Коллекция страхов прет-а-порте - Литвиновы Анна и Сергей. Страница 19

Приняв такое решение, Илюша почувствовал удивительную легкость и целый день летал по Москве, от заказчика к заказчику, словно на облачке. На второй день ему стала вспоминаться Сонькина улыбка, и то, как она поводила плечом, и смех ее, ярче любого колокольчика. На третий ему безумно захотелось увидеть ее, поговорить с ней. А на четвертый она опять стала занимать все его мысли, и он стал жить как во сне, в котором наяву только и было, что мысли о ней. Развратной и одновременно невинной. Глупой – и такой мудрой. Беспомощной и жестокой. И тогда он решил: черт с ней, я все прощаю, пусть трахается с другим. От этой мысли Илюша вдруг почувствовал какое-то особое возбуждение и вожделение к ней – почти приятно стало, что она еще с кем-то бывает…

Он даже удивился и пошутил сам с собой: «Вот, Сонечка, я ведь, оказывается, вовсе и не садист, как ты меня называла… Я, наверное, мазохист… Я хочу страдать. С тобой. От тебя…»

И на следующий день Илья уже ни о чем не думал, хотел только Соньку увидеть, и чтоб не прогнала. Он стал звонить ей на мобильный – она не брала трубку. Тогда Казарин забил на свои дела, на работу, купил на все деньги букет роз и поехал к ее дому. В дверь звонил – никто не открывал, и он так и торчал возле парадного, не помнил сколько, ногти грыз от волнения. И вдруг – Сонька. Одна. Одета по-скромному, не накрашена, с рюкзачком. Из школы, наверное. Она увидела его и букет, спросила безучастно: «Это мне, что ли?» А он не мог говорить от волнения и от того, какая она была красивая, и только молча протянул ей розы – а Сонька взяла цветы и проговорила без всякого выражения: «Ну, что ж, заходи». И он поднялся к ней в квартиру, и все было как всегда – нет, даже лучше, потому что такого наслаждения, как тогда, он еще не испытывал, и оно возникало почему-то именно от подспудной мысли, что она делает это и с другим мужчиной тоже.

Потом какое-то время у него с ней опять все шло по-старому, а затем появился этот старикан на «Мерседесе» и стал донимать ее так, что Сонька даже не врала: Илюша сам видел, что на него у нее и времени-то не оставалось. К тому же старпер стал грузить Сонечку, что у него серьезные намерения. Он ее, дескать, для начала к себе на работу в казино возьмет, на две тыщи баксов, а потом даже женится. И встречаться с другими ей не позволял. А когда однажды старпер был занят, и они с Сонечкой все ж таки улучили момент и уединились в ее квартире, и Илюша в очередной раз сказал ей, чтоб она бросила старика и за него бы вышла – она, закуривая, лениво сказала: «А что ты мне можешь дать?» И он ответил: все, что угодно, – а Соня спросила, смеясь: а сколько это в денежном выражении? И Илюша сказал, баксов шестьсот-семьсот в месяц он зарабатывает, а она усмехнулась и сказала: «Да я столько за одну ночь с моего папика могу выбить».

И тогда он снова ударил ее, Сонька заплакала, а Илья схватил в руку что-то тяжелое и стал требовать подробности: с кем она еще спала, когда и сколько раз. А у нее вдруг слезы высохли, и она торжествующим голосом стала перечислять: не так давно ее Марат с одним хачиком сводил, и от него воняло, зато он ей утром восемьсот баксов отслюнил. А еще был один банкир молодой, он кокаина нанюхался и всю ночь ее мучил, никак кончить не мог, а когда она ему все-таки ртом помогла, он ей на радостях тыщу «зеленых» дал и в Париж с собой звал. И форин один был, толстый, немец, – тот тоже штуку за ночь заплатил, только евро. «Но ты не думай, Илюшенька, – елейным тоном добавила Сонечка, – я с ними со всеми даже ни разу не кончала, не то что с тобой, и когда с ними трахалась, о тебе все время думала». И тогда он снова ударил ее, а потом у него возникла чудовищная эрекция, и он набросился на нее, и кончил так ярко, как до сих пор никогда в жизни.

Вот так он и жил – ничего не видя, кроме Сони. Но встречи их становились все реже и реже, и мысль о том, что он может ее навсегда потерять, была невыносима.

И вот теперь она умерла.

Илюша прежде не раз представлял себе ее смерть. И нисколько не сомневался, что ему станет легче, когда Сонька уйдет из жизни по-настоящему. Не в фантазиях, а в реале.

