Раздолбаи. (Работа по специальности) - Лукин Евгений Юрьевич. Страница 33

– Сравнил! – Крест оскалился. – То я – её, а то она – его!.. – Он снова уничтожающе оглядел Никиту. – На парашу бы тебя посадить… Была бы только параша!

– Ты тут свои лагерные замашки брось! – громыхнул коренастый и тоже встал. На этом было что-то среднее между индийскими вздутыми штанами до колен и набедренной повязкой – белоснежное, складчатое, схваченное где попало многочисленными узлами. – Залезай, никого не слушай.

Последняя фраза была обращена к Никите Кляпову. Тот снова поставил босую ступню на краешек трапа, но в этот миг Крест спрыгнул из люка на покрытие.

– В чём дело? – проскрежетал коренастый.

Крест отступил на шаг и посмотрел на него с вызовом.

– С петухами в побег не иду. Понял?

Размерами глыба наводила оторопь. Слегка приплюснутый деформированный куб со скруглёнными углами и гранями достигал чуть ли не двух метров в высоту. Обнаружила его, конечно, правдоискательница Клавка.

– Ну это твою не мать? – бушевала она, тыча в глыбу растопыренной пятернёй. – Вконец обнаглели! Ни стыда ни совести!.. Они что, хотят, чтобы мы все здесь с голоду передохли?..

Лёша Баптист с лицом оторопелым и озабоченным обхаживал и ощупывал это новоотгруженное хозяевами чудо.

– Может, Ромку позвать? – неуверенно предложил он.

– Ну да, Ромку! – тут же вскинулась Клавка. – А тюбики кому? Тоже Ромке? Или этой цаце его?.. А если так и дальше дело пойдёт?

Пьяненькая и весёлая Маша Однорукая сидела на глыбе поменьше и болтала ногами.

– А чего? – задорно сказала она. – Вот, помню, год назад… Тебя ещё, Клавка, не было… Мы ж тут субботник устроили. Лёгкие камушки-то все раздолбали, а трудные остались… Так мы их, значит, коллективом…

– А как потом тюбики делили? – с подозрением спросила Клавка.

– А поровну!

Клавка замолчала, что-то, видать, напряжённо подсчитывая в уме. Седенький розовый Сократыч печально оглядывал глыбу издали.

– Что, собственно, подтверждает мою последнюю версию… – изрёк он наконец, обводя всех младенчески невинным взором. – Не знаю, почему, но камушки становятся всё крупнее и крупнее. Я уже начинаю опасаться, как бы нас в самом деле не постигла судьба побирушек…

– Дедок, ты субботник помнишь? – перебила его Маша. – Во повкалывали, а?

Но тут из проулка послышалось шлёпанье бегущих ног, и все невольно обернулись на звук. Из-за скругления опоры вылетел Ромка – с таким видом, будто за ним надзорки гнались. Остановился. Одичало оглядел собравшихся.

– Сидите? – крикнул он звонко и зловеще, хотя из присутствующих сидела одна только Маша. – А тарелка-то – улетела!

Последовала немая сцена. Известие ошеломило всех. Предполагалось, что выбраться отсюда просто невозможно. Правда, Крест не однажды хвастался, что убежит, но на то он и Крест… Зашевелились, переглянулись ошарашенно… Клавка опомнилась первой.

– Двумя дармоедами меньше! – брякнула она напрямик.

– Тремя, – поправил Ромка. – С ними ещё новенький увязался.

Лёша Баптист с весьма таинственным, чтобы не сказать злодейским выражением лица, крадучись канул в противоположный проулок. Не иначе – делиться новостью пошёл.

– Простите, Рома… – послышался взволнованный голосок дедка Сократыча. – Но это точно? Вы не ошибаетесь?

– Ну, сам пойди посмотри!.. – запальчиво предложил тот. – Выхожу на площадь, а тарелки – нету!

– Неужели домой попадут? – вымолвила трезвеющая на глазах Маша Однорукая.

– Совершенно необязательно, – мягко заметил дедок. – Попасть они могут теперь куда угодно… Кто вообще утверждал, что Земля и этот наш мирок – единственные остановки маршрута?..

Он уже хотел было развить эту глубокую мысль, как вдруг осёкся и округлил прозрачные голубенькие глаза.

