Метромания - Майорова Ирина. Страница 48

Из оцепенения Шахова вывело характерное шипение и последовавший за ним смягченный резиной металлический стук. Повернув одеревеневшую шею, он увидел долгожданную электричку. Она стояла на платформе, распахнув двери. Андрей мог поклясться, что до шипения, с которым открылись двери, на станции царила мертвая тишина. Не было ни гудка, с которым поезд обычно вырывается из тоннеля, ни грохота, сопровождающего движение состава по рельсам. Электричка будто прилетела по воздуху или просто материализовалась на станции, расположив первый вагон где положено, чуть-чуть не дотянув его до зеркала обзора.

Андрей вошел в вагон, плюхнулся на диван и остервенело потряс головой. Поезд тронулся. Шахов посмотрел на свой псевдо-«Ролекс». Этого не может быть! Часы показывали десять тридцать пять. Он точно помнил, что, когда в ответном прощальном жесте, провожая Эвелину Петровну, поднимал руку, машинально взглянул на часы. На них было то же самое время – десять тридцать пять. Несколько мгновений Шахов тупо смотрел на циферблат – секундная стрелка шла по кругу в положенном ритме, вот и минутная дернулась, перескочив на очередное деление. Он на всякий случай поднес хронометр к уху. Тот тикал бодро и даже, как показалось Андрею, с особенным энтузиазмом.

«Так, спокойно! – скомандовал он самому себе, но получился не приказ, а жалкая просьба. – Наверное, на платформе я просто задремал. Стоя. И все это – и женщина в шапке-шлеме, и материализовавшийся из воздуха поезд – мне приснилось… А время… время я просто забыл. Наверное, часы, когда уезжала Эвелина, показывали десять двадцать пять, а я забыл… Да, как раз все эти мои хождения по платформе могли уложиться в десять минут».

Судя по тому, что внутри по-прежнему мелко, как не успевший хорошенько застыть холодец, дрожало, мозг рациональное объяснение не принял.

Почти все места в вагоне были заняты. Андрей против воли стал всматриваться в лица тех, кто сидел напротив. Мужчина лет пятидесяти в толстом свитере и надетой поверх него ветровке дремал, опершись затылком о стекло. Толстая тетка неопределенного возраста с «химией» а-ля семидесятые годы лузгала семечки. Закидывала из сжатой в кулак правой ладони по зернышку в рот, с хрустом разгрызала и смачно сплевывала в левый кулак. Почему-то созерцание именно этой – размеренной и безостановочной – процедуры, прежде так его раздражавшей, на сей раз успокоило и вернуло способность думать.

«Нет, эта тетка на платформе мне не привиделась. Она там точно была. А куда потом делась? Нет, это не главное. Откуда ощущение, что она как-то связана с Катей? А, да, глаза! У нее были Катины глаза. Нет, просто похожие – такие же черные, большие и чуть раскосые…» Внутри у Андрея все оборвалось. Он вспомнил, где видел эту женщину. Это лицо, эти жесткие черные волосы и даже эту неспособную укротить непослушную гриву дурацкую островерхую шапочку. В Катином фотоальбоме. Это был один из последних снимков ее мамы. В голове заметалось: «Значит, она жива! Нет, не может быть! Женщине, которую я видел в зеркале, лет двадцать шесть – от силы тридцать, а Катюхиной матери сейчас было бы за сорок. Не могла она так сохраниться! И где тогда все эти годы пропадала? Если она чужая, тогда почему так смотрела? Будто приговор выносила».

Рука сама потянулась к внутреннему карману куртки, где лежали сложенные вчетверо листы с показаниями старика армянина. Едва дождавшись следующей станции, Андрей выскочил из вагона, понесся по ступеням вверх, толкая плечом оккупировавших левую половину эскалатора пассажиров, выбежал на улицу и, не дожидаясь, когда устаканится дыхание, нашел в телефонной памяти номер майора, который вызывал его для дачи показаний. При первой, и единственной, встрече милиционер заставил Шахова забить циферки в сотовый и взял обещание непременно позвонить, если друг даст о себе знать.

На звонок Андрея майор, как ни странно, отреагировал безо всякого энтузиазма:

– Ну, приезжайте… Только давайте прямо сейчас, потом у меня времени не будет.

Написанный Симоняном текст опер едва пробежал глазами и небрежно забросил в картонную папку.

