Тиски - Маловичко Олег. Страница 36

Когда от очередного удара Денис закашливается, не может дышать и давится собственной слюной, краснеет, на лбу и шее у него вздуваются вены, а из ноздри вылетает сопля, я отхожу к столу и выбиваю из пачки новую сигарету.

– Что ты пишешься за него? – искренне удивляюсь я. – Он тебе кто, друг, брат? Денис, Вернер тебя, случись что, слил бы не задумываясь. Да даже не случись – прошло бы времени чуть-чуть, ты слегка бы приподнялся – и он бы тебя убрал с арены, потому что вы умные оба, а он не терпит умных рядом. Ты понимаешь, что ты рядом с ним был обречен? Я – твой единственный шанс выйти, Денис. Или ты сливаешь мне Вернера, или я тебя в тюрьму везу.

– Да везите вы куда хотите, я вам все уже сказал, – едва слышно произносит Денис, и от его тихого голоса у меня окончательно срывает башню.

– Везти, – говорю я, ощущая, как от гнева дрожат пальцы и голос, – везти, говоришь? Да никуда я тебя не повезу, я тебя здесь убью, на хер! Я… Денис, я тебя спасти хочу, я тебе руку протягиваю, что же ты плюешь в нее, а?

И я луплю его ногой в грудь, он падает, а стул под ним трескается. Он лежит на полу, пытаясь свернуться зародышем, но это не спасает Дениса, потому что я начинаю даже не бить, а топтать его. Денис кряхтит, кашляет, охает и уже вряд ли способен воспринимать происходящее – и слава богу, потому что тогда бы он увидел, что я плачу.

Я выбегаю в зал, хлопнув дверью. Здесь пусто, белые пластиковые стулья перевернуты на столы и смотрят ножками вверх, а у двери на полу, покоится оставленная Нарциссом пачка «Мальборо».

Я сажусь на пол, прислонившись спиной к стене, срываю с пачки обертку, и после первой затяжки меня посещает удивительное чувство покоя. Весь свой гнев, всю боль, желчь и ненависть я выплеснул на Дениса – я слышу из-за двери его слабые стоны, и теперь в моей голове сложилась четкая картинка того, как сделать парня своим.

– Будешь курить? – После его отказа я закуриваю сам. Похоже, сегодня будет побит мой собственный рекорд в три пачки в день. – Сынок, ты пойми… В городе с начала года – семьдесят смертей от героина. Все – молодые люди, до двадцати пяти, ровесники твои. Тебе все равно?

Денис не отвечает. Он пытается сесть, но охает и морщится – не исключаю, что во время вспышки я что-то сломал ему.

– Молодые парни гибнут. Денис, это так страшно… Гниют изнутри, не пожив. Страшно и нелепо, ну неужели тебе совсем наплевать?

Я опускаюсь перед ним на корточки и снимаю наручники. Его руки затекли настолько, что он не сразу может выдвинуть их вперед и стонет, морщась от боли.

– Одевайся, Денис, поехали.

Мы снова в пути. Мне даже не надо смотреть на Дениса, чтобы отгадать его настроение. Он убеждает себя в том, что главное – перетерпеть. Подождать какое-то время и не сломаться от побоев, унижений, психологического прессинга и угроз. Это потому, что ты молодой, Денис. Ты еще видишь жизнь в биполяре – добро, зло, белое, черное и прочая муть. Не бывает так. Все настолько переплетено, что добро оказывается злом и наоборот, зависит лишь от точки зрения. И нет никакой искупающей логики в событиях жизни, и если тебе сегодня плохо, это никак не означает, что завтра будет хорошо. В большинстве случаев завтра будет еще хуже.

Я принимаю правее и разворачиваюсь на отстроенной недавно развязке. Мне нравится этот участок дороги. Вдоль шоссе по обеим сторонам протянулось ровное полотно степи с низкой травой. Горящий неоном островок заправок выглядит таинственным и чужеродным, как сбившийся с пути и совершивший аварийную посадку инопланетный звездолет.

Чем интересна наша трасса – через нее в московском направлении идет весь юг – Ростов, Сочи, Краснодарский край. Открыли ее совсем недавно, не больше двух лет назад, но с первого дня работы она стала обрастать всевозможными прилипалами, подобно пузу гигантского кита.

