Предпоследний герой - Литвиновы Анна и Сергей. Страница 59
Арсений
Москва. Март 1991 года
Одиночество – грустная вещь.
Особенно по утрам.
Арсений прошелся по пустой квартире.
Тишина и одиночество давили. Рыбки безмолвно тыркались в аквариуме. В раковине кисла два дня не мытая посуда. Две шеренги пустых бутылок в углу стояли немым укором.
На стене кухни висела одна из немногих принадлежащих им в этой квартире вещей – большая черно-белая фотография. На ней было трое – здесь же, на этой самой кухне: Настя, Коленька и он, Арсений. Фотограф, специально приглашенный мастер портрета из «Советской промышленности», ухватил яркую сценку: Настька чистит картошку. К ней на секунду прижался Николенька – подбежал, оторвался от игр – и от этого лицо Насти озаряется ласковой улыбкой. А он, Арсений, говорит в этот момент по телефону – однако тоже на секунду оборачивается на оклик фотографа: «Улыбочку!» Все трое в движении, все вроде заняты каждый своим делом – но на фото отчего-то видно: они – одна семья; и они, все трое, любят друг друга…
Арсений не спеша заварил кофе. Он вдруг явственно вспомнил, какая обычно царила здесь, на кухне, поутру суматоха. В ту пору, когда Настя и Коленька были с ним.
…Из репродуктора гремит передача «Опять двадцать пять». Николенька нехотя пьет какао. Настя поторапливает: «Пожалуйста, Коленька, побыстрей!… А то опоздаем в садик!…» – при этом она успевает краситься, носиться по квартире в поисках колготок или кофты, чистить сапожки… А он тоже спешит на работу – и злится, что дома – суета, гам, беспорядок…
Ну вот, он и добился того, о чем порой втайне мечтал: никто не путается под ногами… Только оказалось, что одиночество – оно хуже. Гораздо хуже, чем он представлял.
Арсений с тоской поглядел на фотографию, запечатлевшую, с выдержкой одна пятисотая секунды, одно мгновение из жизни их семьи.
Две миллисекунды их семейного счастья. Всего один миг из далеких времен.
Именно сейчас понимание того, что тогда он был счастлив, было особенно острым. Понимание того, как он был счастлив именно потому, что рядом с ним находились Настя и Коленька.
Он допёр до этого, увы, только тогда, когда оказался и без него, и без нее.
Один.
Раньше он порой мечтал о том, чтобы остаться одному. И считал, что одиночество спасительно и соблазнительно.
Ни перед кем не отчитываться. Встречаться с кем попало. Пить с кем придется. Спать с кем заблагорассудится.
Но теперь, когда он оказался один, выяснилось: никакие соблазны, запрещенные мужу и отцу (и вроде бы разрешенные ему, свободному мужчине), – его теперь не прельщают.
Хватит уже!… Насладился. Он сыт по горло. И пьянкой, и гулянкой.
…Арсений допил кофе – и придвинул к себе телефон.
Решительно набрал рабочий телефон Насти.
Теперь он больше не ревновал. Он простил ее. И за то, что у нее что-то с кем-то было, и за то, чего, возможно, и не было (а он додумывал или подозревал).
Тем более что теперь, после его ночи с Милкой, они с Настеной вроде бы квиты.
Больше того: сейчас он был готов простить Насте все на свете. Просто вообще – все. Лишь бы она оказалась рядом. Он даже через гордость свою готов был переступить!…
Так что подумаешь, подвиг: ей на работу позвонить.
После серии длинных гудков немолодой женский голос сухо сказал в трубке:
– Я слушаю.
– Пожалуйста, Анастасию Капитонову.
Сердце забилось часто-часто, изо всей силы. Во рту мгновенно пересохло.
– Кто ее спрашивает? – осведомился телефонный голос.
– Муж, – сухо бросил Арсений.
– Му-уж? – удивленно протянула женщина – явно старая сплетница и интриганка. И с оттенком торжества добавила: – Анастасии в данный момент на службе нет.
– А где она? – помертвело спросил Арсений – в голове почему-то пронеслось самое страшное: «Она заболела!… серьезно!… Она в больнице!… Или заболел Николенька?»
