Бабай - Левандовский Борис. Страница 18
– И все-таки, зачем это?
Назар чуть помялся и вытащил из-под подушки колокольчик с продетым через отверстие в ушке куском медной проволоки.
– Вот, – колокольчик в его руке коротко звякнул: плинк!..
– Похоже на сигнальное устройство, – догадался Михаил.
Назар кивнул:
– Ну… это что-то вроде игры.
Левшиц нахмурился еще больше: что за игры такие?
«Ну да, тот дурацкий сон… Когда ему показалось, будто в комнате он не один. Это кое-что объясняет, так?»
По крайней мере в том, что касалось его необычного поведения в последнее время. Теперь все ясно, его пацан боится мистических существ, что вылезают по ночам из-под кровати. Кошмары, истории, слышанные от других мальчишек, фильмы… Не так уж это и удивительно. Раньше, правда, он не подмечал за сыном подобных страхов. «До того, как он спал с нами в одной комнате», – напомнил себе Левшиц. Ведь мальчишке только восемь. Вспомни, во что ты сам верил, когда тебе было столько же.
Он вновь глянул на колокольчик в руке сына. Нет, выдумал же – сигнализация! Пускай все это еще полное детство, все равно молодец, даром что пойдет только во второй класс – у парня уже голова на месте.
И Левшицу стало вдруг страшно смешно. А вместе с этим пропало всякое желание исследовать начатую тему. Все и так ясно – детские забавы в еще малознакомом доме да послеотпускной синдром. Не повод для взрослого мужика впадать в ребячество.
Ну, разве что совсем немного.
– Хочешь, помогу? – он протянул руку за колокольчиком, – Где ты собирался его закрепить?
– Спасибо, па. Но я сам, ладно?
– Как хочешь, – поднял обе ладони вверх Левшиц, – Только давай договоримся: если у тебя возникнут какие-нибудь проблемы… ну, например, захочется поговорить о чем-то таком… необычном, или тебя что-то испугает, ты сразу расскажешь мне. Обещаю, что не стану смеяться. По рукам?
– Заметано, – сказал Назар. Он ощущал приятный аромат пива, исходивший от отца, и его явно улучшившееся настроение. И сам почувствовал себя гораздо спокойнее.
– Вот и отлично, – Михаил легонько потрепал Назара за темный чуб.
«Просто нужно немного времени, чтобы он привык к новому месту. Нам обоим. Скоро все наладится».
– Что здесь происходит? – любопытно заглянула в комнату Валерия, – Похоже на маленький семейный заговор. Я угадала?
– Точно, – подтвердил Назар, повернувшись к матери, – Мы раскрыли твоего любовника и теперь решаем, где закопать его труп. – Эту фразу, как и «покажешь своему венерологу», он слышал когда-то и где-то, и она вырвалась совершенно непроизвольно.
У Валерии комично отвисла челюсть. А Левшиц с мимолетным ужасом подумал, чего же стоит ожидать, когда парню стукнет пятнадцать. Но через секунду расхохотался, и почти сразу к нему присоединилась Валерия.
5
К ночи Назару сделалось совсем худо.
Валерия не отходила от него ни на шаг, а в половине второго пришлось вызывать неотложку – температура держалась у отметки 40. Временами у него начинался бред. Назару казалось, будто он снова один в огромном мрачном изоляторе, в дверь которого ломится толпа мертвецов, тянущих за собой скользкие канаты длинных зеленых кишок… Либо он продолжает беседу со странным Дедулей-Из-Лифта – тот что-то бормочет неразборчивое за дверью – что-то очень важное, что Назару обязательно нужно знать, но он способен расслышать лишь обрывки слов. Затем он спускается в медленном скрипучем лифте рядом с матерью, уводящей его домой, а старик все продолжает бормотать несвязную ахинею, сидя на своей табуретке в углу и бессмысленно таращась на стену…
В действительности, когда они с Валерией спускались вниз, в кабине лифта заведовала очень худая седоволосая женщина, почти не отрывавшая глаз от книги в мягкой обложке.
Теперь же Назару чудилось, что старик там все-таки был. Миражом являлась женщина, читавшая детектив.
Дедуля-Из-Лифта грустно смотрел на него и качал головой, точно повторял движения невидимого метронома. Его губы шевелились, по ним Назар мог различить только одну-единственную фразу: дурное место…
Старик словно просил его никогда больше сюда не возвращаться. Потому что тут…
– Дурное место… – пробормотал Назар, и Михаил с Валерией обменялись взглядами, в которых отражалось одинаковое непонимание и тревога.
Около трех часов ночи Назар отчетливо произнес:
– Я видел… одно. Вчера. Дома.
А затем открыл глаза и вполне осмысленно посмотрел на родителей.
– Я что-то сказал, только что?
– Все хорошо, лежи, – Валерия поцеловала его в горячий и взмокший лоб. – Мы с тобой.
Через мгновение Назар отключился снова, погрузившись уже в нормальный сон. Жар постепенно спадал.
– Кажется, ему лучше, – Валерия устало улыбнулась мужу. – Может, немного поспишь? Я сама…
– Ничего, завтра… то есть, уже сегодня, опять выходной, еще успею. Кому-кому, а вот тебе это бы действительно не помешало. Иди.
Она лишь отрицательно покачала головой, закрыла покрасневшие глаза и опустила ее на плечо Левшицу.
– Знаешь, я иногда просто удивляюсь, как он похож на тебя.
– Ну… это кое-что доказывает.
«Кажется, я пропустил момент, когда она плакала», – подумал Левшиц.
Глава 2
НАЧЕКУ
1
Во вторник 24 августа, на следующий день после возвращения из больницы, Назар проснулся в девять утра с тем светлым ощущением беспричинной радости, которое возможно лишь в детстве. Даже не обычной радости, а некоего сладко-томительного ожидания, предвкушения чего-то – чему не существует точного названия в языке взрослых – от нового дня. И ни болезнь, ни тысячи монстров под твоей кроватью – вообще ничто на свете – не могут с этим ничего поделать.
Открыв глаза, он нашел, что чувствует себя лучше, по крайней мере не так паскудно, как вчера вечером. Кроме того, Назар вспомнил, что 24 августа красный день календаря, и значит, родители сегодня вместе оставались дома.
Чуть позже Валерия заметила, что температура у него, скорее всего, после обеда подскачет снова, потому что «ягодки еще впереди». Она приготовила легкий завтрак, состоявший из манной каши на молоке и поделенного на дольки апельсина. А «на десерт» преподнесла целую кучу лекарств, которые были столь же отвратительны на вкус, как и их названия. В довершение утреннего «моциона». Валерия смазала ему губы вазелином из маленькой зеленой баночки, похожей по форме на миниатюрную хоккейную шайбу.
Потом его радужное настроение стало постепенно улетучиваться, как вкус растаявшей во рту мятной конфеты, когда утро вызрело в солнечный полноцветный день, зазвучавший голосами детей, игравших во дворе, детей, отправлявшихся гулять в парк, детей, спешивших на дневной сеанс в кино, а перед этим посидеть в кафе, поедая мягкое ванильное мороженое и потягивая через трубочки клубничный шейк из высоких стаканчиков, детей, идущих с родителями или в компании ребят постарше на концерт ко Дню Независимости на главной площади…
Последние дни самых первых самых длинных его каникул в году.
Назара не трогали голоса расположившихся где-то внизу на скамейке местных «мажоров»; кто-то из них без устали уже целый час травил не очень чтобы приличные анекдоты (наверняка с банкой пива в одной руке и дымящейся сигаретой в уголке рта – так эта картина представлялась Назару). Ему не было дела до взрослых парней. Но вот оказаться среди тех, кто топал на концерт или хотя бы просто выйти на улицу, во двор…
Он мог лишь слушать, слушать… Лежа под одеялом, натянутым до самого подбородка, кашляя, шморгая носом (организм как будто напряг все силы, чтобы выработать как можно больше соплей) и щуря глаза в ярком прямоугольнике окна. И снова слушать, становясь все грустнее и грустнее – так, что уже к полудню превратился в само уныние.
Когда зазвонил телефон, Назар не обратил внимания, но когда Валерия внесла в комнату радиотрубку, то сначала удивился, а потом обрадовался – кто-то вспомнил в этот веселый денек и о нем, старом больном неудачнике.