На еще вчера девственно чистую прямую трассы гирляндой нанизались шашлычники и проститутки; замотанные в платки сгорбленные бабки с пирожками в корзинках и чумазые патлатые цыганские подростки с коробанами травы в лоховских напоясных сумках. Вскоре трасса превратилась в вытянутый на много километров рынок, способный удовлетворить запросы самого взыскательного покупателя. Как говорит один из моих коллег, тоже майор, если постараться – на Краснодарке можно купить мир – хижинам, мороженое – детям, Аллаху – Акбар.

С наступлением ночи пространство вдоль трассы почти пустеет. Почти.

Я сворачиваю на знаке стоянки и через минуту оказываюсь у небольшой асфальтированной площадки, на которой пристроились на ночлег три большегруза. Кроме них на пятачке – стайка подростков, пацанов от одиннадцати до пятнадцати, греющихся у разведенного в железной бочке костра. Чтобы спрятаться от дождя, они перетащили бочку под чахлый деревянный грибок, края которого слишком малы и не могут укрыть их всех. Со стороны они похожи на щенков, тыкающихся к материнской сиське.

Я дважды мигаю фарами. От костра отделяется фигурка, похожая издали на инопланетянина, какими их изображали в дешевых советских фильмах лет тридцать назад – худой, сутулый, с какой-то блестящей дрянью сверху. Когда он подходит ближе, я вижу, что это – лист целлофана, которым тринадцатилетний паренек пытается укрыться от противного мелкого дождя.

Я опускаю стекло, и он склоняется к окну.

– Добрый вечер. – От него пахнет алкоголем, сигаретами и детством. Не затрудняясь анализом, я понимаю, что пили ликер. Они любят сладкое, они же дети.

– Добрый. Как жизнь?

– Нормально. – Парень наигранно смеется. – А вы? Отдыхаете?

– Вроде того. Работаешь?

– Да, но могу еще позвать…

– Не надо, все устраивает. Ты симпатичный. Сколько?

– Минет четыреста, трахнуться восемьсот.

Даже не поворачивая головы, я чувствую изменение настроения Дениса. Рядом со мной, на соседнем си­денье, образуется зона удивления, неверия и ужаса.

– Очень хорошо. Пассажира отстрочишь моего?

Мне очень хочется посмотреть на Дениса, но я удерживаюсь еще секунду – пока паренек, мой собеседник, просовывает голову внутрь и изучает Дениса взглядом.

– Да он нормальный, – улыбаюсь я парню, чув­ствуя, что он колеблется.

– А вы смотреть будете или тоже… – Парень поворачивается ко мне, предвидя возможность дополнительной наживы. – Если смотреть, двести сверху, а если вдвоем, тогда…

– Я выйду, – спокойно отрезаю я и лезу в карман за бумажником.

– Ты что делаешь? – удивленно тянет Денис.

И только тогда я поворачиваю голову к Денису и подмигиваю ему.

– Нравится пацан? Руку дай.

Засучив рукав свитера, парень протягивает руку в салон.

– Вены-то битые. – Я кручу руку паренька так, чтобы следы уколов стали видны Денису. – Нельзя без гондонов.

– Ты что делаешь, идиот? – Денис вскипает не на шутку, и я понимаю, что наконец-то пробил его, в самое подвздошье, и теперь могу лепить из него, как из пластилина, все, что душе угодно, любую фигурку и комбинацию.

– Поехали отсюда быстро, – выбрасывает он через ставшие тонкими от гнева губы.

– А куда ты торопишься? Сейчас парень тебе хорошо сделает, и сразу поедем. Гондоны есть у тебя, Денис? Или ты без гондонов предпочитаешь?

– Поехали, я сказал! – Его голос срывается на фальцет, и в эту секунду с него слетает вся наносная крутизна, он становится тем, каким и нужен мне – испуганным, трясущимся от страха мальчиком, ищущим лишь взрослую широкую спину, за которой может спрятаться от жизни.

– Так вы будете…

– Будем, садись. Денис, ты подмытый хоть?

– Поехали, поехали, поехали!!! – Все напряжение, все эмоции, которые он сдерживал, прорываются в этом крике, срывающем все заслоны и плотины из терпения и здравого смысла. – Поехали!!!

Он начинает орать и ревет, бьет ногой в пластик бардачка, а я торопливо выхватываю из бумажника две сотенных бумажки, бросаю их парню, завожу и выворачиваю руль, стартуя так резко, что визжат шины и в салоне пахнет паленым сцеплением, и разгоняюсь с места так, чтобы вылететь на трассу уже на сотне, гоню вперед, набирая и набирая скорость, и кричу Денису: