Про людей и звездей - Майорова Ирина. Страница 19
Но, слава богу, пронесло. Просидев в стороне минут десять, Уля осторожно выглянула в холл. Толпа еще больше поредела. Из звезд вообще остались единицы. Вон Пепита треплется с каким-то замухрынистым мужичонкой. Физиономия знакомая, но кто он, Уля не помнит. А если не помнит, значит, и недостоин ее внимания. Михаил Заозерный ржет как мерин. Опять, наверное, похабные анекдоты травит. Сам травит – сам ржет. Ага, а вон и Лешка Тюрин с постной мордой.
– Ну чего, снял чего-нибудь? – подлетела к фотокору Уля.
– Да снял кой-чего. Не фонтан, конечно, но сойдет.
– Ладно, завтра утром покажешь, чего нащелкал, а я соображу, как из этого говна конфетку сделать. Центральный-то снимок есть?
– Да есть, наверное, – широко, так, что стали видны розовые миндалины, зевнул Тюрин. – Поехали по домам, а? Я из редакции дежурную машину вызвал…
Первым, кого Уля встретила, приехав утром «на Юрике» в редакцию, был Булкин. Он стоял возле входа и пил из литровой бутылки минералку.
– Здоровье поправляешь? – ехидно осведомилась Уля. – Да-а-а, вчера ты, конечно, нажрался… Нет, выпил вроде немного, но развезло-о-о! Как осеннюю грязь.
– Хоть ты не прикалывайся, – жалостливо попросил Робик. – Тебя-то саму я сколько раз с тусовок на себе тащил. Ты мне лучше скажи, как я к Пепите в дом попал?
– А ты чё, совсем ничего не помнишь?
– Не-а. Представляешь, просыпаюсь среди ночи от того, что какая-то тетка меня за плечо трясет: «Молодой человек, вам нужно принять ванну!» Ну все, думаю, или в трезвяк загремел, или хуже того – в психушку, в отделение, где от белой горячки лечат. Зыркнул по сторонам: не, думаю, не трезвяк и не психушка. Интерьер не тот и тетка без халата. И тут баба эта… ну увидела, что я озираюсь и морда растерянная, говорит: мол, вы в доме у Пепиты, вечером вместе с ней приехали, вам нехорошо стало, мы вас спать уложили. Сама она, мол, ночевать не приедет, а вы давайте мойтесь и ужинать садитесь. И вот я, как дебил, плетусь за ней в ванную, потом жру… А у самого на душе хреновей некуда. Я ж помню, как у «Пушкинского» водкой накачивался, как к машине Пепитиной шел… А дальше провал. Ты мне скажи, я что, вообще в зюзю был, да?
– Уж да! – начала было Уля, но, вспомнив наказ Пепиты «не добивать парня», соврала: – Набрался, конечно. Но не так, чтоб уж очень. Во всяком случае, до квартиры сам дошел. На автопилоте.
– Коли так, то ладно… – повеселел Булкин. – Ты сегодня Пепите позвони, скажи, что я дико извиняюсь, ну и всякое такое… Большое спасибо передай.
– Передам, передам, – улыбнулась Уля и подумала: «Как приятно все-таки людям добро делать! Вот для Робика я сейчас самый лучший и преданный друг».
А за дверьми Улю ждал сюрприз. Неподалеку от застекленной конторки охраны стоял Игорек. «Полуфабрикатик» смотрел на Асееву восторженно-жалобными глазами, сжимая в руке алую розу на длинном стебле.
Уля хотела пройти мимо, но Игорек шагнул наперерез:
– Здравствуй. Не сердись, что я сюда пришел. Но ты же по телефону со мной разговаривать не хочешь… У меня сегодня день рождения, и я хотел пригласить тебя в кафе…
– Куда? – высокомерно вскинула брови Уля.
– Ну в ресторан или в театр, куда захочешь. Просто я подумал. – Голос Игорька задрожал, и Уля презрительно скривила губы: «Еще не хватало, чтоб он тут разрыдался». – Я подумал, что тебе ничего не стоит со мной поужинать, а для меня это будет самый лучший подарок.
– Извини, но я не могу, – сухо отрезала Асеева. – У меня сегодняшний вечер занят. И не смей сюда больше приходить, понял?
С этими словами Уля резко развернулась и пошла к вахте. Сидевшего за конторкой охранника не было видно из-за огромного букета (прямо-таки горы) роскошных нежно-розовых роз.
– Ого! Вот это веник! – удивилась Асеева. – Опять израильский гость десантировался?
