Остров Русь - Лукьяненко Сергей Васильевич. Страница 9

Понурившись, дядька Черномор медленно двинулся прочь. В сенях, зажав под мышкой княжецкие кальсоны, его догнал Гапон.

– Эй, Черномор, дело есть!

– Какие у нас с тобой дела могут быть, собака поповская?

– Ну, кто собака, это мы с тобой потом обсудим. Ты вот о чем подумай. Трех богатырей сейчас казнят, так?

– Так, – тяжело вздохнув, признал Черномор.

– А без них дружина княжецкая – тьфу, верно?

– Верно.

– Теперь представь, что как раз в этот момент на Киев печенеги нападут.

– И представить-то боязно.

– А ты не страшись. Ежели ты со своими тридцатью тремя богатырями за печенегов выступишь, быть тебе у ханского наместника воеводою!

– Да ты что?! – взъярился Черномор. – Да я тебя сейчас!..

– Только тронь, – пригрозил Гапон, – вмиг голова с плеч слетит.

– А я сейчас Владимиру про твои речи расскажу.

– Поверит он тебе! Мне он поверит, а не тебе!

– И то правда, – снова вздохнув, согласился Черномор. – Что же делать-то?

– А ты иди домой да подумай хорошенько, – посоветовал Гапон. – Ванну прими, тебе в воде лучше думается, так ведь?

– Так, – сокрушенно подтвердил Черномор.

– Ну тогда – адью, до встречи, – помахал ему Гапон ручкой. – Как надумаешь чего, сообщи. – И поп вприпрыжку помчался обратно в тронный зал.

Глава четвертая,

в которой Алеша не желает быть решкой

Но вернемся к нашему герою и его доблестным друзьям. Пока у князя Владимира плелись дворцовые интриги, много пива да зелена вина утекло в утробы богатырские.

Усилиями Ивана беседа за столом двинулась в ином русле. Да и трудно разве русского мужика склонить к разговору о женщинах?

– А вот у меня тоже история, – нетрезво ухмыляясь, заявил Алеша Попович.

– И у меня, – ревниво перебил его Добрыня.

– Нет уж, я первый, – заупрямился Алеша.

Добрыня схватился за меч:

– Давай-ка, любезный, силушкой померимся: чья возьмет, тот и первый.

– Стойте, стойте, – принялся утихомиривать их Иван, – пусть-ка Бог вас на правду выведет. – И, достав из кармана двугривенный, предложил: – Орел – будет Алеша, а решка – Добрыня.

– Почему это Алеша – орел, а я – какая-то там решка?! – возмутился Добрыня.

– А потому! – ехидно хихикнул Алеша.

– Ну давайте наоборот, – торопливо предложил Иван.

– Но-но, – на этот раз схватился за меч Алеша.

Иван понял щекотливость положения, и не сносить бы ему головы, не вмешайся в беседу Боян:

– Полно ссориться вам, добры молодцы. Лучше чарки свои богатырские вы наполните-ка зеленым вином да испейте их друг за друженьку. Да за Русь нашу – милу матушку.

– Дело Боян говорит, – поддержал сказителя Илья Муромец. – Давайте лучше вмажем, чем меж собой собачиться.

Иван расслабился. Выпили.

– Все-таки интересно было бы мне рассказы богатырские послушать, – заметил дурак.

– А давайте-ка я расскажу о вас, – предложил Боян, – ведь давно уже ваши все подвиги превратились в преданья былинные.

– Да чего ты расскажешь? – презрительно сморщился Алеша, и стало заметно, что он уже не вяжет лыка. – Вы ж, бояны, все переделали, все приукрасили.

– А, пусть рассказывает, – махнул рукой Добрыня и угодил ладонью в чашку маринованных кокосов, – а мы поправлять будем.

– Ладно, ври, – разрешил Алеша.

