Тиски - Маловичко Олег. Страница 58

– Ты правда так думаешь?

– Не совсем, это если уж вообще все упрощать и обострять. Хочешь мою позицию узнать? – Вернер ­усмехается, щурится в окно и облизывает губы, словно бы подбирая нужные слова. – Я считаю, главное – люди рядом. То, что вокруг тебя. О них надо заботиться. А какими средствами… Не все ли равно? Иди спать. Завтра у Ходжи стрелка, крупную партию берем.

Вот такой он, Игорь. Всегда сообщает все в самый последний момент. Даже мне. Я поднимаюсь, но не могу удержаться от вопроса, который горел на языке последние полчаса.

– Игорь, я не понимаю, ты что – доволен жизнью?

Он открывает рот, чтобы отбить мою фразу, но потом задумывается, чешет щеку и смотрит на реку. Ухмыляется.

– Знаешь, я все время думаю, что, если бы была возможность вернуться назад, я многое бы сделал не так. Жизнь – это куча маленьких перекрестков, на которых ты можешь повернуть или в одну, или в другую сторону. Я часто сворачивал не туда. Понимаешь, о чем я?

Мне ли не понять. Я бы даже не стал сворачивать. Если считать сегодняшнее утро перекрестком, я бы остановился на нем. Включил бы аварийку, отогнал машину на обочину и остановился бы. И мы так и сидели бы на этом берегу – я и он.

* * *

Наступает утро.

Мы расстаемся у ворот – за Игорем заедут Жига и Вадик Скелет, а я подберу Крота. Когда Игорь уходит в гараж, по ступенькам шелестит босыми ногами Тая. Она в ночной рубашке и наброшенном сверху теплом платке.

Тая прижимается ко мне и целует с размаху, так сильно, что мы стукаемся зубами и смеемся.

– Иди домой, замерзнешь, – шепчу я девушке в ухо, обнимая ее за талию и чувствуя ладонями сквозь ткань тепло ее мягкой и гладкой кожи.

– Пойдем наверх, – она смотрит мне прямо в глаза, – на пару минут. Я так хочу тебя.

Я прошу ее закрыть глаза и целую в веки. Ей это нравится. Мне тоже.

Отъехав от дома Вернеров, я останавливаю машину на обочине. Вылезаю, спускаюсь вниз, в редкий лесок, загаженный проезжающими мимо водителями, мочусь, возвращаюсь обратно, достаю телефон и сообщаю майору Дудайтису о сегодняшней встрече у Ходжи. Да, крупная партия. Да, будет Вернер.

Остановившись у заправки, покупаю сразу две пачки сигарет, раздумывая – не взять ли третью. Я сегодня буду много курить.

Крота приходится будить. Пока он чистит зубы и одевается, я сижу на кухне и пью кофе, а Симка пытается развлечь меня беседой.

Пиздец, как все неправильно, думаю я. Пиздец, как все неправильно.

Меня тошнит. Симка что-то говорит, но я ее не слушаю. Мое внимание сосредоточено на окне за ее спиной. Это так просто – встать, сделать два шага, влезть на подоконник и прыгнуть вниз. Это девятый этаж, почти стопроцентная гарантия результата. И все сразу закончится.

Но я знаю, что этого не сделаю. Это просто игра, которой я пытаюсь отвлечь себя от того простого факта, что сегодня мне предстоит предать близкого человека.

Какого черта, успокаиваю я себя, – он торгует наркотиками. Довод не работает, я чувствую себя говном.

Единственный выход – обыдлеть. Нарастить броню на душу.

Если жизнь постоянно, ежесекундно тебя трахает, а у тебя уже не осталось ни сил, ни веры, нужно закрыть глаза, расслабиться и получать удовольствие.

Год назад я был Дэном из «Орбиты». Меня любили все. Теперь меня ненавидят. Для кого-то я – богат, для кого-то – отравил сына. И виноват в этом Вернер. Я всего лишь бросаю ему ответку.

КРОТ

Я не пойму, он что, колоться начал? Бля, только не Денис, только не он.

