Мертвое Небо - Мазин Александр Владимирович. Страница 16

Последняя дверь. Эта выдержала нажим, но поддалась топору, просунутому в щель между ней и косяком. Свет фонаря упал на лицо лежащей в постели девушки. Та открыла глаза, зрачки ее расширились.

– Ни звука! – прошипел Тидом, прижав к ее шее холодное лезвие меча.

В этот момент по лестнице, снизу вверх, застучали сапоги и в комнату ввалился брат Куртик.

– Все чисто,– в полный голос заявил он.– Взяли всех, тепленькими, хвала Величайшему!

– Воистину так! – радостно отозвался Тидом и вложил меч в ножны.

Мясистое лицо его порозовело от удовольствия. Взгляд его снова упал на девушку. Какое-то время он разглядывал ее, потом ухмыльнулся и, подозвав к себе Куртика, пошептал тому на ухо. Монах кивнул и вышел.

– В доме есть подвал? – наклонясь к девушке и обдав ее запахом чеснока, спросил Тидом.

– Да,– чуть слышно ответила Ниминоа.

– Так. Брат Муто и брат Карсим остаются со мной. А ты, брат Кастапед, возьмешь остальных и проверишь подвал. А затем, еще раз, первый этаж. Ясно?

Брат Кастапед кивнул. Бросив взгляд на девушку, вздохнул огорченно. Такой цветочек. Ну ладно, когда ее привезут в Братство, он возьмет свое.

Когда лишние ушли, брат Тидом взялся за край одеяла, но Ниминоа вцепилась в одеяло с такой силой, что пальцы ее побелели.

– Нехорошо,– укоризненно произнес брат Тидом.– Ты оскорбляешь слуг Величайшего. Тебя накажут. После. Брат Карсим, подержи ее руки.

Брат Карсим сжал запястья девушки. Ниминоа вскрикнула от боли. Пальцы ее разжались.

Тидом сбросил одеяло и вынул из ножен даг [9].

Лицо Ниминоа стало серым от ужаса. Но монах всего лишь поддел лезвием вырез ночной рубашки и распорол желтый шелк до самого низа. Затем внимательно оглядел тело девушки – от маленьких грудей до плотно сжатых колен – одобрительно хмыкнул:

– Конгайская кровь!

И провел пальцем по гладкому лобку.

Ниминоа вскрикнула, и брат Карсим, перехватив запястья девушки одной рукой, другой зажал ей рот.

Тидом просунул руку между бедер Ниминоа. Девушка вывернулась, замычала, попыталась ногами оттолкнуть монаха.

– Какая невоспитанность,– недовольно сказал Тидом.– Помоги мне, брат Муто.

Брат Муто, грузный, широкоплечий, еще более высокий, чем его начальник, ловко поймал лодыжки Ниминоа, развел их и прижал к постели. Теперь Тидом мог без помех закончить исследования.

– Девственна! – с удовольствием сообщил он и погладил девушку по животу.– Девственна, а следовательно, требует особого отношения. Чему учит нас святой Дихгим?

– Поторопись, брат Тидом,– нетерпеливо сказал Муто.

– Вот этого как раз и не следует! – назидательно изрек Тидом.

Брат Карсим усмехнулся.

– А следует как раз напротив,– продолжал Тидом.– В первую очередь святой Дихгим рекомендует путем возбуждения чувствительных мест добиться выделения животных соков!

И легонько ущипнул девушку за сосок.

Ниминоа глядела на монаха круглыми от ужаса глазами.

– Ежели сего достигнуть не удается или за недостатком времени, а также при значительных размерах органа,– Тидом самодовольно похлопал себя по соответствующему месту,– следует использовать смягчающие масла.

Он окинул взглядом ряд хрустальных флаконов у зеркала, открыл несколько наугад, понюхал, выбрал один и поставил на край ложа.

Карсим и Муто переглянулись. Святой Дихгим описал все виды подобающих удовольствий, но в данном случае не худо бы Тидому вспомнить, что удовольствие желает получить не он один, а приказ Брата-Хранителя Треоса – закончить дело не позже третьй ночной стражи.

А Тидом между тем продолжал невозмутимо:

– Обращаться с девственницей следует бережно, дабы не вызвать ненужного страха и не погубить в ней естественные женские начала. Бережно! – Он поднял палец и строго посмотрел на Карсима.

