Костер для инквизитора - Мазин Александр Владимирович. Страница 43

Юра кивнул. Рэперы двинулись. Матвеев с Кузякиным – за ними. У них в кильватере – Зимородинский. Главный калибр.

– Во,– сообщил Джон.– У стенки. Драться будете?

– Поглядим.

Если бы не Зимородинский, Юра высказался бы более определенно. Компашка та еще. С полдюжины качков прилично постарше, чем они с Федькой. И несколько девок блядюжного вида. Упыханных и ушмыганных. Девушку Машу Юра признал не без труда. На фото она выглядела много симпатичнее.

– Хаджиме,– сказал Юра, и они с Федькой пошли на штурм.

Рэперы остались.

– Мужик, а мужик!

Зимородинский не оглянулся. Но хлопок по плечу не проигнорируешь.

– Вынюхиваешь, мужик? Что вынюхиваешь?

Двое. Явно немолодежного возраста. Агрессивные и натренированные.

Зимородинский остановился, посмотрел в глаза спросившему. Как надо посмотрел. Тот немедленно убрал руку.

– Нет,– ответил Зимородинский.– Я не вынюхиваю. А ты?

– Маша, привет,– поздоровался Юра, пройдя между двумя мышцеватыми парнями в отмеченный ящиками круг.

– А, привет… – в туманных глазах не отразилось ни малейшей попытки узнать незнакомого вьюноша.

Зато начинающий «геракл» справа немедленно опустил на плечо Матвеева увесистую длань.

– За посмотреть тут платят, мальчик.

Юра чуть повернул голову, посмотрел сначала на руку (на пальце – перстень с черепом), потом медленно поднял взгляд и снизу вверх, но крайне высокомерно уставился на небритый фейс «геракла». В точности, как это проделал однажды Ласковин.

Качок, впрочем, смутился куда меньше, чем рассчитывал Матвеев. Наоборот, сжал покрепче плечо Юры, а кулак второй руки, тоже украшенный стальным, злобным перстнем, поднес к юриному носу.

– Понюхай, малыш,– изрек «геракл».– И покайся, ибо пришел твой последний день.

Сотоваращи жизнерадостно заржали. Даже кое-кто из девок подхихикнул.

Чем бы ни пах кулак, все забивала кислая вонь из пасти «геракла».

С другой стороны нарисовался Кузякин.

– Эй, отвали от него! – решительно потребовал Федя.

«Геракл» даже не обернулся. Зато его приятель с нежностью орангутана обхватил Федю и стиснул так, что ребра парня захрустели, словно у нежной девушки.

– Мы вас бить не будем,– провещал «геракл» проникновенно.– Мы вас просто уелдабаошим.

И оглянулся на своих, видимо, ожидая аплодисментов.

В этот момент Юра поймал раскачивающийся перед носом кулак и по всем правилам повернул его в нужном направлении. Кулак провернулся как надо и на сколько надо. Но вместо болезненного вопля «геракл» издал неопределенное восклицание и уставился на Юру. Юра опешил. Он хорошо знал, что испытывает человек, когда к нему применяют сей изысканный прием древнего дзю-дзюцу.

Федя, сообразив, что настало время активных действий, ударил локтем в горло качка, а когда тот, хрюкнув, отпустил Кузякина, Федя четко, как на макиваре, отработал оицки-гиякуцки и йоко вперед. Точно в солнечное сплетение.

«Геракл» выпустил Юрино плечо и замахнулся. Матвеев без особого труда пропустил кулак над головой и с доворотом влепил «гераклу» маваши в пах. Тут же отскочил и приготовился отражать атаки остальных. «Геракла» в расчет он уже не принимал.

А зря. Вместо того, чтобы рухнуть с воем и соплями, «геракл» с некоторым удивлением ощупал пораженные органы. Потом ухмыльнулся Юре и процитировал:

– С криком «киай» и ударом ноги папины яйца стекли в сапоги! – и заржал.

Федин противник повел себя менее театрально. Фыркнул, хрюкнул и сорвал с пояса полутораметровую цепь.

Федя инстинктивно отскочил. Теперь он и Юра оказались рядом, а противники, явно превосходящие и числом, и вооружением,– вокруг.

Цепь визгливо пропела у Юры над головой. Он пригнулся. И сразу подпрыгнул, пропуская железо, метившее в колени.

«Не так уж трудно,– успел он подумать.– Почти как на тренировке».

И схлопотал цепью по локтю. Ух как больно! Еще один удар, по спине, швырнувший его вперед. Навстречу, в лицо, устремился ребристый ботинок. Юра успел поймать его на блок, но не устоял, покатился по полу, перевернулся, встал на колено, увидел сбитого с ног Федю и троих, с цепями, над ним. И четвертого, совсем маленького по сравнению с полуголыми качками, но очень быстрого.

Боковым зрением Юра ухватил движение справа, но защититься не сумел – правая рука отказала напрочь. Успел только отдернуть голову, и удар вышел смазанным – ботинок содрал кожу на виске и опрокинул Юру на бетон. Следующий удар пришелся в затылок, и Юра отключился.

В чувство его привел Зимородинский.

– Вставай,– сказал сэнсэй.– Пол холодный.

Зимородинский выглядел как всегда. Спокойный, слегка ироничный. А вот друг Кузяка смотрелся так себе. Перекособоченный, рожа в крови. Но на ногах. Юра с трудом поднялся. Башку ломило, мир раскачивался, как на качелях, а правая рука, кажется, вообще отвалилась. Впрочем, нет, на месте… висит. Юра поискал глазами противника и обнаружил. Все шестеро, мрачные и слегка помятые. Цепи на полу, перепутанные, кучей.

– Пошли, дочка,– кликнул Зимородинский девушку Машу.

Девушка Маша одарила его счастливой улыбкой. Последняя затяжка – косяк передан подружке, и «дочка» виснет на локте Зимородинского. Двинулись. Сэнсэй с Машей, перекособоченный Федя и последним он, Матвеев.

У входа местный привратник в кожаном костюмчике заслонил двери и сказал негромко, только Зимородинскому:

– Со всем нашим уважением, но больше сюда не приходи. Понятно?

Зимородинский небрежно кивнул, привратник посторонился.

«Изрядно ощипанный, но не побежденный»,– подумал о себе Юра.

И рэпешник – в спину. Музыка, бля.

Музыка оплетала, как серпантин. Руки Наташи на плечах казались невесомыми, касающимися не ткани будто, а обнаженного тела. Волосы Наташи щекотали ухо, дыхание трогало шею. Запах духов, запах теплой женской кожи, запах ароматических свечей – и бесконечное скольжение в мерцающем полумраке.

– Я тебя люблю,– прошептал Андрей в маленькое ушко.

Наташа промолчала, но приникла еще ближе. Хотя казалось, ближе невозможно. Андрей знал: она улыбается. И блуждающие огоньки плывут в ее темных глазах.

Музыка кончилась. Вернее, отошла медленно, угасла, как отблеск зашедшего солнца.

Касаясь друг друга руками, плечами, бедрами, словно продолжая танец, они вернулись к столику и только тут, с ощутимым усилием, разделились, но, так и не отпуская рук, опустились на полукруглый диванчик – напротив. В этом тоже была своя прелесть – видеть глаза друг друга.

Пока они танцевали, официант поменял свечи, убрал посуду и наполнил вином бокалы.

Переплетенные пальцы, дрожащее пламя; смотреть на пламя сквозь золотистое вино, смотреть друг на друга сквозь вино и сквозь пламя…

Хрустальные стенки запели, соприкоснувшись. В тосте не было нужды. Так же, как и в словах. Они одновременно поднесли к губам бокалы – нежное пожатие сцепленных рук,– и одновременно пили старое сладкое вино, глядя поверх хрусталя и огня, не мигая, не отрываясь. Все это, огонь и полумрак, запах и вкус, трепещущий альт и клавесинная россыпь, срасталось внутри с тем, что они испытывали друг к другу. Навсегда. Отныне в черной синеве Наташиных глаз будет жить эта ночь. Когда бы Андрей ни заглянул в них. И какой бы страшной ни казалась жизнь, смертной тоске не овладеть их сердцами.

Пока они вместе.