Боулинг-79 - Литвиновы Анна и Сергей. Страница 46
1980 год: Москва
Безумные гастроли того лета подходили к концу.
Во владивостокской гостинице агитбригадовцы ночью смотрели трансляцию открытия московской Олимпиады.
На БАМе их застигло известие о смерти Высоцкого.
В Чите наблюдали в черно-белом телевизоре, как улетает в вечернее столичное небо олимпийский мишка…
И всякий раз дело не обходилось без пива, за которым, от радости или от горя, обязательно следовала водка.
Лиля несколько раз пыталась по-серьезному поговорить с Валеркой. Но он всегда переводил душеспасительную беседу в шутку. Отвечал хохмами, прикалывался, выделывался. Она махнула рукой: «Ведь я же не мама ему. И не нянька. И даже не жена. Пусть живет как знает».
А когда они приехали в Новороссийск – последнюю точку их гастрольного маршрута, – он неожиданно завел нешутейный разговор сам. Поздним вечером они сидели на лавочке на набережной на мысе Любви. Справа от них простиралась та самая проклятущая Малая земля. Слева посверкивал огнями, порыкивал моторами буксиров порт. Неутомимо сигналили разноцветные маяки.
Утром они приехали в город на поезде. Потом жарились на солнце, купались, пообедали чебуреками и пивом. Затем Валерка и Лиля уединились в номере, любили друг друга, засыпали, снова любили.
Прогретые солнцем и омытые морем тела казались необыкновенно гладкими, и от них исходил удивительный запах.
Ближе к ночи они выползли в не остывший от солнца город – погулять. Далеко от гостиницы не ушли, сели на лавочке у моря – от его черных просторов наконец-то повеяло прохладой.
– Я вижу, ты на меня злишься, – начал разговор Валерка.
Лиля вздохнула, а потом произнесла решительно:
– Да, я злюсь.
– За что?
Молодой человек выглядел таким мирным, ласковым, прямо зайчиком. Он прилег на ее загорелую руку, нежно поцеловал в сгиб локтя.
– Понимаешь, Валер, ты ведешь себя, как кутила. Как человек, который выиграл миллион в лотерею и проматывает эти деньги направо и налево.
Когда Лиля вспоминала тот давний разговор, она была уверена, что сказала тогда именно «миллион». Почему? Для них в ту пору и пять тысяч рублей казались огромными деньжищами. Кооперативная квартира столько стоила и автомашина «Жигули». А больше десяти кусков никто ни в какую лотерею и выиграть не мог. Но она все равно произнесла «миллион».
Валерка искренне удивился:
– Что же я, по-твоему, выиграл?
Она высвободила свою руку от его совершенно несвоевременных объятий.
– Все! Удачу свою. Успех. Гастроли. Признание.
– А как я это, по-твоему, проматываю?
– Как-как! Точно, как гуляка деньги! Транжиришь свою жизнь направо-налево. Гуляешь. Зашибаешь. Веселишься. На скандалы нарываешься.
– Хм! А что я, по-твоему, должен делать?
– Наверняка не знаю, но хоть что-то ты должен получить.
– Что же конкретно?
– Ну, например… Не знаю… В театральный институт поступить, что ли… Ведь если ты попросишь, они там, – она указала пальцем в черное небо, – тебе обязательно помогут… Или – распределение в Москву организуют… А то ведь что получается: юбилей Победы позади. Скоро твои «Военные истории» надоедят. Придут другие имена. А тут вот-вот и институту конец. И кем ты станешь? Поедешь инженерчиком куда-нибудь в Тмутаракань?.. Прощай, Валерий Батькович!.. Сиреневый туман над вами проплывает!..
– А зачем мне в Тмутаракань? Не поеду я туда.
– А что делать будешь?
– На тебе женюсь. Ты – москвичка. Будем с тобой прекрасно жить-поживать в Белокаменной и Первопрестольной.
– Ах, вот оно что!
Она пихнула острым кулачком его в плечо.
– Вот ты что удумал!.. Прохиндей! Брачный аферист!.. Так вот, чтобы у тебя, дорогой, не было лишних иллюзий: я НЕ москвичка.
Юноша растерянно проговорил:
– Как же? А комната твоя? Ты же в Армянском переулке живешь.
