Тиски - Маловичко Олег. Страница 26

Знаете, что будет? Мама отстранит меня и по полочкам разберет нынешнюю ситуацию, доказав, что виноват во всем только я. А мне не останется ничего, как соглашаться с ней, кивая в такт: «Да, мэм, вы ­совершенно правы, мэм». Мою маму, обладающую характером и повадками Маргарет Тэтчер, каким-то чудом угораздило стать учительницей музыки в школе пусть крупного, но неизбывно провинциального города.

Я уезжаю. Циферблат в салоне машины оповещает о начале второго ночи. Я решаю выпить. Я не из тех, кто топит свои проблемы в алкоголе, но сейчас жалею, что не имею такого опыта.

И тут телефон оживляет темноту красным – пришла эсэмэска. Это Тая. Она благодарит за вечер и выражает надежду на новую встречу. Когда я представляю, как она, красная от стыда и волнения, сидела не меньше часа с зажатым в потной ладошке телефоном: отправить – не отправить, на меня нападает смех. А почему бы и нет, думаю я, и набираю Таю.

Я впервые вижу дом Игоря – это двухэтажная громада из серого кирпича, похожая скорее на цитадель, чем на особняк. В таком доме очень удобно обороняться от осады, найдись безумец, которому вздумается осадить Игоря.

Тая ждет меня у ворот. Она стоит, кутаясь в нелепую вязаную кофту, а рядом с ней мнется охранник с растрепанными волосами и хмурым выражением лица – его подняли с постели.

Мы гуляем вдоль реки – благо это всего пара сотен метров от дома Игоря. Охранник маячит в сотне метров позади нас. Да, Игорь действительно любит свою сестру.

Когда, лет через двести, в ответ на главную проблему человечества – некоммуникабельность – изобретут идеального собеседника, он будет похож на Таю. Она очень тонко чувствует мое настроение, когда нужно – кивает, когда нужно – молчит, когда нужно – подстегивает вопросом или, напротив, заполняет паузу какой-нибудь ничего не значащей фразой. У нее хорошее интуитивное чувство разговора.

Мы ведем беседу обо всем и ни о чем, и Тая, как воспитанная девушка, не задает прямого вопроса о цели моего визита. Как будто это нормально – в два часа ночи вытащить едва знакомую тебе девушку, чтобы полюбоваться ночной рекой.

Сейчас, когда Тая без макияжа, я вижу, какая она страшная. Это жестокая правда. И дело тут не в отсутствии мейк-апа. Она просто из разряда некрасивых людей. Над губой я замечаю пробивающиеся усики, а в те редкие моменты, когда она смеется, Тая вынуждена прикрывать рот рукой – у нее брэкеты. Я почти уверен, что у нее есть хобби, в которое она уходит с головой, стремясь по компенсаторному механизму вознаградить себя преуспеянием в отсутствие успехов в остальном.

– Чем ты увлекаешься?

– В смысле?

– Твое хобби? Рисование, скульптура, аппликация? Бумажные кораблики?

– Я пишу.

– Пишешь?

– Стихи. Они плохие.

Разговор с Таей снимает меня не хуже косяка. Чтобы почувствовать себя лучше, иногда достаточно пообщаться с человеком в худшем положении. Тае, несмотря на деньги и влияние брата, настолько ничего не светит в жизни, что моя собственная ситуация кажется мне не настолько плохой. Пригодилась и банка колы – мы отпиваем по мелкому глотку и передаем ее друг другу. Банка становится посредником в нашем первом поцелуе.

Я провожаю Таю до калитки дома. Откровенно зеваю. Я уже не понимаю, за каким хреном меня сюда занесло, и единственное, чего мне сейчас хочется, – как можно быстрее впихнуть эту еврейскую девушку под защиту ее брата, а самому отправиться домой и, извинившись перед Машкой, нырнуть к ней в постель.

Мы долго гуляем – вдалеке, на горизонте, угадывается рассвет, чирикают редкие птицы и откуда-то доносится эхо металлического лязга – вышел из депо первый трамвай. Воздух насыщен пошлой романтикой в духе восьмидесятых. Мы словно бы оказались внутри ролика Boyz II Men.

Тая сцепила руки на груди и стоит перед калиткой, глядя на меня снизу вверх и щурясь, как вытащенный из норы крот. У нее проблемы со зрением? Не носит очки, потому что стесняется? Господи, Тая, на изучение твоих комплексов может положить жизнь не один психиатр.

Пауза длится дольше, чем следовало бы. Мне, Тае, всей природе вокруг кажется, что я должен поцеловать девушку.

