Парфюмер звонит первым - Литвиновы Анна и Сергей. Страница 39
– Да, это он…
– Кто?
– Комков. Сволочь! Тот опер милицейский, что меня допрашивал. Ну, погоди, гнида!.. Теперь ты мой!
– Давай дальше, – скомандовал отчим. Он никак не прокомментировал Танино открытие.
Татьяна послушно нажала на «play». Она явно воодушевилась, увидев на криминальной пленке лицо своего врага.
…А Ленино кино продолжается. Из грузовиков ящики переносят в одну лодчонку, из второй – поднимают по трапу на борт «Нахичевани»… Изображение отъезжает так, что в один кадр умещаются и грузовики, и легковушки, и лодки, и пароход. И все люди вокруг. Оператор Леня снова молчит: слышно лишь его дыхание.
И вдруг…
Мирный, почти идиллический процесс погрузки прерывается окриком, прозвучавшим откуда-то из-за кадра: «А ну стоять!»
Камера дергается и поворачивается в сторону окрика. Внизу, на берегу реки, у зарослей камышей стоит ранее не попадавший в кадр мужик, одетый во все черное. В руках у него пистолет. Оружие направлено в сторону – на кого, пока на экране не видно. Очевидно, это он только что кричал. Глаза у него бешеные, видно даже издалека.
Камера отъезжает, и на экране монитора появляются те, на кого мужчина в черном направил пистолет. Это дети лет десяти. Мальчик чуть постарше, девочка помладше. Они явно напуганы. И в этот момент с той стороны, где идут погрузочные работы, доносится звук падения чего-то тяжелого.
Камера дергается в сторону звука. Успевает сфокусироваться на увиденном. Один из тех ящиков, что перегружали на лодку, валяется на земле. Он расколот. Лениной камере открывается зрелище: сквозь развалившиеся доски видны стальные округлости. Леня укрупняет план: округлости все ближе, видна нанесенная на них фабричная маркировка.
И в этот момент за кадром раздается выстрел. Камера прыгает в обратном направлении. Перескок кадров – и теперь видна иная сцена. Мужик в черном только что выстрелил. Мальчуган уже упал. Девочка стоит рядом, замерев от ужаса. Глаза ее широко раскрыты. И тут мужчина снова стреляет. Раз, другой. Девочка падает. За кадром слышится перепуганный Ленин голос: «О боже!»
Судя по движениям камеры, он вскакивает. И тут его замечает мужик в черном. Он переводит пистолет и снизу вверх стреляет прямо в Леню.
Дальше начинается бешеная пляска кадров. Невыключенная камера дергается, показывая землю и фиксируя тяжелое дыхание убегающего Лени, топот его шагов и отдаленные выстрелы.
Похоже, наконец Леня добегает до своей машины, впрыгивает в нее, бросает камеру на пассажирское сиденье. Таня видит Леню за рулем в странном ракурсе, снятом валяющейся камерой. Он втыкает первую передачу, слышен рев мотора и, в отдалении, выстрелы. К камере тянется его рука, и – стоп.
Темнота. Помехи.
Прошло минут пятнадцать, прежде чем Татьяна пришла в себя. Перед глазами все стояла, никак не хотела уходить, документальная картинка – мальчик с девчушкой, совсем юные, любопытные и испуганные. Их удивленные, доверчивые взгляды, пойманные Лениной камерой… И злой, отчаянно громкий звук выстрелов…
«О боже, они убили их, – подумала Таня. – Как хорошо, что Леня не снял крупный план». Впрочем, воображение и без того дорисовало картинку: как могут выглядеть хрупенькие тельца детишек после выстрелов почти в упор…
Она закрыла лицо руками, прошептала:
– Какой кошмар…
Отчим осторожно подвинулся ближе к ней, молча коснулся плеча… Таня кинулась ему на шею и зарыдала.
Валерий Петрович терпеливо ждал, пока падчерица выплачется. Молчал, продолжал тихонько поглаживать ее по спине, и его теплые ладони будто наполняли ее силой и мужеством. А когда Таня наконец отревелась и вскинула на него заплаканные глаза, Ходасевич тихо сказал:
– Выключай компьютер, Танюшка. Надо уходить.
Таня машинально перевела взгляд на монитор – по экрану по-прежнему ползли полосы-помехи. Она нажала на «стоп».
– Дай мне кассету, – попросил отчим.