– Да, комната!.. Но комната – брата. Того, что на Север за деньгами подался. А мне он в ней просто разрешил пожить. Чтобы я, в отличие от некоторых, по общагам не мыкалась. Понятно?
Валерка растерянно потер лоб.
– Поня-атна…
И снова попытался обратить разговор в шутку:
– Но ты, дорогая, не волнуйся. Ты мне и такой мила. Я и с провинциалкой жить согласен. Уедем с тобой куда-нибудь в Тетюши, будем огурцы ро’с-тить…
И он пропел своим сочным красивым баритоном:
– Соглашайся хотя бы на рай в шалаше – если терем с дворцом кто-то занял…
– А вот и не соглашусь! – выпалила она. – Не соглашусь! Жить с нищим инженеришкой в твоих, как ты говоришь, Тетюшах я не буду! И огурцы ро’стить – не стану! Хватит уже! Нажилась!.. И не мечтай!..
Валерка шутейным тоном протянул:
– Ох, какая же ты, оказывается, меркантильная девушка!..
– А все девушки, чтоб ты знал, меркантильные. Только многие это скрывают. А меркантильные они потому, что о своих детях будущих думают. И никому не хочется, чтоб их кровиночки колбасу по талонам получали, а потом поступали в какой-нибудь техникум речной или училище швейное!..
А он в ответ все балагурил:
– Да, гражданка… Вот вы передо мной и открылись… Показали свое истинное лицо…
Она наконец взорвалась – надоели бесконечные хиханьки да хаханьки:
– Да, вот такая я! Такая! И ты это учти, когда в следующий раз будешь мне предложение делать. Учти: я не декабристка. И я за тобой на Саяно-Шушенскую ГЭС не поеду! И в Горький твой сраный – тоже не поеду!..
– Ну почему же это мой любимый Нижний – и сраный? – благодушно проговорил Валерка, упирая на «о». Попытался обнять ее.
Лиля вырвалась, подбежала к парапету. Вытащила сигареты – хоть и давно давала себе зарок бросить курить. Стала прикуривать – да только спички или ломались, или гасли под порывами морского ветерка. Она в сердцах швырнула сигарету в черные воды и заплакала. «Почему, ну почему все мужики такие козлы?!»
Сзади к ней подошел Валерка и с неизбывной нежностью обнял за плечи.
* * *
Первого сентября агитбригада на поезде вернулась в Москву. Выгрузили на перрон Курского вокзала аппаратуру. Обнялись – все вместе, все десять человек. Положили руки товарищам на плечи, образовали кольцо. Последний раз спели: «А все кончается, кончается, кончается, едва качаются перрона фонари… Глаза прощаются, надолго изучаются, и так все ясно, слов не говори…» Дурачки, они еще не понимали, что грусть не надо педалировать – ее и без того слишком много в жизни.
В груди возникло щемящее чувство. Слишком они все сблизились за лето и понимали, что теперь расстаются, пожалуй, навсегда – и ничто не повторится, и ничего подобного этой поездке в их жизни никогда больше не будет… На глаза Лили навернулись слезы. Валерка пел и смахивал пальцами влагу со щек.
Когда закончили, он сказал:
– Ну, все, ребята. Всем спасибо, все свободны. Цирк, как говорится, сгорел, и клоуны разбежались.
…Назавтра он отправился к Седовичу – теперь тот стал большой шишкой, заместителем секретаря институтского комитета комсомола по культурно-массовой работе – и заявил, что выступления агитбригады временно приостанавливаются.
– У тебя какие-то проблемы, Володенька? – участливо спросил Седович.
– Володенька? – удивился молодой человек. – Я – Валера!
– Ох, извини, – смешался комсомольский вожак, – конечно же, Валерочка.
– А почему ты меня вдруг назвал Володей? – нахмурился артист.
Наваждение, настигшее его год назад в полутемном фойе ДК, кажется, повторялось.
– Просто оговорился.
– И все-таки? – настаивал визитер.
– Не знаю… – потер лоб Седович. – Почему-то ты мне вдруг своего соседа, вашего факультетского секретаря напомнил… Похож показался… Не бери в голову…
И впрямь, какое-то странное видение вдруг настигло комиссара, едва Беклемишев заявил, что он не будет больше выступать. Ему вдруг почудилось, что напротив сидит не Валерка, а Володька Дроздецкий. Потом все исчезло.
Пытаясь забыть странный глюк, он участливо обратился к артисту: