Во имя твое - Логинов Святослав Владимирович. Страница 8

В очаге засветились пятна непогасших углей, догоравших под пеплом. Хозяин бросил на угли клок соломы, несколько веток, придвинул погасшие головни. Огонь, возродившись, осветил помещение. Рено прикрыл глаза, наблюдая из-под ресниц. Лесник вытащил из-за пазухи нож и шагнул к Рено.

Нож был длинный и широкий с волнистым голубоватым лезвием, на котором змеились отблески огня. Такими ножами доезжачие забивают раненую дичь. Рено сам не заметил, как широко раскрыл глаза.

Лесник встретил взгляд Рено, вздрогнул и попятился было, но тут же передумав, кинулся, занося руку с ножом. По счастью, Рено уже много ночей подряд надевал перед сном башмаки, чтобы не украли случайные попутчики. Удар окованного медью носка пришёлся леснику по пальцам: нож отлетел к дверям.

Лесник, ослабевший от голода, сопротивлялся отчаянно, но силы были неравны. Рено свалил его и скрутил локти тем самым ремешком, которым когда-то связывал дрова. Потом, тяжело дыша, встал и отошёл на два шага, чтобы лучше разглядеть противника. Лесник ворочался в углу, стараясь сесть. На его лбу вздувалась ссадина, из разбитого носа на спутанную бороду капали чёрные капли крови.

– Зачем ты хотел меня убить? – спросил Рено. – Ты же видишь, что у меня ничего нет, только куртка и башмаки. Неужели из-за башмаков можно погубить душу?

Леснику, наконец, удалось сесть.

– Мне не нужны твои башмаки, – часто шмыгая носом, сказал он, – мне нужен ты сам. Сто фунтов мяса, из которого можно сварить похлёбку с чесноком и тмином. Его можно засолить и есть, когда другие будут умирать с голоду. Не башмаки мне нужны, из-за них я души губить не стал бы. Я погубил её, когда понял, сколько мяса ходит вокруг…

– Я убью тебя, – сказал Рено, поднимая с пола нож.

– Нет! – живо воскликнул лесник. – Ты не можешь меня убить. Я обязательно должен дожить до хороших времён и разбогатеть. Иначе, кто закажет заупокойную мессу о тех пятерых, которые были до тебя?

Рено расширенными глазами глядел на человека, сидящего на полу, а тот говорил, с каким-то особым сладострастием вспоминая подробности:

– Первый-то год я неплохо прожил, охотился, с браконьеров поборы брал, да и деньжонки кое-какие оставались. А на второй меня скрутило. Барахло продал, проелся весь и начал помирать. Тут он мне и подвернулся. Я за дровами отправился, утро было раннее, снег уже сошёл, и по всему лесу капает. Я его издали углядел, он у самой дороги лозняк резал. По одежде вроде не мужик, а подмастерье или купчик из небогатых, голод-то всех прижал. Я его за ворот и хапнул – попался мол! Теперь на виселице покачаешься! И ничего-то у меня в мыслях такого не было, куском хлеба откупился бы, а он, дурак, на меня с ножом кинулся. Забыл, видно, что у меня топор в руках. Я его как жамкну! Всё лицо разрубил, словно по пустому месту топор прошёл, и ногу ещё надвое развалил, вдоль по ляжке. Он и упал. Ещё не умер, подёргивается тихонько, а я на ногу его смотрю, как там мясо кровью сочится, словно парная говядина. Поначалу я убежал, но потом вернулся. Он всё также лежит, только лицо лисицей объедено. Я его засолил и ел всю весну. Второго я не убивал. Это был скупщик. Он привёз хлеб и начал его продавать, только очень дорого. Мужики взбунтовались, караван разбили, а самого повесили посреди деревни. Я его ночью с виселицы украл. Мясо у него чёрное от крови было, но вкусное, очень жирное. Так я их всех одного за другим и съел. Последнего я связал сонного, потом разбудил и сказал, чтобы он помолился. Он сначала не хотел и всё звал на помощь. Только я сказал, что всё равно зарежу его, он тогда смирился и умер просветлённым., потому что сначала помолился. За этого человека меня совесть не мучает, но я всё равно обещал заказать заупокойную мессу о нём…

Рено выронил нож, бросился в сени и начал остервенело дёргать дверь. Он больше не мог слушать, как людоед печётся о душах пожираемых.

– Эй, прохожий! – звал из дома лесник. – Сначала развяжи меня! Ты слышишь? Я же не могу сам освободиться! Дева Мария обещала мне, что я исправлюсь, не смей идти против её воли!

Рено вышиб дверь и побежал по дорожке.

– Развяжи-и-и!.. – нёсся из дома вой.

Рено бежал, пока с маху не ударился о какое-то дерево и не упал оглушённый. Холод привёл его в себя. Рено сел, обеими руками сжимая разламывающуюся от боли голову.

«Странно, – подумал он, – как много мне приходится бегать. И все, от кого я бежал, говорили о воле божьей. Хотя ведьма на то и ведьма, чтобы искажать его волю, да и лесник тоже не человек, а сам дьявол в обличье богомольца. Но как же монах?»

– Нет! – громко сказал Рено. – Это не священник, это переодетый еретик, паральпот, ессей! То враги бога, они хотят остановить меня!

Ночь наконец закончилась, солнце появилось над ближними холмами, и бесцветно серевший лес ожил и заиграл всеми оттенками красного и жёлтого. Ярко алел боярышник, оранжевые кисти рябины светились среди засохших скрючившихся листьев, осины трепетали багровыми кронами, лишь где-то на самом низу ещё сохраняющими зелёный цвет. Ольха выделялась чёрными пятнами, а всё остальное казалось единым жёлтым телом, выкупанном в тумане и искрящемся от росы.

Утро, пришедшее в мир божий, смыло с души страхи и сомнения. Рено шёл, раздвигая кусты, осыпавшие его светлыми каплями, и на душе становилось чисто как от звуков органа.

Он поднялся на холм, круто обрывавшийся с противоположной стороны, и остановился. Внизу плавными изгибами лежала серебристая лента реки, большая деревня расположилась на одном из её берегов, домики улыбались небу красными крышами, каменная церковь стояла среди них словно мать, окружённая многочисленными детьми. Рено перекрестился, глядя на её острую башенку.

А те хотели уверить его, что бог жесток! Не бог, а они жестоки! Небо никогда не пошлёт наказания без достойной его вины!

– Бум-м!.. – удар колокола, тоже смягчённый и очищенный утренним воздухом, прервал мысли Рено. Из церкви вышла странная процессия: белые фигуры в остроконечных балахонах, маски с огромными, различимыми даже из такой дали, носами. В руках кресты и большие крючья. Процессия медленно двигалась, останавливаясь возле домов. В некоторые дома белые фигуры входили.