Заметно по его настроению. Сидит, словно не в своей тарелке. Взгляд ни на чем остановить не может. И сигареты, сигареты… Одна за другой.

Мы выезжаем на Краснодарку, чтобы через двадцать минут свернуть к таджикскому поселку.

Вернер всегда собирает нас в последнюю минуту. Этот прием нужно будет у него перенять.

Сегодня нас шестеро. Кроме меня, Дэна и Вернера еще Жига, Вадик Скелет и Леванчик, худой грузин, который сейчас устроился в заднем отделении салона и крутит в руках изящный ножик-раскладушку.

Я не рассказал Денису про Фокстрота, а жаль. Если он сегодня увидит его и вспылит, нам несдобровать. Это может привести к конфликту, который сейчас совсем не нужен.

Несколько дней назад я выработал план, как разберусь с Фоксом. Сначала проберусь к поселку через лес. Возьму с собой бинокль, жрачку, спальный мешок и оружие. Буду наблюдать за поселком. Пойму, где ночует Фокс. Ночью проберусь к нему и перережу на хер горло. Если Денис согласится, мы сделаем это вдвоем.

Но потом я отказался от этого плана. Хватит успокаи­вать себя детскими сказками про вылазки с биноклем и спальным мешком. Мне невыгодно это делать. Такой поступок поставит крест на будущем. Мне придется забыть о мести, пока я не стану достаточно сильным, чтобы занять место Вернера.

Мы приезжаем, и все уходят в чайхану, а меня ­оставляют на выходе как низшего в группе по иерархии. Я не обижаюсь.

Курю, хотя на самом деле не хочется. Я просто стою, пялюсь по сторонам и выпускаю дым, почти не затянувшись.

Фокстрот с двумя ведрами помоев выходит из зад­ней двери чайханы и несет их к деревянному сортиру. На нем выцветший джинсовый комбинезон, резиновые сапоги и черная бейсболка. Если мир перевернется, так будут выглядеть сезонные русские рабочие на стройках столицы Таджикистана. Худой, глаза в пол, готовность на любую просьбу ответить угодливой улыбкой.

Фокстрот возвращается и, мелко кивая, выслушивает указания от вышедшей на порог забегаловки женщины. Она не таджичка, из местных, судя по вульгарно крашенным в солому волосам и обилию косметики – шлюха.

Фокстрот уходит в сарай, прихватив по дороге вилы.

Я докуриваю сигарету до фильтра и щелчком отшвыриваю в сторону.

Что мне мешает убить его здесь и сейчас?

Ничего. Так легко, весело и радостно вдруг становится, что даже дух захватывает, а внутри все сладко обмирает и проваливается. Как на американских горках, когда тележка с тобой, вцепившимся от страха и восторга в руль руками с побелевшими костяшками пальцев, замерев на мгновение на пике, вдруг обрушивается вниз. Хочется визжать от восторга.

Я захожу в сарай. Фокстрот возит граблями по полу.

Я вынимаю из-за пояса пистолет. «Магнум Дезерт Игл».

Меня передергивает от ощущения неадекватности происходящего.

Теперь я понимаю Пулю, который не смог ударить Гимора. Осознавать силу и не пользоваться ею. Я победил Фокстрота. Его победила жизнь. Я могу в него не стрелять. Пуля бы в него не стрельнул. Потому что милосердие – всегда начало жизни, а месть – всегда конец, какой бы благой она ни казалась.

Фокстрот поворачивается.

– Чего? – говорит он.

– Да так просто, – отвечаю я и поднимаю пистолет. Я хочу увидеть его страх. Насладиться им. Выпить через страх его душу.

– Братик, ты чего? Я тут не при делах, братик, в натуре, не при делах… – мычит Фокс, и я понимаю, как ему страшно, – это пробивается даже через его героиновый тремор.

– На колени, сука, падла, – цежу я, и Фокс по­слушно падает на колени, не сводя с меня щенячьего взгляда.

– Пулю помнишь? – говорю я, и голос мой начинает дрожать.

– Какую пулю, братик? – Его губы трясутся, и он сочится потом от желания угодить мне. – Какую пулю, братик?

– Пуля – друг мой. Я тебя сейчас казню за него.