Эксклюзивный грех - Литвиновы Анна и Сергей. Страница 65
– Чему ж ты радуешься? – ледяным тоном спросила Надя.
– О, царевна начинает показывать зубки, – удовлетворенно проговорил Дима. – Ты водку-то пей, пей – сама просила.
Надя махом опрокинула свою треть стакана. Горло обожгло, будто пчела вцепилась. Она задохнулась, закашлялась, смахнула выступившие слезы… И быстро пришла в себя, даже закусывать не стала. Потребовала:
– Рассказывай мне, что случилось. Подробно.
– Съешь огурец.
– Сам ешь эту дрянь. Говори. Дима молча встал из-за стола. Принес от стойки тарелочку с черным хлебом и пакетик кальмаров.
– Закуси, я сказал. Ну?!
Она нехотя взялась за кальмары. Пальцы не слушались, пакетик никак не хотел разрываться. Дима молча помог ей. И неожиданно сказал:
– Спасибо тебе, Надюшка!
– За что? – не поняла она.
– Да за обморок твой дурацкий.
– Чего?
Дима смущенно улыбнулся – с ума сойти, Полуянов, оказывается, умеет смущаться!
– Да я из этой Думы совсем никакой вышел. Мог бы таких дров наломать! Но как тебя увидел – сразу в себя пришел. А уж когда мы из машины вышли и ты стала брякаться… В общем, я только и думал, как тебя в чувство привести. А пока с тобой возился – и сам оклемался.
– Всегда к вашим услугам, – не растерялась она. И добавила:
– А я думала, что Котов тебя просто выгнал. Поэтому ты и злишься. В такси на меня накричал…
Дима покачал головой. И коротко и сухо рассказал ей, что увидел в котовском кабинете. А потом – как ему удалось выбраться из парламента.
Слушая, Надя покончила с кальмарами и накинулась на черный хлеб. После водки голова работала странно. Котова убили. А она думает совсем не о том, что погиб человек. А о другом – кто его убил. И почему.
– Значит, это Желяев, – сказала Надя. – Он убил Котова. И его, и всех остальных.
Радости, что загадка разгадана, не было.
– Да, это он; – подтвердил Дима. – Больше некому. В его голосе тоже не слышалось победительных ноток. Он спокойно, просто констатируя факт, добавил:
– Все сходится. Только Желяев, генерал ФСБ, мог организовать убийство в самой Думе. И только у него был мотив убивать.
– Но что же нам теперь делать? Ты напишешь новую статью?..
Надя сама поняла: говорит она что-то не то. Дима усмехнулся.
– Статью-то я напишу. Все напишу – про трех друзей, про Леночку Коновалову, про ту давешнюю общежитскую драку. Но подумай: из этого следует, что Желяев виновен?
"Да, конечно!” – быстро ответила себе Надя. И вспомнила: еще вчера вечером, повинуясь Диминому сладкоречию, она была абсолютно уверена, что убийца – Котов.
– Дальше, – продолжал Дима. – Погибли наши мамы и врач Ставинков, убиты Шепилов и Котов. А из этого следует, что всех их пришил именно Желяев?!
Надя молчала, а Дима сам себе ответил:
– Может, и следует. Только я тебя, Надя, уверяю: на все те дни и часы, когда произошли убийства, у нашего генерала Желяева – железное алиби. Да он и не убивал своими-то руками!.. Убивали другие – исполнители. И только они могут его сдать. Но, думаю, ты понимаешь, что они его не сдадут. Потому как, скорее всего, они – сами мертвы. Или цепочка, по которой их нанимали, настолько длинная, что к заказчику, к Желяеву, никогда не приведет.
Надя молчала. Вот дура, она только сейчас начала наконец все понимать!.. А Дима безжалостно продолжал:
– А теперь, дамы и господа, присяжные заседатели, проследим за действиями другого человека – журналиста Полуянова. Рассмотрим, чем он занимался в день убийства депутата Котова. В одиннадцать двадцать пять Полуянов получает пропуск в Государственную думу, причем именно к Котову. В одиннадцать тридцать семь он проходит пост на входе в Думу. В одиннадцать сорок три Полуянов входит в кабинет Котова. Секретарша, заметьте, в приемной отсутствует, а на полу кабинета лежит сам господин Котов. Мертвый. И отчего-то мне кажется, что медицинская экспертиза засвидетельствует: еще в одиннадцать, скажем, часов Котов был жив.
Надя растерянно шарила в пустом кальмарном пакетике, все пыталась вытащить несуществующую кальмарину.
