Ледяное сердце не болит - Литвиновы Анна и Сергей. Страница 24

Они вышли из метро.

– Ну, давай показывай, – молвил опер, – какими путями твоя герлфренд на работу ходила.

– Сюда, – махнул рукой в сторону Солянки Дима, – а потом вверх и налево в переулок.

– По какой стороне улицы обычно ходила?

– А черт его знает, – пожал плечами журналист.

– Ладно. Я иду по левой, ты – по правой. Идем не спеша. Внимательно смотрим под ноги и по сторонам.

А когда они повернули в переулок, ведущий к библиотеке, Дима издалека заметил черное пятно на подоконнике только что отреставрированного особнячка. Предчувствуя что-то, с сильно забившимся сердцем Полуянов бросился к нему. Интуиция его не обманула: на подоконнике лежала почти новая женская кожаная перчатка. Он сразу узнал ее, потому что сам покупал перед зимой, в прошлом ноябре, в ЦУМе: черная, лайковая, размер восемь с половиной.

На Надиной ручке она сидела как влитая.

Похититель явился, наверно, часа через три, когда Надя уже не ощущала ни рук своих связанных, ни ног, а ее мочевой пузырь, казалось, вот-вот разорвется. Еще чувствовалось, что под глазом наливался синяк и болела скула от побоев похитителя. А он явился, надменный, как хозяин, в той же куртке с капюшоном и той же детской маске. Спросил с порога:

– Сцать будешь?

Надя отчаянно закивала головой. А из чего ей было теперь выбирать? Только между покорностью или еще большим унижением.

Мужик подошел к кровати. Развязал ей ноги. Потом руки. Сказал грозно:

– Тихо сидеть!

Ногой выдвинул из-под кровати эмалированный таз. На табуретку положил мини-рулончик туалетной бумаги.

Ухмыльнулся:

– Прошу!

Надя сидела на кровати, разминала дико затекшие руки и ноги. Отчаянно показала руками, промычала: выйди, мол, или отвернись! Рта он ей так и не распечатал, тот еще раз ухмыльнулся – вообще он производил впечатление заторможенного, чуть ли не умственно отсталого. Сказал:

– Еды сегодня больше не получишь. Пайку ты сама разлила. Завязывать тебя не буду, если рыпаться не станешь. Будешь хорошо себя вести?!

Надя быстро-быстро закивала (недолго же длилось ее сопротивление!).

– А нет, по хлебалу получишь! А завтра, если будешь паинькой, рот развяжу. А сегодни представление будет. Но ты в нем пока участия не принимаешь. Сегодни у тебя заезд. Смотреть тоже не будешь. Тока слушать. Будешь слушать и тихо-тихо сидеть, как мышка. Конфету получишь. А не то опять завяжу. Давай сцы и располагайся. Ты здесь надолго.

Мужик вышел и закрыл за собой дверь.

Боже, какое счастье: размять затекшие руки и ноги, сделать несколько шагов по полу!.. Надя поставила ночную вазу так, чтобы кровать худо-бедно загораживала ее от двери с глазком… Легко решить: сопротивляться похитителю, быть твердой, когда организм со своей низменной физиологией настаивает то на одном, то на другом!..

При свете редких фонарей Дима рассмотрел находку. Сомнений не было: перчатка принадлежала Наде. Она была слегка испачкана в грязи. Видать, кто-то сердобольный поднял ее с тротуара и положил на подоконник – в ожидании хозяина. Но хозяин, вернее, хозяйка за целый день за перчаткой не вернулась.

С противоположной стороны переулка подошел Савельев.

– Это ее перчатка, – заслышав его шаги, не оборачиваясь, сказал Полуянов.

Майор присвистнул.

– Дуракам везет. – И счел нужным пояснить: – Это я тебя имею в виду.

– Да уж, умные у нас в ментовских кабинетах сидят, – парировал журналист, – и заявления от граждан отфутболивают.

На секунду устыдился за сказанное: все-таки он несправедлив, Савельев помогает ему. И, между прочим, в свое свободное время, хотя никто его не заставляет. И никакого навара ему эта вечерняя поездка с Полуяновым не сулит. Однако опер никак не отреагировал на выпад журналиста. Сказал, по-райкински коверкая последнее слово:

– Давай-ка посмотрим здесь тщательней.

