Оскар за убойную роль - Литвиновы Анна и Сергей. Страница 39

Когда изрядно отошли от дома по направлению к метро, Валерий Петрович спросил лейтенанта:

– Что ты обо всем этом думаешь? – Поморщился от некорректности собственной формулировки и поспешно добавил: – Я имею в виду техническую сторону дела.

– Самое главное: обе камеры находятся в нерабочем режиме. То есть в данный момент сигнала с них обеих нет.

– Значит, те, кто наблюдает, не знают, что мы их обнаружили…

– Так точно.

– Какие характеристики камер?

Чистильщик пожал плечами.

– Стандартная камера «Эл-Си-Эл» – шестьсот двадцать два. Производство компании «Вотек Америка», – сказал он пренебрежительно. – Вес пять грамм, объектив замаскирован под шуруп диаметром чуть больше сантиметра. Но самое главное заключается в том, что это не профессиональное оборудование.

– В смысле?

Мальчишка снисходительно улыбнулся. Ему, похоже, нравилась собственная значимость – проявившаяся, когда разговор зашел о вещах, в которых он был профессионалом.

– В том смысле, – объяснил он, – что это каменный век. Игрушки для дилетантов. Сейчас в разведке и контрразведке применяются иные, гораздо более совершенные модели. И способ установки аппаратуры – топорный. Могу гарантировать практически на сто процентов: камеры в вашей квартире ставил непрофессионал. То есть человек, незнакомый с самыми современными методами организации скрытого наблюдения.

«Тогда кто?» – подумал полковник, а потом повторил этот вопрос вслух. Прозвучало глуповато – но пускай. Иногда полезно, чтобы твои друзья и враги держали тебя за недотепу-болвана. Тогда у них развязываются языки и они выбалтывают гораздо больше, чем собирались сказать.

– Не знаю, – ухмыльнулся чистильщик. – Может быть, ваша жена.

Они как раз пересекли улицу Эйзенштейна и шли вдоль ограды выставки.

– У меня нет жены, – сухо проговорил полковник, давая понять, что лейтенантик проявил явную нескромность. И тут же спросил: – Эта камера пишет? Или передает сигнал?

– В вашем случае передает.

– На какое расстояние?

– Не более двухсот метров. А для уверенного постоянного приема – метров сто.

– Значит, на расстоянии ста метров по прямой от моей квартиры сидит оператор с телевизором и видео?

– Сидит, – кивнул чистильщик. – Или сидел. Камеры-то сейчас молчат.

– Где он находится, по-твоему? В съемной квартире?

– Зачем? – пожал плечами лейтенант. – Учитывая дискретный характер наблюдения, скорее – в автомашине. Вы не замечали рядом со своим домом подозрительных машин? Обычно это микроавтобус…

– Мне надо подумать, – сосредоточенно кивнул полковник. – А как давно были установлены камеры?

– Судя по всему, недели две тому назад. Или, может быть, месяц.

– А как долго камеры проработали?

– Блоки питания практически не разряжены. Я думаю, в общей сложности всего час-полтора. Может быть, два.

Они дошли до центрального входа на ВДНХ. Ходасевич остановился. Чистильщик вопросительно посмотрел на него.

Валерий Петрович полез в карман, вытащил портмоне. Достал оттуда стодолларовую купюру, протянул ее лейтенантику.

– Держи.

Мальчишка покраснел и по-детски спрятал руки за спину.

– Ну, что вы, Валерий Петрович. Я ведь из уважения к вам… И к Олегу Николаевичу…

– Держи-держи, – настойчиво проговорил Ходасевич. – Каждый труд должен быть оплачен. Бесплатно, как говорил Шаляпин, только птички чирикают.

Лейтенант отчаянно замотал головой.

– Вот что, – строго сказал полковник. – У меня для тебя есть еще одна работа. О которой ты ни с Олегом Николаевичем, ни со мной не договаривался. Так что бери деньги, и поехали.

Чистильщик осторожно и неловко взял купюру.

Ходасевич сделал несколько шагов по направлению к проезжей части и взмахнул рукой. Возле него тут же взвизгнула тормозами бежевая «шестерка».

– Улица Металлургов. Плачу двести, – проговорил Ходасевич в открытое окно машины. Водитель кивнул.

Полковник сделал властный жест в сторону лейтенанта: давай, садись, мол. Тот шагнул к машине.