– Анастасия сейчас в отпуске, – торжественно провозгласила телефонная дама.
– В отпуске?!
– Именно.
Чувствовалось, что на другом конце провода наслаждаются его незнанием.
– А вы… – плюнув на гордость, пробормотал Арсений. – Вы не знаете, где она?
– Молодой человек! – припечатала грымза. – Вы представляетесь мужем Анастасии – и не знаете, где она в данное время находится?!
«Ох, блин, – с досадой подумал Арсений, – сколько же я дал им там пищи для пересудов!… Сплетницы!…»
Но все равно спросил чертову перечницу:
– А давно Настя в отпуске?
– Несколько дней, – провозгласила дама. И преехидно добавила: – Если это вам поможет.
– Поможет, – буркнул Арсений и бросил трубку.
«Черт! Черт, черт, черт. В каком это таком Настька отпуске?! Никуда ведь она не собиралась!… Какой отпуск! Март на дворе!… В Сочи, что ли, поехала – нового мужа искать?! Да и в Сочи в марте тоже кайфа мало. Море холодное, шторма, дожди… Что за странный отпуск – в марте?!»
Эти мысли роем пронеслись у него в голове. А потом вдруг закралось противно тревожное: «Может, что-то с Николенькой?… Он заболел?… Тяжело? Лежит в больнице?… Она с ним?…»
И он машинально стал одеваться.
А ведь идти ему, в сущности, было некуда. И делать – нечего.
Его медцентр свое существование прекратил.
Прекратил – после многочисленных проверок горздравотдела, союзного Минздрава, горкома КПСС и даже прокуратуры.
К площади перед «Катран-медом» еще приходили по инерции больные – но натыкались на закрытые двери и объявление, что центр временно прерывает свою работу.
Насколько временно, не уточнялось.
Арсений подозревал, что – навсегда.
Ванька Тау ушел в отпуск и уехал в Одессу, а затем собирался в Крым.
Всех прочих сотрудников уволили.
Секретарь райкома партии, благоволивший к «Катран-меду» (и получавший за это десять процентов прибыли медцентра), даже не желал видеться с Арсением…
Одна только радость – денег у Арсения было полно.
Он мог позволить себе все что угодно. Например, пойти в любой ресторан. Или взять и напоить всех бывших коллег по «Советской промышленности». Или, к примеру, пригласить Милену проехаться в какое-нибудь хорошенькое местечко. Допустим, в Ленинград, или в Киев, или в комплекс для интуристов в Суздаль…
Он даже мог купить себе в «Национале» инвалютную путану.
Одна беда – ничего этого Арсению делать совершенно не хотелось. А при мысли о Милене вообще начиналось чувство, похожее на изжогу…
И вот очередное утро. Одиннадцать часов. Весь день впереди. А он – никому не нужен. И ему, в общем-то, тоже никто не нужен. Кроме…
…Арсений вдруг обнаружил: он надевает дубленку, и только тогда понял, куда он идет.
Он идет туда, где ему хотелось быть.
А хотелось ему – увидеть Настю. И сына.
«Пойду в Коленькин садик, – подумал он. – Мне никто с ним видеться не запрещал. Заберу его из сада, и мы пойдем в кафе-мороженое. А потом – в кино. В „Баррикады“, на мультики… А если его не водят в сад? Теща-гадина с ним сидит?… Вряд ли, конечно, – не такой она человек, чтобы внука нянчить… Но если Кольки в саду нет – тогда я поеду туда, к ним. Наверняка они сейчас гуляют на Патриках. Или, на худой конец, домой к ним заявлюсь, на Большую Бронную… Противно, конечно, с Ириной Егоровной видеться – но чего не сделаешь ради сына. И ради жены».
Когда Арсений уже натягивал ботинки, зазвонил телефон.
«Может, это Настя? – Мелькнуло радостное. – Узнала, что я ее разыскиваю – и сама позвонила?»
С замирающим сердцем он схватил трубку.
– Алло! – Выкрикнул нетерпеливо.
– Арсений? – Послышался скрипучий женский голос.
Сердце его замерло. Голос принадлежал не кому иному, как ненавистной теще, – матери Насти, бабушке Николеньки, – Ирине Егоровне Капитоновой.