– Не следует также и чрезмерно затягивать приготовления! – не выдержав, процитировал брат Муто.

– Не следует,– согласился его начальник и расстегнул пояс.

Ниминоа впала в состояние полузабытья. Тела почти не чувствовала. Ни тела, ни того, как монах умащал ее лоно драгоценным гурамским маслом.

Тидом разоблачился и встал коленями на край ложа. Муто отпустил лодыжки девушки.

– С благословения…– начал Тидом.

В это время снизу донеслись крики и треск ломаемой мебели. Монахи прислушались было, однако шум стих.

Тидом вздохнул.

– С благословения Наисвятейшего,– сказал он,– приступим!

Шестнадцатый хирад Мангхэл-сёрк – один из труднейших. И требует предельного сосредоточения. Мир в буквальном смысле перестает существовать для Погруженного. Поэтому просторный подвал, предоставленный светлорожденному Гривушем для упражнений,– идеальное место для занятий. Закрываешь люк – и отрезаешь все лишнее. Каждый хирад требует времени. Столько, сколько потребуется. Начал светлорожденный за три часа до заката, закончил далеко за полночь.

Ощущая приятную пустоту внутри, Данил отложил меч, с удовольствием погрузил лицо в холодную воду и застыл на пару минут, задержав дыхание. Как хорошо!

Насладившись, светлорожденный выпрямился, опрокинул на голову чан с водой, вытерся жестким полотенцем, натянул подаренные Гривушем шелковые гурамские шаровары, застегнул на запястье черный браслет. Держа в одной руке сапоги, в другой – меч, он поднялся по лесенке, откинул люк, оказался в темном чулане под лестницей, толчком распахнул дверь…

И острие копья уперлось ему в переносицу.

– Брось меч,– напряженным голосом потребовал солдат.

Данил размазал бы его по полу в четверть мига, но слева и справа от копейщика, грамотно, так, чтобы не мешать друг другу, стояли арбалетчики. Рискнуть? Или не стоит? В тесном чуланчике не попрыгаешь. А Данил не может себе позволить даже легкое ранение. Тысяча демонов!

– Как скажешь,– с максимальным добродушием ответил светлорожденный. Медленно, очень медленно наклонился, положил меч на пол, поставил сапоги и продемонстрировал пустые руки.

Когда Рудж увидел направленные на него арбалеты, он испугался. От неожиданности. Потому что забыл, где он и что там, за стенами. Потому что были у него ситра и шелковая рубашка, а не кольчуга и меч. Вооруженный, Рудж мог сражаться как воин. Безоружный… Он ведь не владел Мангхэл-сёрк, как Данил.

– Крикнешь – умрешь! – посулил грузный монах. От него несло чесноком и псиной.

– Связать его!

Двое схватили Руджа, вывернули руки за спину, скрутили ремнем и бросили на ковер.

– Брат Охак, останешься с ним! – распорядился грузный монах и вышел из комнаты.

Все, кроме названного Охаком, последовали за ним. Брат Охак положил арбалет на стул, копье прислонил к стене, а сам уселся на кровать.

Рудж глядел на него снизу вверх и видел в основном забрызганные грязью сапоги и выкрашенное коричневой краской древко копья.

– Можно мне встать? – спросил он.

– Лежать,– буркнул монах.

Прошла пара минут. Рудж лежал. Монах шумно сморкался.

– Эй,– сказал кормчий.– Я пить хочу.

– Перебьешься.

– Жалко тебе? Там вино тайское в кувшине, можешь и сам глотнуть.

– Тебя не спрошу! – проворчал монах.

Но встал, нашел кувшин. Рудж услышал, как забулькало вино, перетекая в монахову глотку.

– И верно тайское,– подтвердил монах, заметно повеселев.– Слышь, имперец, а деньги у тебя есть?

– Развяжи, поделюсь! – У Руджа появилась надежда.

– Еще чего!

Монах подошел к кормчему, толкнул его сапогом, оставив на шелке рубашки грязное пятно.

– Говори – где?

Рудж молчал.

Монах вынул кинжал, наклонился, повертел перед носом Руджа.

– Хочешь – ухо отрежу?

– Хрен с тобой,– сказал кормчий.– Все равно ваши отберут. Попить дай.

– Дам. Где деньги?

– Под подушкой.

Монах воткнул кинжал в деревянный край ложа, полез под подушку.

– Точно…