Пальмы, солнце, алый снег - Литвиновы Анна и Сергей. Страница 9

И Антон механически, будто его ключиком завели, ответил:

– Да. Конечно. Я расскажу.

Аудитория – особенно Александра с Ярославой – обратились в слух.

– Дело в том, что я убил свою мать, – спокойно произносит Антон.

И Александра в испуге отшатывается. А в глазах Ярославы вспыхивают счастливые искорки.

«Антон – твоего поля ягода!» – успевает подумать психолог.

Слово «интеллигентный» Антон усвоил, пожалуй, даже раньше, чем «машинка» или «войнушка». Что поделаешь – угораздило родиться в такой семье, где над пресловутой интеллигентностью тряслись и козыряли этим словечком по поводу и без повода. Он, только когда повзрослел, понял, что по-настоящему глубокие, порядочные люди определения «интеллигентный» избегают и даже стесняются. Ну а пока он был неразумен и юн – покорно хлебал все заветы, коими его потчевали утонченные дед, бабка и папа: «Не кроши хлеб – это неприлично. Не вылизывай тарелку – это тошнотворно…» Ну а уж носиться с топотом по квартире в их семье считалось и вовсе преступлением.

«Как в тюрьме», – сказал однажды его юный приятель Гошка, а у того папка сидел, он знает.

Да Антон и без Гошки очень рано, годика в три, стал догадываться, что семья у него очень несчастливая. По крайней мере, за столом, когда ели, никто никогда не улыбался, папа смотрел в газету, дед – в телевизор, а бабушка постоянно ворчала. На погоду, политиков, цены в магазинах, а больше всего на убоище – так она называла любимого внука. И сказки Антоше на ночь никто не рассказывал, и в магазины с игрушками его не водили – редкие машинки и солдатики выдавались только в честь праздников. Он так завидовал ребятам и девчонкам из садика! За ними за всеми вечерами приходили молодые, звонкоголосые мамы. Позволяли и повиснуть на руке, и даже запрыгнуть почти до плеч и обвить, несмотря на грязную обувь, ногами… А его бабушка – за Антоном приходила чаще всего она – даже не разрешала взять себя за руку, и они просто шли рядом, в метре друг от друга. А если являлся папа, тоже было не легче. Другие-то отцы, Антон замечал, если приходили за своими чадами, то хотя бы какой-то интерес к ним проявляли. Пусть даже влепляли подзатыльники или волокли тихоходного малыша за собой с упреком: «Что как на похоронах плетешься?» Антонов же папа – интеллигент! – себе подобных реплик не позволял. Он просто молча брал сына под руку и молча же усаживал в машину. А когда мальчик пытался завязать разговор, сухо просил: «Будь добр, помолчи!» И таким веяло холодом от этой невинной, в общем-то, фразы, что маленькое сердечко трехлетки трепетало от обиды. Он покорно замолкал. И уже лет с четырех начал мечтать, как станет пиратом или хотя бы капитаном и уедет из дома куда глаза глядят.

Вопрос: «Где моя мама?» – он тоже задал рано, кажется, еще даже до садика. И немедленно получил холодный и сдержанный, как было принято в их семье, ответ: «Твоя мама, к сожалению, умерла. Для нас». Что такое «для нас» – Антон тогда не понял, а вот что такое умер – он уже знал. Это когда котенок, еще вчера гонявшийся за бумажной мышкой, недвижимо лежит на асфальте.

Он был так потрясен, что больше ни о чем спрашивать не стал. И мамин образ несколько лет оставался бесплотным, теплым и прекрасным, будто была она Золушкой из доброй сказки. Но потом, уже совсем перед школой, Антоша все-таки потребовал, чтобы ему рассказали, какой была его мама. Как она выглядела? Кем работала? И почему, наконец, в доме нет ее фотографий?

Его вопросы бабке с дедом (папы, как всегда, не было дома) явно не понравились. Но ответ он все-таки получил.

Что мама его выглядела, как обычная смазливая девка. Что она нигде не училась и нигде не работала. Что гуляла ночью и днем налево и направо – со всеми подряд, и именно поэтому в доме нет ее фотографии: она не стоит того, чтобы ее лик держали в их интеллигентной семье.

– Значит, мой папа – он и есть все подряд? – поинтересовался Антон, изрядно смутив уже вошедших в раж бабку с дедом.

Дед объяснил так: на папу, мол, помрачение нашло. А бабка добавила: «Да она, твоя мать, его просто околдовала – вот и все!»