– Что это значит? – поразился Шахов. – Вы что, не собираетесь давать этим показаниям ход? Они же в корне меняют дело: в них полное оправдание Кривцова!

– Чего вы кипятитесь? – взглянул исподлобья на Шахова оперативник. – Спасибо, что принесли.

– И все?!

– А вы правительственной награды ожидали? – огрызнулся майор. – Или премии в размере министерского оклада?

– При чем здесь премия? Я про Макса, а не про премию!

– Да понял я. Понял, – помягчел опер. – С Максом вашим все в порядке. Обвинение с него, считайте, уже снято. Мы на этих теток-дефектоскопщиц еще позавчера вышли. Под их описание Кривцов вообще не подходит. Органы уже другого фигуранта разрабатывают. А за показания этого… – он приоткрыл папку и прочел: —…Симоняна спасибо, хотя в таком виде они никакой юридической силы не имеют. Нам нужно будет его допросить по форме, протокол составить. Но уже хорошо, что еще один свидетель есть, которому можно будет подозреваемого предъявить. – Опер вдруг напрягся: – А скажите-ка мне, как он выглядит, этот ваш Симонян, и где вы с ним встречались?

Шахов растерялся:

– Как выглядит, не знаю. Я его не видел.

– Как так? – вскинул брови майор, и Андрей увидел, что глаза у него необычные: радужная оболочка почти сливается по цвету с сероватыми белками, а зрачки маленькие и не черные, а темно-серые, как тупые концы штопальных иголок.

– Мне просто передали эти бумаги и попросили, чтобы я довел до вас… до органов.

– А как этот порученец или порученцы на вас вышли?

– Это долгая история, – заерзал на стуле Шахов. – Просто эти люди были в курсе проблем Макса, и вот…

Андрей замолчал, уставившись глазами в покрытый ламинатом пол.

– То есть исключить, что этот Симонян причастен к преступлению, нельзя, – не обращаясь к Максу, а рассуждая сам с собой, изрек майор.

– Нет, вы что?! – вскинулся Андрей. – Он же старый совсем – почти семьдесят человеку.

– Ага, значит, вы все-таки в курсе личности этого Симоняна?

– Да я про возраст из его заявления узнал! Там же написано – год рождения тясяча девятьсот тридцать восьмой.

– Зато о месте регистрации или фактического проживания – ни слова. Вы знаете, где его можно будет найти, если он нам понадобится? Где он, этот ваш Симонян, проживает?

– Не знаю.

– А я вот, кажется, догадываюсь, – ухмыльнулся майор. – Если человек в три часа ночи бродит по метропутям, а места жительства у него нет как такового, значит, он кто? Правильно, подпольщик. А точнее, подземщик. Но ничего, скоро мы эту шушеру из-под Москвы выкурим. Кого пересажаем, кого в психушку сдадим или в интернат, остальных на соцработы оформим. Вот увидите, – глядя куда-то вдаль, будто обращался не к Шахову, а к большой, ловящей каждое его слово благодарной аудитории, подытожил офицер, – в столице сразу чище станет. Освободим город и от криминальных элементов, и от попрошаек, которые облик города уродуют, настроение и самоощущение людям портят… Ладно… – Он ударил ладонью по картонной папке. – Можете идти.

Выйдя на улицу, Шахов вдохнул воздух полной грудью и прищурился на солнышко. Ему было сейчас легко, будто вот волок-волок он на себе огромный рюкзак, набитый камнями, устал и измотался так, что еще один шаг – и чуть не замертво упадет, и вдруг неподъемная поклажа превратилась в накачанный гелием воздушный шар, на котором в небо, конечно, не взмоешь, зато можно бежать, едва касаясь ступнями земли.

– Какая потом кому будет разница, когда я эти бумажки отдал! – горячо шептал самому себе Шахов, направляясь к метро.

В вагоне Андрей репетировал будущий разговор с Катей и Людмилой. Он им скажет, что до полудня мотался по станциям, а когда понял, что Коляна не найти, решил заехать в УВД метрополитена – узнать, что там сделано по заявлению Симоняна. Они спросят: «Какому такому заявлению?» А он ответит: «Я вам не говорил… Во время нашей встречи Макс передал мне бумаги, в которых один очевидец описывал внешность настоящего преступника. Я тогда решил не обнадеживать вас раньше времени – мало ли, может, в органах этот документ просто бы проигнорировали. Но сейчас могу сказать: с Макса вот-вот снимут обвинение…»