Дата собственной смерти - Литвиновы Анна и Сергей. Страница 36

И вскоре, совершенно не раздумывая о деталях, она знала, что стоит ей только остановиться и начать рефлексировать, как она начнет сомневаться и бросит все. Рита пошла на первое преступление: сняла со своего крошечного счета в банке все наличные, оставила записку Питу, что уезжает, и первым же рейсом отправилась в Москву.

Пит потом простил ее – а что ему еще оставалось делать?

Но вот сумеет ли она простить саму себя?

Ее мечта исполнилась. Отец мертв. И Тамарка тоже мертва.

Нет, Рита не испытывала ни малейшей жалости и ни малейших угрызений совести тоже. Но, спрашивала она себя, стало ли ей легче? Та радость жизни, что давным-давно, после предательства отца, покинула ее, – вернулась ли она? Ушли ли боли за грудиной? Стихла ли тоска? Стало ли ей веселей смотреть на мир? Она задавала себе все эти вопросы и честно на них отвечала. Нет, нет и нет. Боль, и грусть, и тоска вернулись и принялись мучить ее – и даже с новой силой.

Значит, отец и мачеха были ни при чем? Значит, они погибли совсем напрасно? Значит, их смерть ничто не изменила?

И причина заключается не в них – а в ней? В ней самой?

Она, конечно, не ослушается. И пойдет на кухню. И станет готовить им и ужин, и чай. И с улыбкой подавать им. Но они пока не понимают – жаль, что не понимают! – что она теперь никакая не прислуга. Она – ровня им.

Вика многому научилась с тех пор, как стала жить дома у Хозяина. Дай бог каждому! Дай бог каждой из них! Пусть она не заканчивала эти их институты-университеты, но она теперь была не только умна, но и воспитана, и образована. Конечно, никакого регулярного плана ее воспитания-образования у Хозяина не было. Но когда у него выдавался свободный день – раз или два в месяц, не чаще, – Хозяин был занятым человеком! – он брал ее с собой, сажал в машину и вез в Москву. И они были только вдвоем. Конечно (и Вика замечала это), Тамара ревновала его к ней, но ничего не говорила и даже старалась не показывать вида. А Хозяин водил ее в Кремль и на Патриаршие пруды, в Пушкинский музей и Храм Христа Спасителя и рассказывал обо всех достопримечательностях, полотнах и скульптурах, и получалось у него лучше, чем у любого экскурсовода. А потом он приглашал ее в ресторан и попутно поведывал, как и что едят в разных странах: о кухнях средиземноморской, китайской, японской и о разных винах, и даже научил ее есть палочками. Поэтому во многих вещах Вика разбиралась так, что дай бог любой девчонке вроде Риты с Наташкой.

А еще Вика читала. В особняке действовал один важный запрет: в отсутствие Хозяина и Тамары нельзя включать телевизор. Сам Хозяин телевидения не любил, называл его «ящиком для идиотов», смотрел только (изредка) новости, когда в стране и мире что-нибудь важное случалось, да фильмы на плоских дисках, которые назывались DVD. Поэтому досуг свой Вика коротала с книжками.

Она еще в Барыкино пристрастилась читать и брала книжки у тети Вали-москвички и у Иогансенов, а профессия библиотекаря ей вообще казалась земным раем: тихо, покойно, сладкий запах пыли, и за то, что ты читаешь, тебе еще и платят. (В библиотеке она всего раз была, в райцентре, и там было хорошо, как в сказке, но записать ее туда отказались, потому что она оказалась не местная, а из деревни.) Но она и в деревне много перечла, дай бог любой городской, а больше всего ей нравились «Граф Монте-Кристо» и «Унесенные ветром».

А здесь, в особняке, у Хозяина была огромная библиотека, и тот совсем не возражал, чтобы она ею пользовалась – напротив, когда у него было время, советовал, что взять, а иногда даже беседовал с Викой о прочитанном. Но беседовал не свысока, как обычно разговаривают учительницы, а как с ровней. И Вика прочла «Анну Каренину», и «Над пропастью во ржи», и «Прощай, оружие!», и еще много, очень много прекрасных книг и над всеми ними плакала, потому что было очень жаль того американского офицера, у которого жена в роддоме умерла, и Анну Каренину, и подростка, который убежал из школы и неприкаянный бродил по Нью-Йорку.