– Значит, она была фея? Раз умела колдовать? – снова озадачил бабушку с дедом Антон.

– Не фея она была, а шлю… – начал дед.

Впрочем, под взглядом бабушки быстро осекся, и конца фразы Антон не расслышал. А бабушка велела мальчику «идти в свою комнату и заниматься делами». То есть в одиночестве катать машинки или разглядывать картинки в книжках. И представлять, что книжку с картинками и любимую игрушку, синий с белыми полосками грузовик, ему протягивает мама…

А потом наступил первый класс.

Антона, чистенького и дрожащего перед неизвестностью, в школьную жизнь отводил папа. Ввиду торжественности момента он даже сделал несколько исключений из правил: вместо обычно бесстрастного лица – натянутая улыбка. Вместо молчаливой угрюмости – напутственные реплики, довольно занудные: учись, мол, хорошо и на переменах не балуй. Но все равно Антон чуть не впервые в жизни стал гордиться, что у него такой папа: молодой, мужественный, с сильной рукой, крепко сжимающей детскую ладошку. Вон как на него тетеньки заинтересованно поглядывают – и те, что других первоклашек в школу привели, и даже важные и строгие учительницы.

«Жаль, никто не видел, что мы к школе на машине подъехали, – мелькнуло у Антона. – Да не на «Жигулях», а на настоящей иномарке! Вот был бы писк!»

Но когда папа подвел сына к симпатичной полненькой женщине – она держала в руках табличку с надписью «Первый «А», и подле нее уже крутилось с десяток новоиспеченных, взбудораженных первоклашек, – разразилась катастрофа.

Едва папа успел сказать, что вот, так и так, я привел вашего ученика Антона Нечаева, как к ним подлетела не очень молодая и совсем неопрятная женщина, но при этом ярко размалеванная, с вызывающе черными бровями и пунцовой помадой на губах. У Антоши (не зря он все-таки воспитывался в интеллигентной семье) мелькнуло безошибочное: «Уборщица. Или вахтерша. Что, интересно, ей тут надо?»

Мальчик инстинктивно подался назад – от самозваной тетки нестерпимо несло резкими духами, – а учительница строго обратилась к незваной гостье: «Что вы, женщина, хотели?» И только папа никак не отреагировал на явление неприятной тетки. Он просто молча стоял и по-прежнему сжимал руку сына, и лицо его заливала совсем неуместная в солнечный день бледность. А женщина между тем схватила Антошу за вторую руку и неприятным фальцетом заголосила: «Мальчик мой! Сыночек! Кровинушка!» Ее рука, в отличие от папиной, прохладной и сильной, оказалась неприятно шершавой и влажной.

– Вы кто? – испуганно прошептал Антон.

– Господи! Сынушка! Не узнал! Да я ведь мама твоя, родная мамка! Наконец нашла тебя! Нашла!

– Оля-ля-ля! – неожиданно для строгой учительницы отреагировала начальница первого «А».

А папа, наконец вышедший из ступора, презрительно спросил:

– Долго, Зиночка, думала? Все, наверное, крошечные мозги напрягала?

– Чего? Чего ты несешь? – ощерилась женщина.

Антон увидел: в ее рту часть зубов – мутно-золотые, а других нету вовсе.

Но папа ответил не ей, а сыну, и голос его стал не теплым, как было, когда отец вел его в школу, а абсолютно – и традиционно – ледяным:

– Ты, Антон, давно спрашивал, где твоя мама. Так вот она, во всей своей красе. Знакомься.

Отец усмехнулся недоброй ухмылкой. А мать (мама? Фея?!) не почувствовала насмешки в папином голосе и широко раскинула руки навстречу сыну:

– Антошенька! Зайчик мой! Обними меня, лапонька!

Антоновы одноклассники с интересом наблюдали за мизансценой. Девчонки жадно прислушивались к разговору. А Антон в ужасе смотрел на вдруг обретенную мать, кривился от ее тяжелого дыхания и едва сдерживался, чтобы не заплакать.

…И уже на первой в его жизни школьной переменке он узнал, что такое злые насмешки одноклассников, потому что мальчишки обступили его со всех сторон и принялись скандировать: «У Нечаева мать – алкашка!» И это было вдвойне, втройне обидней, потому что школа, куда зачислили Антона, как особо подчеркивали его интеллигентные родственники, считалась элитной. Здесь учились сплошь отпрыски депутатов, ученых, артистов, владельцев первых в стране частных предприятий и прочих сливок, так что мать-алкашка, безусловно, выходила отличным поводом для дразнилок.