Дорогой широкой - Логинов Святослав Владимирович. Страница 36

– Каков хозяин, таков и нож, – говорил Богородица, пробуя лезвие пальцем. – Нож тупой, и хозяин такой. А у тебя ничего ножи, не запущенные. Это сразу видно, в каких руках нож побывал.

– А как же без острого ножа в хозяйстве? – в тон отвечала мать. – Вот слушай, я тебе сказку расскажу про острый нож. А называется она «Как чёрт бабе вредил».

Богородица кивнул, продолжая водить лезвием по бруску, и под этот тихий звук мама начала рассказ:

Увидал чёрт, как баба обед готовит, и спрашивает:

– Скажи, баба, в чём твой главный секрет?

– А чтобы нож был острым. Тупым ножом и капусту в щи не покрошишь.

Обрадовался чёрт, схватил точило и уволок.

– Я тебе стряпать помешаю!

Притупился у бабы нож, а точила нет. Взяла баба старый сапог: ширк-ширк по подмётке – нож острей острого.

Схватил чёрт сапоги, что в доме были, и тож уволок.

– Ходите, дед с бабой, в лаптях, а ножа точить не смейте!

А баба, как нож притупился, взяла глиняную миску: ширк-ширк по донышку – нож острей острого.

Чёрт осерчал, похватал миски, крынки да горшки и все как есть уволок.

– Вари, баба, в чугуне, ешь с деревянной миски, а ножа не точи!

А баба к печке подошла: ширк-ширк по шестку – нож острей острого.

Подступился было чёрт к печке, да только пуп надорвал. С тем и прочь ушёл, понял, что не совладать ему с бабой.

Богородица молчал, осторожно ширкал разделочным ножом по камню. Потом сказал:

– А так оно и есть. Если дело знаешь хорошо, никакой чёрт тебе не навредит. Человек только сам себе навредить может, а чёрт даже в этом не помощник.

Мама кивнула, поставила картошку на плиту, залила горячей водой.

– Сейчас сварится, ужинать будем.

Юра неприметно отозвал мать в сторонку, запоздало предупредил:

– Манёк, напарник мой, он малость головой повреждён, так ты не удивляйся. А так он хороший мужик, добрый.

– Ой, скажешь тоже! – мама замахала руками. – Головой повреждён… Да если бы все люди, как твой напарник, были, то лучше и не нужно. Я с ним разговаривала, пока он забор чинил, – толковый дядька. Ты его слушай, он плохого не посоветует.

– И ещё… – упорно гнул своё Юрий, – этот, как его, Саня из Жиркова, он больше тут не появится. Я с ним поговорил, и он всё понял.

– Зачем ты?.. Он же убийца, он зарезать тебя мог!

– Небось не зарезал бы. Гришка рядом стоял, на двоих он бы не полез.

– Всё равно. Вот подожжёт теперь дом, что тогда?

– Я же говорю: он всё понял. Ушёл он отсюда и больше не вернётся. Он же понимает, что если с тобой что случится, я ему голову отвинчу.

– Не связывался бы ты лучше с ним!

– А я и не связывался. Поговорили и разошлись.

– Ох, не к добру это! И я, тоже хороша, язык распустила. Хорошо хоть ты драться не стал. Ты ведь не стал драться?

– Вот ещё, драться с таким – кулаки марать, хуже чем о колорадского жука. Я с ним поговорил, объяснил попонятней, и он ушёл. А если бы подрались, так его бы унесли, сама понимаешь.

– И говорить такого не моги!

– Не буду говорить, – пообещал сын, отходя от матери, которую не успокоил, а только взбудоражил сильнее.

На ужин ели картошку с чесночной толкушкой на постном масле. Больше никаких разносолов Юра не позволил; раз уж не привезли матери денег, так хоть объедать не будут. Очень уж не хотелось уподобляться пропойной деревенской молодёжи, живущей исключительно за счёт материных и бабкиных пенсий.

После еды, когда на стол был выставлен раскочегаренный по случаю приезда сыновей самовар, мама словно невзначай, а на самом деле с дальним подходом завела речь о Гришином будущем. Спортивную карьеру она серьёзной не считала, полагая её чем-то вроде школьной физкультуры; пятёрки Гришеньке ставят – и славно, а по жизни надо заниматься настоящим делом, которое будет кормить до самой старости. И конечно же, её беспокоило, что Гришенька – этакий красавец! – до сих пор ходит в бобылях.