Боян проворно выставил перед собой гусли, ударив по струнам, извлек из недр инструмента немелодичный аккорд и вдохновенно заголосил:

Алеша вдруг разрыдался и упал лицом в тарелку с печеными устрицами, причитая:

– Не за славой, точно, не за золотом. – И затих.

Воодушевленный успехом, Боян заголосил дальше:

Тут Алеша перебил Бояна, подняв перемазанное устричным соусом лицо:

– Говорил я, врать будешь – так и есть, не удержался.

– Зато красиво, – заступился за Бояна Добрыня.

– А на хрена она мне, красота эта?! – продолжал кипятиться Алеша и передразнил: «Там ему богатырь во честном бою…» Да во честном-то бою меня бы Тугарин мизинцем левым придавил. Обманом я его взял, самым что ни на есть подлым. Аж поныне совестно. Вышли мы в чистое поле, я и говорю: «Что ж ты, Тугарин, брешешь: говорил, что один на один будем биться, а сам войско за собой привел?» Обернулся Тугарин округ себя, тут-то голову я и отсек ему.

Ивану за Алешу стало стыдно.

– Не, Попович, – гнул свою линию Добрыня, – у Бояна-то красивше будет. Давай, дед, ври дальше.

– Это он по скромности своей, – пояснил Боян реакцию Алеши и вновь ударил по струнам, – потому как Алеша Попович-млад своей доблестью честной прославился, ведь не зря ж он покинул свой дом родной, и семью, и жену-раскрасавицу…

Вновь встрепенувшись, Алеша заорал:

– Да кончай ты врать-то, уши вянут. В гробу я твою доблесть видел! Я как раз от жены-то в Киев и сбежал! Она же у меня – царевна-лягушка.

– А, эту историю я тоже знаю, – обрадовался Боян, – очень романтическая история…

Но продолжить Алеша не дал. В пароксизме хмельной искренности он заявил:

– И это тоже вранье. По правде-то так дело обстоит: днем она баба как баба, очень даже симпатичная, а вот ночью – лягушка! Надоело мне это до смерти, вот в Киев и подался. Лучше службу служить, чем с лягушкою жить.

Иван растерянно переводил взгляд с Алеши на Бояна, не зная, кому из них верить, чему отдать предпочтение – красоте или правде.

– Ох ты горе горькое, – взвыл тут Алеша, – разбередил ты, гад, душу мне! Как вспомню жизнь свою, так тошно становится! Не сыпь мне соль на рану, дед, хватит! Расскажи-ка лучше о себе ты, Добрынюшка. Мы-то с Ильей и так все знаем, а вот Ване, добру молодцу, в новинку да в урок будет.

Добрыня, с трудом приподняв голову, согласился:

– Будь по-твоему, Алеша. Слушай, Ванечка. Расскажу-ка тебе я о том сейчас, как со Змеем поганым во честном бою я племянницу Князеву вызволил – красну девку Забаву Путятишну.

Изрядно пьяный Боян, не остывший от распри с Алешей и преисполненный духа противоречия, перебил его:

– «Во честном бою…» Да все ж знают, что вы с тем Змеем уговор держали друг на друга не нападать. Он и не ожидал ничего, когда ты в чертоги его ворвался.

Добрыня покраснел как рак, свирепо глянул на сказителя и молвил:

– В честном ли бою, не в честном ли, а Забаву Путятишну вызволил.

– Еще б тебе ее не вызволить, когда втюрился в нее по уши. Только было сватов прислал, как Змей ее из-под носа и увел. Между прочим, с ее же согласия.

Вокруг раздались смешки. Иван огляделся. Все посетители кабака промеж собой вовсе не разговаривали, а внимательно прислушивались к беседе за их столом.

Добрыня, вновь многозначительно взявшись за рукоять меча, произнес с расстановкой:

– А уверен ли ты, Боян, в словах своих?

– А чего же мне неуверенным быть? – вопросом на вопрос ответил тот, не заметив угрожающего жеста. – Аль не я в твоих сватах ходил?