Но читать ей доводилось только ночью – потому что хлопот по дому было, что ни говори, невпроворот. Сходить на станцию купить продукты, убрать, постирать, пропылесосить, а еще приготовить завтрак, обед и ужин, и подать, и убрать грязную посуду в чудо-посудомойку. А еще она постепенно становилась главной над другими, приходящими слугами: садовником Тимофеичем и работником по саду Колькой, и Валентиной, которая окна мыла, и Евгением Палычем – золотые руки, который устранял разные поломки в сантехнике, электричестве и всякие другие. И они, приходящие, постепенно, постепенно уже не к Тамаре шли спрашивать, что следует делать, а к ней, Вике. Поэтому в последнее время, без преувеличения, можно было сказать: весь дом на ней держался.

А теперь? Что теперь дальше с домом-то будет? Хозяина было жалко, сил нет, и даже гадючку Томку (как она ее звала за глаза) немного жаль, но больше всего Вике почему-то жалко было, что прошло то золотое время в особняке, когда они жили втроем, все вместе, как семья; и она понимала, что деньки те ушли навсегда и больше никогда ничего не повторится. А теперь особняк отойдет, наверное, Денису, и он начнет здесь хозяйничать и заведет свои порядки – и Вика ему, конечно, больше не понадобится. Да она и не станет ему прислуживать, даже если он ее попросит. Даже если умолять будет, на колени вставать. И не только потому, что Вика была слишком предана Хозяину (хотя, конечно, и любила его, и доверяла ему во всем).

Просто Денис не имеет никакого права над ней главенствовать. Потому что она не потерпит, что он над ней станет командовать.

Потому что теперь Вика чувствовала себя ровней ему. Ровней – им всем. Для этого у нее имелись все основания.

– Честно говоря, я хочу домой, – тихо сказала Наташа.

– Я тоже, – откликнулась Маргарита.

Пока толстяк-полковник допрашивал наверху Дениса, они сидели рядком на диване в гостиной и разговаривали.

– Ты имеешь в виду – домой в Англию? – вопросила Наташа.

– А у меня нет другого дома, – печально ответствовала Рита.

– Что ж, скоро вернешься туда.

– Черта с два. Менты с нас подписки о невыезде взяли – забыла, что ли?

– Ну, живи пока здесь. Надеюсь, Денис не будет против.

Риту передернуло.

– Не хочу я больше здесь! Не могу.

– Или можешь в Москве, в отцовской квартире. Денис, я думаю, даст тебе ключи.

– Хрен редьки не слаще.

– Тогда поехали ко мне. Да, конечно! Что ж я сразу не предложила? Поживи пока у меня.

– Боюсь, – вздохнула Рита, – этот толстяк не скоро нас отсюда выпустит. Вон они там, наверху, с Денисом сговариваются, как лучше нас прищучить.

Глаза у Риты были печальные-печальные. Больные, можно сказать, глаза. Еще бы! После всего, что она натворила… После всего, о чем вчера ночью поведала Наташе…

Сейчас Наташа понимала одно: ее сестра – в большой беде. Ее надо спасать.

Но как? И что Наташа может сделать? Чем помочь?

Пока – ровным счетом ничем. Только сидеть с ней рядом, и молчаливо сочувствовать, и тихо разговаривать, порой бережно касаясь плеча или беря за руку.

А может, если Маргарита все расскажет – для начала этому толстяку с ухватками следователя, – ей самой станет легче?

Тут на лестнице появились Денис и жирный полковник.

Диня стал спускаться вниз в гостиную. Вид у него был довольный и победительный.

А полковник не утрудил себя спуском вниз. С самой верхней площадки он провозгласил:

– Маргарита, не могли бы вы подняться в кабинет?

Рита дернулась. Глаза у нее стали совсем грустными – даже, скорее, загнанными.

Наташа ободряюще похлопала ее по запястью: не бойся, мол, иди. На секунду задержала руку и почувствовала, как бьется Риткино сердце: часто-часто, часто-часто, словно у испуганного котенка.

Рита жалко улыбнулась и встала:

– Уже иду.