– К тётке Тамаре внучка приехала погостить, Люся, помнишь её? Вот славная девонька! В институте учится в Новгороде.

– Люську помню! Такая вредина была! Я её рахитом ходячим дразнил. Худющая, и веснушек полный нос.

– Веснушки добрую девку только красят. А у Люси веснушек не так и много. Зато на щеках умилки: улыбнётся – сердце тает. А что худая, так это когда было! Пацанкой и вправду доска-доской была, а нынче ты её, поди, и не узнал бы, как расцвела: сиськи кофту рвут, талия обозначилась, фигурка ожопилась. Загляденье да и только! Я бы такую с радостью в невестки приняла.

– Ну мама, – рассмеялся Юра, – тебе бы в свахи идти! Такую красавицу расписала, что сам прямо пошёл бы да женился.

– А ты молчи! – прикрикнула мать. – Не для тебя пою, охальник! Ты уже своё отженихался. Верочка-то как поживает?

– Чего с ней станется? Она дома сиднем сидит, у неё скоро не только фигурка, но и всё остальное ожопится, – небрежно сказал Юра и вдруг понял, что по Вере он соскучился, а по Надьке и того пуще. А они, наверное, беспокоятся: не слишком ли загостился глава семьи в стольном городе Москве. Они же не знают, что Юра до Москвы ещё и не доехал.

И Юра произнёс, хотя и понимал, что слова его огорчат мать:

– Нам, вообще-то, уезжать надо. До завтра ещё побудем, а там и поедем.

– Уже? – растерянно спросила мама.

– А что делать? У Гришки гонка на месте не стоит. Ему велик надо чинить и догонять этого, как его, Кубарье. И мне пора, машина-то казённая, не могу я её навсегда забирать.

– Я думала, хоть до воскресенья побудете… А велик можно и тут починить, прежде вы сами велосипеды свои винтили.

– Не, у Гришки велик не простой, гоночная марка; с ключом «семейка» к нему лучше и не подходить. Да и разбил он его так, что только мастер разобраться может, что там к чему. Я, например, не понял. Колесо чуть не в узел завязалось.

– Мастер в Пестово есть, у рынка в ларьке «Металлоремонт». Спросите Колю Ключника, он вам любой узел распутает. Я ключ от замка потеряла, так он без образца новый ключик сделал, по замку.

– Золотой ключик? – спросил Гриша.

– Да нет, не очень. По-божески. Другие за такую работу столько берут, что и впрямь ключ золотой получается.

– Только ведь нам не ключ надо, а велосипед.

– Он и велосипед может, и зонтик, я же говорю – мастер. Теперь таких уже не встретишь, каждый свою гайку точит, а чтобы всё дело понимать – это только прежние мастера умели.

– Ладно, уговорила, – согласился Юра, – заедем к твоему мастеру. Я его вроде даже помню, он прежде в ансамбле на саксофоне играл.

Гриша слушал с сомнением, но не вмешивался. В яркой спортивной жизни ему встречалось много ключников-саксофонистов, и он привык не слишком доверять рассказам об их удивительном мастерстве. Но, в крайнем случае, велосипед он всегда успеет отнять у слишком самонадеянного ремонтника.

– Значит, уже уезжаете, – вернулась мама к тому, что огорчало её больше всего.

– Не переживай, – постарался успокоить Юра. – Я теперь часто приезжать буду. – Может, и Надьку уболтаю погостить. А Гришка… куда он денется! – откатает своё и тоже приедет, покуда баб-Дунина Люська со скуки все кофты сиськами не изодрала.

Посмеялись и пошли спать: Юра на диван, Гриша и Богородица – на сеновал.

Выехали хотя и на следующий день, но на ночь глядя. Дела, дела… всех не переделаешь, а главное, трудно вот так взять и уехать, только приехавши. Мама упрашивала переночевать ещё одну ночку и выехать с утра, как добрые люди, но с этим уже не согласился Юра. В шесть утра выехать не удастся, в лучшем случае – в десять, а это значит, что в Пестово они попадут далеко после обеда. И где тогда, скажите, искать мастера-ремонтника? Потом будут суббота и воскресенье – выходные дни, а там – понедельник – день тяжёлый, и кто знает, не простоит ли «Металлоремонт» закрытым до самого вторника.

– Как же вы, в темноте?.. – сокрушалась мама.