Любовь одна - Берристер Инга. Страница 10

— Хочу вернуть тебе твою вещь. — Дункан достал из внутреннего кармана пиджака тюбик зубной пасты и протянул его Дороти. Сейчас Дункан был одет не так строго, как днем. На нем были темно-серые брюки, светло-зеленая рубашка, тонкий зеленый джемпер и серо-зеленый свободный твидовый пиджак. — Ты тогда все подняла, а его забыла. Сегодня утром, у супермаркета.

Дороти уже ничего не понимала. Он пришел к ней — к человеку, которого он, по всему судя, на дух не переносит, — для того, чтобы отдать тюбик пасты?! Она озадаченно посмотрела на Дункана. Интересно, что все это значит?

— Ты его не искала?

— Я… э… нет… — Дороти снова чихнула.

— Ты вся дрожишь. Тебе холодно. — Он произнес это так, как будто обвинял ее во всех смертных грехах. — Не стоит стоять здесь на сквозняке…

— Если бы ты не пришел, я бы тут не стояла. — Дороти вызывающе запрокинула подбородок.

Он усмехнулся.

— Да неужели? Мне кажется, ты кого-то ждала.

Тон Дункана ясно говорил о том, что он имеет в виду мужчину, попросту говоря, любовника. Дороти хотела сказать ему, что он не прав. Что если она и ждала кого-то, то только соседку. Но потом решила, что вовсе не обязана перед ним оправдываться.

— Даже если и так… — начала она с вызовом.

— То это не моего ума дела, — закончил за нее Дункан. — Может быть. Но я хорошо знаю твоих родителей. И очень их уважаю. И им вряд ли было бы приятно узнать, что их дочь встречается с женатым мужчиной, причем в открытую. Ни капельки не стесняясь.

Дороти не верила своим ушам. Сказать, что она была потрясена — это вообще ничего не сказать. Она была просто в шоке. Какое он имеет право осуждать?! Ведь он же совсем ничего не знает…

Конечно, она могла бы ему сказать, что он ошибается. И наверное, надо было сказать. Но она уже ничего не соображала от злости. В конце концов, ее совсем не должно волновать, что о ней думает Дункан. Он ей никто. Совершенно чужой человек.

— Я давно уже не ребенок, Дункан, — огрызнулась она. — Я живу так, как хочу. Это мое дело. Только мое, понятно?

— Понятно. А ты никогда не задумывалась, что должна чувствовать жена твоего любовника? Впрочем, как я понимаю, на ее чувства тебе наплевать.

Дороти не находила слов от возмущения. Она действительно не понимала, чем заслужила такое к себе отношение. Ей было обидно и больно. Все, что Дункан сейчас говорит, неправильно, несправедливо. Как можно так вот запросто взять и осудить человека, когда ты совсем ничего не знаешь?

— Молчишь? Нечего возразить? Да, ты действительно изменилась. Мой дед считал тебя воплощением всех добродетелей. Он мне все уши прожужжал, какая ты замечательная. Само совершенство. Но, как я теперь понимаю, он совсем тебя не знал. Если б он видел, как ты выставляешь напоказ свои близкие отношения с женатым человеком…

— Все, хватит! Мне надоело это выслушивать! — Дороти была вне себя от ярости. — К твоему сведению… — начала было она, но замолчала. Пусть думает что хочет! — Зачем ты пришел? Отдать мне пасту, или это только предлог, чтобы… — Она опять умолкла, с удивлением увидев, что Дункан покраснел. Выходит, он пришел вовсе не для того, чтобы вернуть пасту. Это был только предлог, чтобы заявиться к ней и наговорить гадостей. Но зачем ему это нужно?! И какая ему разница, как она живет и с кем, уж если на то пошло?! — Ты уже все сказал? Вот и славно. А теперь уходи.

— Торопишься меня выгнать, пока не пришел твой любовник?

Дороти прожгла его убийственным взглядом.

— К твоему сведению, я собиралась ложиться в постель, — холодно проговорила она.

— Вот и я о том же.

Сначала Дороти не поняла, что он имеет в виду. А когда поняла, то густо покраснела. Да как он смеет так с ней разговаривать?! Она решительно шагнули к двери, намереваясь открыть ее и выставить его вон. Коридор был узенький. Ей пришлось буквально протискиваться мимо Дункана, стараясь не задеть его. Но как только она шагнула к двери, он тоже сдвинулся с места, как будто для того, чтобы перегородить ей дорогу. Дороти непроизвольно отшатнулась и случайно наступила на край полотенца, который волочился по полу.