Сотни видеоклипов годами вбивали в меня это знание, вырабатывали рефлекс, как у собаки Павлова. И если я сейчас не поцелую ее – несмотря на пробивающиеся усики и скобку брэкетов на верхних зубах – если я не сделаю этого, я перечеркну свое понимание жизни. Обстановка требует ритуального поцелуя. Она вопиет о нем.

Я кладу руки на плечи Таи и привлекаю ее к себе. Это благотворительность, Денис, говорю я про себя. Не флирт, не любовь, не страсть, а посильная помощь обделенным. От тебя не убудет, в конце концов.

А когда я целую Таю, открывается окно на кухне и заспанный Вернер крошит на прибитую к подоконнику дощечку для птиц черствую булку.

– Привет, – бурчит он, стараясь не смотреть на нас. – Идите в дом, чай пить.

Когда я допиваю вторую чашку, приходит эсэмэска от Маши. «Ты бы хоть позвонил для приличия».

Отъезжая от дома Игоря, я прокручиваю в голове варианты. Дома меня ждет или откровенная головомойка с необходимостью, с моей стороны, долго и многословно извиняться, или бойкот, при котором, по мнению Маши, чувство вины должно проехаться по мне асфальтовым катком и раздавить со всеми потрохами.

И еду в «Орбиту». Через час клуб закрывается, и я вполне смогу поспать в подсобке, сдвинув вместе стулья.

ПУЛЯ

День начинается в пять часов пополудни. Мы, груженые, подъезжаем к подъезду Дениса и сигналим. Штора на небольшом окне мансарды идет вбок, мелькают светлые волосы Маши. Через пять минут Дэна все еще нет, а его телефон выдает стандартную отмазку про «временно недоступен». Крот вышел из машины и щурится на солнце, наслаждаясь теплом и опасливым обожанием малолеток, пинающих мяч на спортивной площадке. На следующий сигнал не реагирует даже Маша.

– Тачки нет его.

– Может, в клубе бросил?

Крот достает монетку и бросает на орел и решку: никому не хочется идти к Маше. Выпадает мне – я никогда не мог похвастать везением.

Моя ошибка в том, что я всегда на все ведусь. Меня разыгрывают влегкую. Вот и в этот раз, когда Маша открыла дверь и сразу потерялась где-то на кухне, я, вместо того, чтобы спросить, дома ли Денис или про­сто его позвать, зачем-то зашел внутрь. В расставленный Машей капкан.

– Двери закрой, здесь сквозит! – крикнула Маша с кухни. – Тебе в кофе один сахар, два?

– Два. – Опять ошибка. В чем Машу нельзя упрекнуть, так это в гостеприимстве. Если она варит тебе кофе, значит, ей что-то от тебя нужно.

– Не разувайся, мне все равно убирать. Прямо так проходи.

И Пуля, тюфяк и размазня Пуля, покорно ведется и, шмякнув пару раз подошвами по коврику, плетется на кухню.

Чрезмерная доброжелательность, с которой Маша пододвигает мне стул, наливает кофе из джезвы, двигает в мою сторону вазочки с печеньем, вареньем и прочим бабским бредом, меня напрягает – обычно Маша ограничивается кивком в мою сторону и стандартными вопросами про погоду.

– Как Симка? Давно ей не звонила. Надо как-нибудь встретиться вместе – вы с Симкой и мы с Денисом, сходить куда-нибудь – не знаю, в кино, в клуб.

И Маша улыбается. Я вижу, что она фальшивит, стараясь выбрать нужный тон для общения со мной. Она теряется, не зная, куда спрятать суетящиеся руки, и в конце концов сплетает их в замок над столом, продолжая улыбаться мне улыбкой, которая так и хочет убежать с губ и остается там только благодаря волевым усилиям хозяйки.

Маша продолжает говорить со мной, как президент на встрече с шахтерами, пытаясь продемонстрировать, что она такая же тупая и простая, как я. Получается плохо, Маша постоянно сбивается, и через пару минут ее болтовни, прерываемой моим редким и невнятным мычанием, она с видимым облегчением переходит к основной теме.

– Пуля, что-то странное происходит в последнее время. – Маша закуривает длинную сигаретку и, выпуская дым в сторону, поворачивает голову к окну, а я не нахожу нужным комментировать ее посыл, любуясь безупречным профилем девушки. Маша напоминает ожившую журнальную картинку – ее красота и пластика придают стильность окружающей обстановке. Вот и сейчас узенькая захламленная кухня, освещенная присутствием Маши, становится похожей на прибежище какой-нибудь Гертруды Стайн на Монмартре начала двадцатого века. У Дэна всегда все было самое лучшее. -Я имею в виду с Денисом. Он стал очень странный, замкнутый, и я чувствую, что он от меня что-то скрывает.