Тиски - Маловичко Олег. Страница 6

Через три минуты я снимаю наушники и выключаю музыку.

Эти ссоры меня изматывают, даже не сами ссоры, когда в запальчивости вываливаешь все, даже о чем и не думал никогда, с единственной целью – ущипнуть побольнее близкого человека, а наступающая следом холодная война, когда диалог продолжается в мертвой тишине, и это в тысячу раз гаже.

– Машка… – тяну я примирительно, – Маш… Ну, хорошо, богатая девочка. You win. Я попробую еще раз. Перелопачу альбом, и… пошлю куда-нибудь.

– Не пошлешь. Ты поедешь сам.

И я поддаюсь ей, как поддавался сто раз до этого.

– Хорошо, богатая девочка. Поеду сам.

Я не могу говорить с ней, когда она рядом. Мне всегда проще оборвать разговор на самой высокой ноте, уйти в себя или, наоборот, помириться любой ценой, как сейчас. И только потом, успокоившись, я говорю с Машей в своем воображении. В этих разговорах всегда побеждаю я.

Кто-то, кажется Боуи, спел, что любовь и тайна не уживаются вместе. Как только появляются секреты, любовь отходит на второй план, а потом исчезает вовсе. До сегодняшнего дня у меня не было секретов от Маши, а сейчас я сижу в своем углу и радуюсь, что в комнате темно и Маша не может видеть моего лица.

Я соврал ей. Не было никакого московского продюсера и никакого разговора, все это я выдумал в поезде по дороге обратно.

Правда состоит в том, что я так и не осмелился.

В течение месяца перед поездкой я сводил свои лучшие треки в альбом, пока Маша отшивала заглянувших в гости Пулю и Крота, отвечала на телефонные звонки и всячески оберегала мой покой. Я вылизывал и вычищал записи, доводя их до идеала, волна креатива накрывала меня с головой, я курил по три пачки в день, пока в конце пятой недели плеер не выплюнул диск, на котором я тут же вывел маркером – «DJ Dan. Ночные хроники». Сделав десять копий, я поехал покорять Москву.

Идиот.

В первых двух студиях мне не удалось пройти дальше ворот охраны. В третьей скучающая девочка-секретарь покивала головой, гася зевок, сунула диск в ящик стола и предложила вечером сходить куда-нибудь. Я отказался. Легкие победы и секс на одну ночь надоели мне еще со времен, когда я стоял в «Орбите» за барной стойкой и только мечтал о диджейском пульте.

Меня приняли в четвертой компании.

– Подождите у кабинета, он сейчас вернется с ­записи, – проворковала секретарь, не вынимая жвачку изо рта.

Я сел на низкий диванчик, неприятно скрипнувший подо мной, и приготовился было ждать. Но через десять минут, перебросив рюкзак через плечо, покинул студию, так и не дождавшись продюсера, и отправился на вокзал брать билеты.

Я испугался. Сам не знаю чего.

Может, мне просто стало страшно менять свою жизнь.

Но я не мог возвращаться проигравшим. И я соврал. Маше, Кроту, Пуле, всем. Да, мои записи понравились. Да, во мне разглядели талант. Но продюсер пытался ограничить мою свободу творчества, загнав в тиски попсы. И я его послал. Гордый художник Дэн.

Откатав ложь на Пуле и Кроте, я отполировал ее до блеска, чтобы позже, вечером – преподнести Маше.

Я знаю, что будет дальше. Посидев с полчаса в разных углах комнаты и обменявшись бессмысленными репликами, мы снова переместимся на кровать и будем любить друг друга, и наши тела продолжат разговор, который мы не в силах завершить словами. Потом Маша уедет по своим умным делам – институт, фотосессия, кафе с подругами, а я буду разрезать тишину пятаков ревом мотоцикла, мотаясь по знакомым в поисках денег.

Так и выходит. Остаток дня я разъезжаю по клубам, пытаясь нарыть халтуру. До зарплаты в «Орбите» еще две недели, а занять негде. Друзья сами без копейки, а единственный обеспеченный знакомый – отец Маши – пожертвует скорее в фонд Бен Ладена, чем одолжит пятьсот баксов нелюбимому парню любимой дочери.

С Машей мы познакомились два года назад, на майские. Я не очень люблю праздники. В эти дни, вернее, ночи в клубе всегда много левого народа, все пьяны более обычного, а под занавес случается коллективная драка. Не в этот день. Тогда я впервые сбежал с работы, перепоручив руководство пультом Амиго, моему помощнику. Потому что в этот вечер в клубе появилась Маша.