Она почувствовала, как полотенце натянулось у нее на груди и поползло вниз. Еще немного — и оно бы упало совсем. Дороти в панике схватила полотенце и прижала к груди. И в этот миг Дункан шагнул к ней.

Он смотрел ей в глаза, но Дороти чувствовала, что все его внимание сосредоточено на ее теле. И не удивительно. Дороти была изящной и хрупкой женщиной, но грудь у нее была большая. Она всегда немного этого стеснялась. А сейчас была готова просто провалиться сквозь землю от стыда.

Дункан сделал еще один шаг по направлению к ней. Теперь он был совсем близко. Дороти непроизвольно выставила руку вперед, чтобы удержать его на расстоянии, попятилась, но отступать было некуда — она уперлась спиной в стену. Ей вдруг стало жарко, все тело как будто пронзили тысячи мелких иголочек. Но то был вовсе не страх. Это скорее походило на возбуждение. Чувственное возбуждение.

Это неправильно, думала Дороти, и мысли путались, как в лихорадочном бреду. Так не должно быть. Он не имеет никакого права заставлять ее чувствовать то, что она не желает чувствовать… Она затравленно огляделась, ища спасения. Но было уже поздно. Дункан подошел к ней вплотную и положил руки на ее обнаженные плечи. Его ладони были твердыми и горячими.

— Дороти, — проговорил он со странной хрипотцой в голосе.

— Дункан… нет… — умоляюще прошептала она. Дункан наклонился к ее лицу так близко, что она ощущала тепло его дыхания.

— Я тебя ненавижу, Дороти. Ненавижу за то, что ты заставляешь меня хотеть…

Он впился губами ей в губы с такой неизбывной яростью и решительной силой, что ей стало по-настоящему больно. А потом все поплыло. Мир вокруг перестал существовать. Дункан сказал, что ненавидит ее. За то, что она заставляет его хотеть… Чего хотеть? Дороти отчаянно цеплялась за свои мечущиеся мысли, словно это могло ей помочь удержаться в реальном мире. Она старалась бороться с наплывом чувств, которые в ней разбудил поцелуй. Он не должен видеть, какая она беспомощная перед ним… до сих пор…

Уже потом, когда Дуцкан ушел, Дороти сумела убедить себя в том, что раскрыла губы лишь для того, чтобы сказать: «Уходи». И не ее вина, что это было понято превратно — будто она хочет, чтобы он ее поцеловал. Но когда он ее целовал, уже было поздно сопротивляться.

Дороти казалось, что ее захлестнула волна жаркой чувственности — захлестнула и унесла сквозь мерцающий туман времени в прошлое. Она опять стала пятнадцатилетней девочкой, безнадежно влюбленной в парня, который был для нее полубогом, героем из прекрасной волшебной сказки. Таким далеким и неприступным, что нечего и мечтать о взаимности. Но она все равно мечтала, и эти сладостные мечты зажигали в ее юном невинном теле горячечное возбуждение, запретное, пугающее и восхитительное.

Ей было больно. Еще никто не целовал Дороти так — яростно, жестко, с какой-то презрительной горечью или, может быть, горьким презрением. Дункан навалился на нее всем телом, прижимая к стене. Такой поцелуй не будит желание и страсть. Наоборот. Но тем не менее Дороти вся трепетала от горячечного возбуждения. И ничего не могла с собой поделать. Поцелуй разбудил в ней такие свирепые, почти первобытные страсти, что ей стало страшно. Она и не думала, что в ней таится столько огня. Это было опасно. Очень опасно.

Дороти забилась в его объятиях, пытаясь вырваться, уперлась руками ему в грудь, чтобы оттолкнуть. Она забыла о том, что полотенце едва держится на ней, забыла обо всем на свете. Ее волновало одно: надо немедленно прекратить то, что сейчас происходит. Пока Дункан не понял, как ее возбуждает его поцелуй.

Но Дункан держал ее крепко. Мало того — когда Дороти дернулась, он прикусил ее за губу. Она громко вскрикнула от боли. И оба испуганно замерли.

А потом Дороти охватил озноб. Она вся дрожала. Но не от холода, а от избытка эмоций. Смутно, будто издалека, она услышала, как Дункан назвал ее по имени — потрясенно, как бы не веря. Он слизнул языком кровь, что выступила на губе у Дороти. Дороти дернулась, словно обжегшись, и почти вырвалась из его объятий.