Катали мы ваше солнце - Лукин Евгений Юрьевич. Страница 54

Забив ухо на окрики начальства, рабочие повылезали из ям и столпились у берега. Из ветхой избушки на островке выскочил ошалелый летописец. Увидев рогатые варяжские шлемы и стяг с вороном, всплеснул руками и опрометью кинулся обратно. Не иначе – выскоблить кое-что из записанного ранее. Вслед ему на этот раз никто не заорал, не до того было…

– Ой, братие… А ведь это они нас воевать идут…

– А что ж теплынской-то дружины не видать? Где Столпосвят? Хоть бы заставы какие-никакие выставил!..

– Да некогда ему… – безобразно искривив рот, молвил кто-то из сборщиков. – Свадьбу, вишь, устраивает… Племянницу боярскую за грецкого купца выдает…

Ну, тут и вовсе зябко стало. Погорельцы поглядывали уже в сторону горбатых развалин мертвого города, явно прикидывая, не дать ли деру, пока не поздно… Однако и денежка обещана была, и теплынство вон за усердие сулили… Да и Пепелюга, пожалуй, узлом свяжет да в клубок скатает, ежели в бега ударишься… Повздыхали, покачали дырявыми шапчонками и решили повременить. А там, глядишь, и дружина подойдет Столпосвятова…

Вместо дружины подошло ополчение, причем сильно хмельное – черт им не брат и Мизгирь-озеро по колено. Брели, горланя, теряя лапти в чавкающей глине. Добравшись до котлована, останавливались поглазеть. Куражились, задирали землекопов, а когда Пепелюга на них напустился – побили Пепелюгу. Грек Костя, вылезши на обваловку котлована, обозревал все это с брезгливой усмешечкой, а Кудыка Чудиныч – тот вовсе куда-то пропал, так что остановить расходившихся ратников властным окриком было некому. Наконец кто-то кого-то назвал чумазым, треснула ответная оплеуха. Тут задетые за живое рабочие (в большинстве своем погорельцы) загалдели и, подсучивая пролокотнувшиеся рукава, полезли с лопатами из котлована.

Туго пришлось теплынскому ополчению. Заступ-то в ближнем бою куда сподручнее неуклюжего копья-рогатины. Однако со стороны невидимых отсюда боярских хором подтягивались разрозненные ватажки отставших и тут же лезли выручать своих. Не в пример достопамятной битве на речке Сволочи, случившейся, кстати, неподалеку от этих мест, побоище заваривалось самое что ни на есть подлинное.

– Теплынь!.. Теплынь!.. – надрывались ратники.

Клики, скрежет, вопли раненых… Взять приступом обваловку котлована ополченцам так и не удалось – трижды налегали и трижды откатывались…

На дальнем холме, глядючи на лютую и беспримерную эту битву, цепенел, уронив поводья, молодой варяжек Олежко [102], посланный за реку Гаконом Слепым – проторить тропу да разведать, нет ли где засады…

– Нет! – Князь сволочанский Всеволок даже привскочил с походного ременчатого стула. Прижал долгую пегую бороду к нагрудной броне растопыренной пятерней и уставил обезумевший взор на Гакона Слепого. – Не знаешь ты моего брата, конунг! Лукав, коварен, на козни горазд!.. Вот тебе правая рука – неспроста затеял он битву эту! Ждет, небось, что мы сгоряча кинемся на них всею ратью, а сам, поди, уж ловчие ямы окрест изготовил и колья заостренные вбил!..

Старый варяг выслушал его с видимым отвращением.

– Слофо са топой, княше, – презрительно изронил он, такой же неподвижный, как мшистый валун, нарочно доставленный ему для сидения. Ременчат стул просто бы сломался под стариком. – Тфой прат – тепе фитней…

По отяжелевшему рытому бархату шатра шуршал и шлепал дождь. Стан раскисал, мокли сиротливо шелковые варяжские палатки, мокли и холстинные сволочанские. Воинство уныло отогревалось добрым вином. В сотне шагов щетинилась, что твое жнивье, мутная мелкая Сволочь. Противоположный ее берег был пуст, и это особенно тревожило осторожного князя Всеволока. Конечно, Столпосвят бывал подчас непростительно беспечен, но чтобы ни заставы не выставить!.. Стало быть, задумал что-то и впрямь небывалое…

На общем совете положили сегодня Сволочь не перебредать, а перейти ее завтрашним утром с первыми лучами солнца. Гакон Слепой сердито буркнул что-то под нос, но внятно возражать не стал. Ему-то бельмастому все было едино: что ночной бой, что дневной, что враги, что перелесок – знай руби, пока не остановят…

А побоище у котлована – продолжалось. Чтобы прекратить его, понадобилось явление самого князя Столпосвята – боярина не послушали, а молвить по правде – просто не услышали. Одному только князюшке было дано перекрыть вой и лязг битвы зычным своим рокочущим голосом.