– А что мы тут можем найти? – огрызнулся (наверное, совершенно напрасно) Дима. – Прощальную записку?

– Твой объект – тротуар ближе к дому, – снова не обратил внимания на полуяновскую выходку опер. – По пятнадцать шагов в обе стороны от находки. А я осмотрю остальную часть тротуара и дороги.

…Огромное количество мусора валяется на столичных тротуарах и мостовых – если внимательно к ним присматриваться. За двадцать минут осмотра Дима обнаружил несколько оберток от шоколадных батончиков разных мастей, три пустые пластиковые бутылки различной емкости, две смятые банки из-под пива и колы, монеты достоинством пятьдесят и десять копеек, а также одну украинскую гривну.

Улов майора оказался аналогичным – бутылки, фантики, банки. Плюс вырванная с мясом сверкающая золотом пуговица от форменной шинели. Пуговицу Савельев поместил в маленький полиэтиленовый пакетик, а затем в карман.

– Замечательная версия, – иронически прокомментировал действия опера журналист, – ее похитили твои же коллеги, менты. Какой-нибудь сержант Крышкин и младший сержант Кубышкин.

– Да не дай бог. Типун тебе на язык, – серьезно ответствовал майор. – Ведь младший милицейский состав – это тонтон-макуты [8] настоящие.

Дима в очередной раз поразился: и тому, что Савельев не защищает честь мундира, и тому, что тонтон-макутов знает, надо же. Совершенно зря он, конечно, к майору цепляется – да больно уж тяжело мучиться неизвестностью и гадать, а что же там происходит с Надей, прямо-таки душу эти мысли саднят.

Савельев хлопнул журналиста по плечу:

– Идем.

И они подошли ко входу в двухэтажный особнячок, на одном из подоконников которого Дима нашел Надину перчатку. Все окна в особнячке были темны, лишь где-то в глубине подъезда мерцал вполнакала дежурный свет. У парадного блестела золотом табличка ОАО «Транскредитгаз – Центр». Майор нажал кнопку домофона. Где-то далеко-далеко в глубине особняка запиликал сигнал вызова. Через минуту домофон хрипло откликнулся:

– Кто?!

– Откройте, милиция! – гаркнул Савельев и поднес свое распахнутое удостоверение к глазку видеокамеры.

– Сейчас, – немедленно сбавил тон невидимый охранник.

Вскорости забрякали ключи, стукнул засов. Дверь красного дерева полуоткрылась, и выглянул одетый в черный комбинезон крепыш. Правую руку он на всякий случай держал на рукояти резиновой дубинки.

Опер сунул ему под нос удостоверение и представился:

– Майор Савельев, уголовный розыск. А это, – жест в сторону Димы, – капитан Полуянов. У нас есть основания полагать, что в непосредственной близости от вашего учреждения, а возможно, и на его территории сегодня было совершено преступление. Разрешите пройти.

Последние слова опера звучали отнюдь не как вопрос, но как утверждение, и были подкреплены мощным движением вовнутрь особняка. Охраннику ничего не оставалось делать, как пропустить его. Следом просочился и Полуянов. Он, по милости майора сменивший профессию, сейчас, чтобы походить на милиционера, изо всех сил делал морду кирпичом.

– У вас имеются камеры наружного наблюдения? – допрашивал охранника Савельев.

– Да, две.

– Как долго сохраняются записи?

– Трое суток.

– Отлично. Нам надо просмотреть сегодняшние записи от восьми тридцати утра до десяти ноль-ноль. Вы работали сегодня утром?

– Так точно.

– Во сколько заступили?

– В восемь ноль-ноль.

– Скажите, утром около девяти-десяти вы лично видели рядом с особняком что-либо необычное?

– Н-нет, – пожал плечами, припоминая, охранник. – Да я ведь днем в окно не смотрю. Я здесь, на тумбочке, сижу, на входе. – Охранник сделал жест рукой.

Они стояли в полутемном холле особняка. На один пролет вверх поднималась мраморная лестница. Перила ее были украшены двумя полуголыми нимфами. На входе в бельэтаж находился простой канцелярский стол, на нем лежал истрепанный журнал для записи посетителей и зачитанное издание «За рулем».

– Здесь, видите, – пояснил ночной цербер, – и окошек на улицу нет никаких.