– Выбрось его! – рявкнул Дима и сам вырвал пакет из ее рук.
– Дима… – наконец проговорила она. И добавила совсем глупость:
– Милый…
Он театрально прижал руки к груди:
– Спасибо, мадемуазель, что вы мне верите. Хотя бы вы. – И добавил:
– Предлагал тебе с утра: давай трахнемся, а ты – ну ломаться… Теперь посадят меня на пятнадцать годков – ох, ты жалеть будешь!
– Хватит ерничать, – устало попросила она.
– Я вовсе не… – начал Дима и замолчал. Она вскинула на него глаза. Он смотрел в сторону, в угол, туда, где тихонько бурчал старенький “Рекорд”. Слов слышно не было. Зато с экрана широко улыбалась Димина физиономия.
– Два часа дня. Новости. Вот это оперативность! – хладнокровно сообщил Полуянов. И процедил:
– Я так и думал. Вот почему они дали нам спокойно доехать до Думы!.. Подстава! Желяев и Котова грохнул, и меня под статью подвел! Какая подстава!
Последние слова получились громкими. Бармен, до того мирно корпевший над кроссвордом, поднял глаза на Диму. Не заметив следов безобразий, перевел взгляд в телевизор. Ящик как раз показывал: из здания Думы выносят носилки с отвратительным черным пакетом. Надя протянула через стол руку, вцепилась в Димину ладонь… Сейчас бармен заинтересуется, встанет, усилит звук… Но тот только зычно зевнул, потянулся и снова уткнулся в кроссворд.
– Повезло, – прошептал Дима. И добавил совсем уже еле слышно:
– Теперь у меня одна дорога.
– В смысле?
– К Желяеву! Иначе мне от убийства Котова не отмазаться. Пропуск, менты на входе, мои отпечатки на двери кабинета, та баба, на которую я налетел в коридоре. Все, мне мандец. Впаяют на полную катушку. Так что или Желяев подпишет признание, или я его уничтожу. Своими руками. Одна мокруха на мне, две – какая разница?! Я поехал. Он поднялся.
– Дима, ты спятил, – тихо сказала Надя.
И поразилась, каким жестким стало его лицо.
– Я поехал, – хмуро повторил Дима.
Безумие. Форменное безумие. Холодное солнце горит в низком осеннем небе. Светило раскрасило Москву всеми оттенками желтого. Желтый – плохой цвет, тревожный, насмешливый. Солнце – смеется над ними.
Потешается над Надей: зачем эта дурашка покупает темные очки? Какой толк от очков? Тогда уж езжай к Большому театру, в магазинчик, где продаются усы-бороды-грим… А Дима? Стоит в телефонной будке и, прикрывая ладонью лицо, все набирает и набирает телефон Желяева… Кого обманет детская, примитивная маскировка, если все на них смотрят?! Вот на углу Тверской и Садовой-Триумфальной стоит усатый мент с добрым лицом. Он цепко вглядывается в Надю с Димой, и поднимает свою рацию, и сейчас, кажется, сообщит всем постам: преступник здесь, я его вижу! Надя затравленно смотрит на милиционера и пытается расслышать слова, которые тот произносит в рацию…
Но им удается спокойно пройти мимо, и Дима тащит ее в загаженный, гулкий подъезд, где Надя отдает Полуянову пистолет и вздрагивает от саднящего, холодного звука – клацнул передернутый затвор.
– Дима, не надо… – тоскливо и безнадежно просит Надя.
Его лицо застыло, закаменело: такие спокойные, бронзовые профили бывают у киногероев. Но только глаза у Полуянова – совсем не героические, загнанные, тревожные…
У входа в подъезд кучкуются мамаши с колясками. Завидев Надежду с Димой, они перестают щебетать, впиваются в них жадными взглядами. Одна из мамочек поспешно достает сотовый телефон – кому она хочет звонить?! Дима с Надей прибавляют шаг… Бежать!
– Езжай домой, Надя, – устало и безнадежно сказал Дима, когда они снова вышли в разноцветье Тверской.
Домой! В свою кухню, в свою постель, в свой мир!
– Нет, – качает она головой.
Его губы дергаются в нервной усмешке:
– Надюшка, прошу тебя, уезжай. Зачем тебе так рисковать?! Я сделаю все один.
Стайка проходящих подростков, расслышав его реплику, восхищенно и подозрительно посматривает на Диму. Надя изо всех сил сжимает кулаки: нельзя, чтобы руки дрожали, и нельзя, чтобы Дима видел!