– Ага! – чему-то обрадовался секьюрити. – Дуговской принесли. Велели передать. А я тут отлучался на минуту и не знаю, может, она уже в редакции. Ты посмотри, если она наверху, пусть спустится, заберет.
На лестнице Асееву догнала корректор Татьяна Владимировна. Тихая, интеллигентная женщина, чем-то напоминавшая Асеевой маму.
– Уля, а этот мальчик, который мне навстречу попался, он ваш знакомый? – заглянула редакторше в глаза Татьяна Владимировна.
– А что? – насторожилась Уля.
– Да у него слезы на глазах и дрожит весь. Вы поссорились?
– Вот еще! Кто он такой, чтобы я с ним ссорилась? Просто отшила в очередной раз – и все. Таскается за мной уже год, канючит, на что-то рассчитывает.
– Ну, может, вам все-таки быть с ним помягче? Вы не боитесь, что он что-то с собой сделает?
– Да ничего он не сделает! Поканючит, сопли поразмазывает, а потом опять припрется. Мне уже от людей стыдно. Ну разве может у МЕНЯ, – Уля ткнула указательным пальцем себе в грудную клетку, – быть что-то серьезное с НИМ. Да он меня своей слюнявой любовью оскорбляет!
– Тут вы не правы, Уленька. – Взяв Асееву за локоть, корректор заставила ее приостановиться. – Ведь еще великий Лопе де Вега, если верить Михаилу Лозинскому, писал:
– Да бросьте вы свои литературные примеры! – раздраженно вырвала локоть из пальцев Татьяны Владимировны Уля. – Сейчас все эти ахи, охи, душевные страдания умных людей не волнуют и не интересуют. Нормальный человек делом должен заниматься, деньги зарабатывать, а все эти сюси-пуси – для дебилов.
– Конечно, вы взрослая девочка и все решаете сами. Простите великодушно, что осмелилась дать вам совет.
«Старая грымза, интеллигентка вшивая, – метнула Асеева взгляд вслед уходящей по коридору женщине. – Будет она еще тут мне нотации читать!»
Голос Дуговской, распекавшей в отделе корреспондентов, Уля услышала еще на лестнице. Но извещать о дожидающемся внизу презенте не стала – еще решит, что Уля после позавчерашнего к ней подмазывается. Да и вообще, что она Римке, девочка на побегушках, что ли?
Едва кивнув в ответ на приветствие Беловой и Сомовой и состроив пренебрежительную гримасу, Асеева скомандовала:
– Алевтина, сходи к Дуговской и скажи, что на вахте опять ее еврей отметился.
– Ой, Миша в Москву приехал! – взвизгнула Белова. – Опять там все розами завалено, да?
– А ты чего так радуешься, я не пойму?! – прищурилась Уля. – Можно подумать, этот богатенький Буратино на тебя виды имеет.
– Ну просто Миша такой славный, такой смешной, – смутилась Белова и, нависнув над Улиным столом, горячо зашептала: – Он Римку уже сто раз в загс звал, он ее еще со школы любит – они ж из одного села. Когда она замуж вышла, он, говорят, покончить с собой хотел, но родители не дали и тут же его к родне в Тель-Авив отправили. На постоянное место жительства. Теперь у него там куча всего: и дом огромный, и свое издательство, и рекламное агентство, и несколько магазинов. Представляешь, сколько всего мужик к тридцати годам заимел! Но так и не женился… Мишка, как только узнал, что Римка со своим развелась, тут же к ней махнул: люблю, говорит, пуще прежнего, и сына твоего, как своего, любить буду. А Римка ему от ворот поворот, а сама – в Москву, деньги зарабатывать. Помоталась тут в секретаршах и риелторах, а потом к «Бытию» прибилась. Ну да ты знаешь, вы ж с ней, кажется, почти одновременно в редакцию пришли.
– Ты думаешь, мне все это интересно? – выслушав, однако, Белову до конца, скривилась начальница. Покрутила в руках зажигалку и спросила: – И чего, этот Миша все еще, выходит, на что-то надеется?
– Наверное, если в каждый свой приезд в Москву Римку цветами заваливает, а Санька2 – игрушками и компьютерами разными. Ты представляешь, в прошлый приезд он Дуговской машину предлагал купить. Уже и про Кирсанова все знал, ну что Римка с ним живет, а все равно. Сердце, говорит, кровью обливается смотреть, как ты с авоськами туда-сюда в метро да на маршрутках мотаешься. А Римка, дура, отказалась. Ну нет, ты только представь себе, какие еще мужики на свете есть! Ладно, я побежала, скажу Римке, чтоб цветы забрала, а то завянут…