Но Сонина гибель ничего, оказывается, не поменяла. Стало только хуже.

Илюша лежал в постели и все курил, курил и думал. А потом раздался звонок мобильника, он увидел на дисплее незнакомый номер и от нечего делать нажал на «прием».

Полуянов дозвонился до молодого ухажера Сонечки часам к одиннадцати утра.

Казарин показался Диме странным. Очень странным. Совсем не адекватным действительности. Говорил он глуховатым голосом, тормозил, зависал после каждого вопроса чуть не на минуту, приходилось по второму кругу ему все объяснять.

Но, как ни странно, от встречи с журналистом ухажер погибшей не уклонился. И дать интервью – согласился. Только не сегодня: «Я, – пауза на тридцать секунд, – сейчас, – задумался еще на минуту, – занят…»

Так что условились встретиться назавтра – в полдень.

Оставалась еще пара персонажей, интересных Полуянову в связи с историей о Сонечке. Во-первых, ее так называемый менеджер Марат.

Дима нашел в телефонной базе и его номер тоже – но поговорить не получилось. Сколько ни накручивал диск, занято было беспросветно – телефон то ли сломан, то ли осторожный менеджер просто звонки от незнакомых абонентов сбрасывает.

Не вышло договориться и с Черкашиным – его мобильник тоже не отвечал, а казиношная секретарша с упорством попугая повторяла, что Андрей Борисович хронически занят и ответить не может.

А время между тем уже близилось к вечеру, и голова от бесконечных звонков стала словно чугунная.

«Ну и ладно. Будем действовать постепенно, – порешил Полуянов. – Две встречи на завтра уже назначены: Илюша – в двенадцать, а Лерочка – в три. Вот и хватит. А у Леры, кстати, я и проконсультируюсь, как лучше к ее менеджеру подкопаться».

Дима отставил надоевший телефон и решил посвятить остаток дня «хозяйству» – навести в квартире минимальный порядок (кто знает, сколь далеко зайдет завтрашнее свидание с юной моделью?), а также обеспечить себя чистой и отутюженной рубашкой.

Вчерашний день у Марата Макарского, владельца и директора модельного агентства «Стиль и статус», выдался тяжким. Как бы сказала бывшая теща – а старушка умела выражаться красиво, – такие дни, не глядя, нужно отпускать в анналы.

Гибель Сони Перепелицыной ударила, словно камнем в висок. Пусть не подарок была девица, не из любимиц, – а не зверь же он, все равно жаль. Как там в некрологах пишут – загубленная юная жизнь, несостоявшиеся перспективы… Да и потом: просто обидно за дуреху: надо же было так по-глупому в иной мир отправиться – принять смерть в облупленной туалетной кабинке…

Но и себя Марат жалел не меньше: устроила ему Сонька геморрой, ничего не скажешь. Начать с того, что менты не скрывали – он у них один из главных подозреваемых. Допустим, убийство на него повесить непросто – ни свидетелей, ни, главное, мотивов, – а вот вскрыть, как выразился один из милицейских, «иные темные делишки – дело примитивной техники». «Темные делишки», как известно, одна из важнейших составляющих модельного бизнеса, поэтому мурыжили Марата в вечер убийства долго, аж до половины первого. А потом, едва до дому добрался, другое началось: телефон звонил беспрерывно. И хоть бы одну радостную весть сообщили – так нет же, одни сплошные претензии. Впрочем, с его подопечными ничего другого ждать и не приходилось. Не первый раз: девки-модельки нагадят, а отдуваться ему, их менеджеру. А уж сегодня, когда одну из девчонок убили, и бывшую тещу просить не надобно, чтобы погадала, – и так ясно: покоя не будет.

Сначала мамаша Лерки Летягиной отметилась – оказывается, ее дочурка, нет бы отправиться в коечку сразу, как с допроса отпустили, шлялась неизвестно где аж до часу ночи. И легенду, конечно, сварганила липовую: навешала лапши, будто он, Марат, ее после показа задержал. Едва удалось разъяренную дамочку усмирить. Но не успел Макарский для разгрузки мозгов стопарик коньячку себе накапать, как телефон разразился вновь: на связь вышел Сонькин, теперь уже бывший, хахаль – господин Черкашин. И тоже вопил, похлеще любой бабы. Навалил в кучу и «небрежение к безопасности в модельном бизнесе», и «преступную халатность», и даже «личную трагедию» приплел. А также излил на Марата тошнотворные жалобы, что за ним уже журналист охотится, какой-то хмырь из «Молодежных вестей»: «И это после того, как ты мне полную конфиденциальность обещал!»