Из-за того же угла, откуда недавно вылетел взбудораженный Ромка, вышли, устало доругиваясь на ходу, мрачный Василий и не менее мрачный Крест.

– С петухами он в побег не идёт! – цедил Василий. – А с ментами, значит, идёт. У, трёкало!..

Вторая немая сцена была куда короче первой.

– С приехалом вас! – радостно завопила Маша Однорукая. – Путешественнички вы наши!..

– Что случилось, Василий? – кинулся навстречу жадный до сведений дедок.

Василий насупился и матерно пошевелил губами.

– Да вышли на минуту из тарелки, – расстроенно объяснил он. – А она, сволочь такая, тут же закрылась – и с концами… Пойти к Пузырьку напиться, что ли? Зла не хватает…

– Пузырёк в долг не наливает, – чуть ли не торжественно объявила Маша Однорукая.

Василий с ненавистью огляделся.

– Чёрт, железяка в тарелке осталась… Слушай, Сократыч, дай свою на минуту!

Дождавшись, когда компания, подобрав все капсулы, покинет пустой пятачок (даже колоссальная кубических очертаний глыба – и та не избежала общей участи), Крест повернулся и обогнул опору. Там, понуро прислонясь к золотистой, словно набранной из коротких соломинок стенке, ждал своей участи Никита Кляпов.

– Ты! – Крест наставил указательный палец Никите в грудь. – Ты понял, пидор противный, что это мы из-за тебя не улетели?

– Я не хотел… – беспомощно начал Никита, чувствуя уже, что договорить не дадут.

– Ты понял, сколько ты теперь мне должен? – нависал над ним Крест.

– Сколько?.. – испуганно выдохнул Кляпов.

– Сделаешь сегодня двадцать тюбиков. Не сделаешь – включаю счётчик. – Крест страшно подался вперёд. – Да? Да? Нет? Да? Нет? Да?

– Да… – шепнул Кляпов и, обмякнув, закрыл глаза.

ЧАСТЬ II

Глава 17

Василия разбудило робкое прикосновение к плечу. Первое, что он увидел, открыв глаза, были стеклянные корешки оборванных световодов, свисающие из бледно-золотистой пористой стены, и по корешкам этим ритмично, как в танце, бегали радужные отражения вспышек. Сами стены, понятно, не отражали ничего… Пузырёк на днях из штанов вылезал – доказывал, что стены эти вроде бы впитывают свет. И запросто: чем их ни освещай – они всё равно светло-соломенные…

Робкое прикосновение повторилось. Василий скосил глаза. Шестипалая опушённая серебристой шерстью лапка деликатно, но настойчиво поталкивала его в плечо.

– Никак жрать захотел? – потянувшись, через зевок осведомился Василий.

– Зать! Зать! – взволнованным чирикающим голосом подтвердил Телескоп. Нагнулся и с трудом приподнял за один конец кривоватый металлический штырь. Не удержал – и уронил с глухим стуком.

– Ничо, бывает, – утешил его Василий и сел в упругой невидимой выемке.

Глянцевитый чёрный кабель толщиной с мужскую голень выходил из овальной дыры в полу возле самой стены; поднявшись на полметра, скруглялся подобно нефтяной струе и далее тёк в десяти сантиметрах над покрытием к центру помещения. Что-то он всё-таки содержал в себе весьма ценное, потому что дотронуться до него никому ещё не удавалось – некая сила встречала руку и отталкивала. Но если сложить его вот так, кольцом, то эта самая сила образовывала ложбинку, в которой было очень удобно спать…

Итак, Василий сел и с удовольствием стал разглядывать фартук, свисавший со стены тяжёлыми чугунными складками. А что? Очень даже солидно смотрится… Четыре световода оборвали, пока выкроили… Кстати, как там с трубой? Василий оглянулся.

– Н-ни хрена себе! – вырвалось у него в следующий миг.

В центре округлого помещения, как и положено, произрастала целая рощица световодов. Главный из них – колонна полуметрового диаметра – замедленными толчками бесконечно гнал то ли вверх, то ли вниз тяжёлые сгустки сиреневой мглы. Так вот, у подножия этой колонны, рядом с освежёванным участком кольцевой трубы, по которому, наращивая на него новую кожицу, ползали ремонтные улитки, к полу припал крупный пригорок нежного серебристого меха. Он заметно подрагивал и пялился на Василия без малого двумя десятками круглых, как пятаки, глаз.