Голос его звучал абсолютно спокойно, будто они заурядный, насквозь вымышленный боевик только что посмотрели.
– Зачем? Зачем он убил их?! – всхлипнула Таня.
– Похоже, дети увидели то, что им нельзя было видеть, – буднично объяснил Валерий Петрович. – И Леня тоже. – И спросил: – Ты записала изображение в память ноутбука?
Таня кивнула.
– Очень хорошо. Давай мне кассету.
И, вот странно, его мерный и вроде бы даже равнодушный голос успокоил Татьяну. Она молча нажала на «eject» и протянула отчиму видеокассету.
– Посмотри в своей сумочке целлофановый пакет, – отдал Валерий Петрович следующий приказ.
– Я не ношу с собой пакетиков, – раздраженно буркнула она.
– Посмотри, – тихо повторил отчим. – Не обязательно именно пакет. Любой полиэтилен.
– Ничего у меня такого нет, – дернула она плечом, но сумочку все же открыла.
И целлофан действительно обнаружился – Таня протянула отчиму прозрачную папочку-файл, в которую была вложена распечатанная концепция «Юлианы».
– Подожди меня здесь, – велел Валерий Петрович.
Он аккуратно завернул видеокассету в целлофановую папочку. Потом тяжело поднялся и, оставляя на влажном песке глубокие следы, пошел к реке, к ивовым кустам.
Таня хотела остановить его. Предложить спрятать кассету где-то еще. Но промолчала. В самом деле, где? Арендовать сейф в банке? Уже поздно, банки давно закрыты. К тому же для того чтобы взять ячейку, все равно пришлось бы предъявлять паспорт. Что остается? Вокзальная камера хранения? Ну, там на тайну вкладов не стоит надеяться. Так что пусть Валерочка поступает, как сам считает нужным.
Она осталась ждать его на берегу. Бездумно смотрела, как над Танаисом разливается закат – мирный, расцвеченный яркими красками. Успокаивающий, мягкий…
В особняк Глеба Захаровича они вернулись уже в полной темноте.
Тане совсем не хотелось туда ехать. Она даже представить не могла, что сейчас ей придется светски улыбаться. Ужинать с тончайшего фарфора. Вести галантную беседу… Она попыталась уговорить Валерия Петровича найти приют где-то еще – в гостинице. В мотеле. На частной квартире, наконец. Но отчим был непреклонен:
– Нет, Танюшка. Надо быть последовательными. Ты сама попросила господина Пастухова о помощи – так что теперь, уж будь добра, ее принимай. К тому же в любом другом месте нам придется предъявлять паспорта. А это, как ты понимаешь, сейчас совсем лишнее.
– Тебя не переспоришь, – вздохнула она. – А куда камеру с компьютером девать?
– Возьмем с собой, – пожал плечами отчим. – Компьютер тебе в любом случае пригодится. Сама же говорила, что нужно смету рекламной кампании составлять. Вот завтра этим и займешься. Глеб Захарович будет доволен.
«Ага, щаз! – подумала Таня. – Ты, значит, будешь делом заниматься, а меня хочешь в особняке запереть?»
Но спорить с отчимом не стала – лучше завтра, с утра пораньше, его перед фактом поставить, что она от него не отлипнет.
На вилле Глеба Захаровича их ждали. Едва такси притормозило у парадного входа, как ворота тут же сами собой начали раскрываться.
– Крутяк! – восхищенно прокомментировал таксист. – Заезжать, что ли?
– Заезжай, – велела Татьяна. – Смотри только, статуи не посшибай.
Таксист лихо, будто на гонке с препятствиями, объехал и фонтанчики, и статуи, с визгом, подняв тучу пыли, тормознул и потребовал:
– С вас пятьсот.
Цена, по костровским меркам, абсолютно несуразная, но Валерий Петрович спорить не стал, потянулся за кошельком. Впрочем, расплатиться с таксистом не успел – к машине уже мчалась давешняя услужливая горничная. Выглядела она виновато и дверцу перед ними распахнула столь поспешно, будто в конкурсе на расторопность участвовала.
– Добрый вечер, Татьяна Валерьевна, Валерий Петрович. Сколько вы должны заплатить?
– Тыщу, – тут же сориентировался наглый таксист.
Горничная безропотно вручила ему тысячную купюру.
– Но… – попыталась было встрять Таня.