Братья Воронцовы направились к больничным воротам – не спеша, вальяжно, как ходят уверенные в себе и в своем праве люди. Таня осталась на лавочке в больничном парке. Чувствовала себя хуже некуда: во рту – противная горечь, голова кружится, а мысли – нет бы идти стройным, логичным рядом – мечутся, словно заболевшие рыбки…

Она откинулась на спинку и механически, в такт дыханию, повторяла: «Что со мной, что со мной, что со мной?..»

А происходило с ней что-то ужасное, мерзкое, чего никогда в жизни не случалось.

Раньше казалось, что все возможные ощущения она в этой жизни уже испытала. И ярость со злобой ее, бывало, душили. И расслабуха (она же лень-матушка) одолевала. Скука с тоской посещали. А вот апатии – столь черной и беспросветной – у Тани не было никогда. Удивительное в своей мерзости чувство, когда не хочется НИЧЕГО. Ни изысканных вкусностей, ни ярких впечатлений. Ни задушевных разговоров, ни утешений, ни секса… Наверно, именно в таком состоянии люди вешаются и топятся – и не оставляют записок, потому что даже писать – формулировать текст и водить ручкой по бумаге – просто неохота…

Но с лавочки в любом случае надо подниматься. Уходить отсюда. Механически, как робот с навсегда заданной программой, сделать шаг, второй, третий… Выйти с территории больницы. Сесть в машину. Завести мотор. Компьютерная программа, которая управляет Таней, – совершенная и сложная. Она даже умеет включать «поворотники» и знает, когда переходить на повышенную передачу… Ага, вот аптека. Здесь нужно остановиться. Эй, робот, напомни: зачем? Ах, ну да…

Таня вошла в аптеку и замерла на пороге. Тесты, тесты… Ну-ка, робот, подскажи: в каком они продаются отделе? Правильно, в «лекарствах без рецепта». А почему пожилая тетенька-фармацевт так странно на нее смотрит? И обращается к ней:

– Девушка, вам плохо?

В аптеке ты задаешь вопросы, а не тебе, так что фармацевт ведет себя неправильно. Ее поведение может спровоцировать сбой в программе. Но ответить все-таки надо:

– Спасибо, все хорошо. Скажите, у вас есть тесты?

– Ф-фу, а я-то подумала… – с видимым облегчением вздыхает фармацевт.

И опять непонятно: почему тетенька не отвечает на вопрос, а говорит о чем-то своем? Придется повторить:

– Мне нужны тесты на беременность. У вас они есть?

– Да-да, конечно! По семнадцать рублей, штучки три вам дать?

– Да, наверное… (зачем она произнесла это «наверное»?)

– Да что вы так волнуетесь? – не отстает фармацевт. – Это же такое счастье!

Умильный взгляд с той стороны прилавка – как на него реагировать? Наверное, просто сказать «спасибо»? А когда вслед кричат: «Удачи вам, девушка! И здорового потомства!» – тут уж остается только промолчать. И порадоваться – потому что в голове наконец промелькнула не программа, а вполне человеческая мысль: «Да что она прицепилась?! Какое ее дело?»

Таня вышла из аптеки, села в машину и пробурчала в адрес фармацевтши:

– У, старая мымра…

Конечно, безобидная, любопытствующая старушка таких слов не заслуживала, да на самом деле Таня на нее и не злилась. Наоборот: назойливое участие фармацевта помогло ей проснуться.

Таня покрутила головой. Ура, наваждение пропало, робот внутри нее исчез. И мир вокруг – уже не картинка из компьютерной программы, а настоящий, живой! И она сама – тоже живая. Правда, чуть живая. Как в играх-стрелялках бывает – когда в запасе остается только четвертушка жизни из отмеренных вначале девяти…

Четверть жизни. Или даже одна восьмая. Интересный образ. Надо запомнить. И где-нибудь использовать. Скажем, в социальной рекламе о вреде курения…

«Вот, уже о работе думаю. Совсем хорошо!» – снова порадовалась Татьяна.

Хотя что толку сейчас думать о работе – ее пока нет и в ближайшее время не предвидится, нечего даже расстраиваться. Все равно сейчас не до рекламы. Нужно думать, как выжить, – при условии, что в наличии не целая жизнь, а только ее дохленькая частичка…