– Теплы-ынцы!.. – воззвал он громоподобно.

Сражение побурлило еще мгновение, потом дрогнуло, как бы загустевая, а там и вовсе застыло. Супротивники, опуская копья и заступы, ошалело вертели головами: где?.. что?.. откуда грянуло?..

Князь, отечески улыбаясь, оглядывал с высокого седла поле боя. По лоснящимся откосам шуршал дождик, в глинистой жиже возились и слабо постанывали раненые, еще не уразумевшие, видать, кто к ним явился. Прочие, понятно, молчали.

– Широта души… – раскатисто, с удовольствием рек Столпосвят, окинув щедрым мановением руки всю толпу разом. – Истинных-то теплынцев сразу видно!.. Если уж вдарим кого – так от всего сердца! Силушка-то – играет, томно силушке-то… Но ведь не со зла же! Так, сгоряча… Ну побранимся, ну подеремся даже… А там, глядишь, и помирились, и никто ни на кого не в обиде… – Приостановился, прищурился лукаво. – Что? Не так?..

Одурели, затрясли головами. Погорельцы – те инда сомлели, услыхав, что величает их князюшка истинными теплынцами. Да и ратники тоже приосанились. Перевели дух, утерли кровушку, закивали истово:

– Так, княже, так…

– Да никому этого не понять! – громыхнул князь, свирепо и в то же время проникновенно выкатывая большие воловьи глаза. – Ни грекам, ни варягам! Были мы для них загадкой, загадкой и останемся!.. А все потому, что души в них нет, в варягах-то, – расчет один да злоба! А ну-ка, боярин! – поворотился он к Блуду Чадовичу, угрюмо нахохлившемуся в седле. – Вели нам по такому случаю из погребов из своих бочку доброго винца выкатить!..

– Да уж послано, княже… – со вздохом ответствовал тот. – Только одной маловато будет. Три – еще куда ни шло…

Вскорости прибыло обещанное винцо – на трех санях. Телега по такой грязюке просто бы не прошла, увязла бы по ступицы. Собрали побитых, сложили в освободившиеся сани, а легко раненым, что могли идти своим ходом, велели держаться за оглобли да за боковины кузовов. С тем и отправили…

Костя Багряновидный тоже принял ковшик и, зная меру, спустился по изволоку в опустевший котлован. Из-за козел навстречу ему выбрался хмурый Кудыка Чудиныч.

– Празднуют? – спросил он с завистью, кивнув на обваловку, из-за которой гремел князюшкин голос. Столпосвят произносил здравицу в честь великого теплынского народа.

– А ти сто зе? – удивился грек.

– Да розмысл не велел рыла высовывать, – с тоской отвечал ему Кудыка. – Тут же все меня знают… В ополчении наших полно, слободских…

Костя, добрая душа, хоть и грек, тут же сходил за обваловку и принес товарищу ковшик винца.

– Слышь, Костя… – сипло позвал Кудыка, осушив посудину до дна. – Ну вот соберет их сейчас Столпосвят, отведет к бродам… Неужто удержат? Против варягов-то!..

Грек Костя лишь уныло шевельнул бровями. Что, дескать, спрашиваешь? Сам, что ли, не слышишь, какие они?..

Кудыка судорожно вздохнул и отдал ковшик. И на что только князюшка надеется? Непонятно…

К вечеру развеселое теплынское воинство, горланя, вышло вразброд к песчаным перекатам, изрядно переполошив вражий стан, где возомнили, будто Столпосвят двинулся на приступ. Гакон Слепой предложил немедля пересечь Сволочь и разогнать эту пьяную ватагу, однако был удержан князем Всеволоком, вновь заподозрившим брата в неведомом коварстве.

Тем временем на западе светлое и тресветлое наше солнышко прорвало низкие тучи и, осенив округу алым сиянием, кануло в далекое Теплынь-озеро. На оба стана рухнула сырая тревожная ночь. Ночь перед сражением…