В десятом классе, когда Пуля еще всерьез занимался боксом, мы как-то, шутки ради, поспарринговались. В течение примерно восьми секунд мне удавалось сдерживать натиск друга и даже пару раз несильно стукнуть его. А на девятой Пуля, не рассчитав силы, пробил мою хилую защиту мощным правым прямым, и я растянулся на матах, раскинув руки в стороны. Я отключился на пару секунд, а когда пришел в себя, с трудом сфокусировался на испуганных рожах склонившихся ко мне Пули и Крота. Это был первый нокаут в моей жизни, а Маша отправила меня во второй.

Когда она вошла, мир вокруг поблек. Если бы я был кинорежиссером, я снял бы ее появление в рапиде. Светлые волосы, забранные в пучок. Ямочка, появляющаяся на правой щеке, когда смеется. Надменная пластика медленных движений. Она была не из этого мира. Увидев ее впервые, я поверил в Бога.

Она пришла в компании таких же, как она, мажоров – дорогие шмотки, гладкие лица с хорошо отрепетированной печатью скуки и пресыщенности. Позже она рассказала, что они устроили «экстрим-серфинг» по отдаленным клубам города, решив провести одну ночь в злачных заведениях спальных районов вместо привычных пафосных клубов центра.

На окружившие их враждебность и отчуждение они реагировали натужным весельем. Усевшись за столиком в центре, компания с ходу опустила официанта, размазав его по полу вопросами и шутками по поводу коктейлей. Они принялись хихикать, поднимать брови, рассматривая обстановку «Орбиты» и людей вокруг, словно перед ними были экспонаты зверинца. А потом взялись за музыку. Маша встала из-за стола и через весь зал направилась к моей рубке.

Я не мог отвести от нее взгляда. Она шла, освещая собой все вокруг, и была прекрасна, как Кайли Миноуг в Confide in me, и желанна, как Лиз Энтони в депешмодовском I feel you.

– Привет, ди.

Я не сразу въехал, что «ди» – сокращение от ­«диджей». Она с тех пор так и называла меня – Ди. Денис – когда злилась, Орлов – когда прикалывалась, но чаще всего – Ди, почти все время.

– У тебя есть Фаррел? Ну, последняя его вещичка. – Маша нахмурила брови, словно вспоминая.

Терпеть не могу, когда треки называют вещич­ками.

– Beautyfull? Со Снупом?

Она удивилась ответу. По ее разумению, в клубах типа «Орбиты» могут слушать только «Блестящих» и «Виагру».

– Да. Поставь-ка ее.

– Я не ставлю на заказ.

– А я тебе заплачу. Я богатая девочка.

Я готов был сделать все, что она попросит. Прыгнуть в небо и откусить кусок луны. Пройтись голым в час пик по центру города. Но вдруг разозлился. Она появилась, принеся с собой дыхание другой жизни, чтобы подразнить меня, потянуть за собой, а через час – исчезнуть навсегда, оставшись в памяти дымкой нереализованной мечты.

– Нет, богатая девочка. Иди к себе в «Черч» или где вы там сидите и там командуй, ладно?

– Хам, – отрезала Маша и, смерив меня фирменным, как я понял позже, «опускающим» взглядом, вернулась к своему столику. Несколько коротких фраз, сумочка в руках, взгляды компании в мою сторону – и вот они поднимаются, а Маша бросает на стол несколько купюр за только что принесенные коктейли, к которым никто из них даже не прикоснуля.

Гнев – лучшее топливо для креатива. Я ощутил приход по легкому дрожанию пальцев и, глядя в спину Маше, потянулся к пульту.

И уже на выходе на их компанию обрушился разом из всех колонок тяжеленный рифф – за основу трека я взял сэмпл из Whole Lotta Love, древней вещицы великих Led Zeppelin. Клуб вздрогнул. А когда я дал бит, от которого у всех присутствующих заложило уши и захотелось сглотнуть, словно при наборе высоты в самолете, Маша повернулась. Я не мог разглядеть ее лица, но чувствовал, что она смотрит на меня.

В этот вечер я дал мастер-класс. От моих скретчей кожа на руках танцующих покрывалась пупырышками. Дробь драм-машины меняла ритм их сердец. Я творил невозможное, смешивая, подобно средневековому алхимику, в одной колбе наивность шестидесятых, гениальность семидесятых, аляповатость восьмидесятых, цинизм девяностых и прагматизм нового тысячелетия. Я загонял их до двенадцатого пота, не позволяя уйти с танцпола. Они были под моей музыкой, как под самым сильным видом драгс.