Право на месть - Мазин Александр Владимирович. Страница 7
Андрей пошел к ручью – ополоснуться. На день-два и этого хватит. А дома – очистительный обряд свершат как надо. Чтобы не потянулись следом души двух других мертвецов.
Умываясь, потрогал Андрей пальцем пушок над верхней губой: не прибавилось ли? Ведь сколько он свершил доблестного! Вроде прибавилось. Хотелось рассмотреть себя в зеркале ручья, но бегуча вода, и водяной дух играет отражением – не уловить лица человеческого.
Труп самоубийцы уже успел обгрызть кто-то из звериной братовни. Да труп Андрею и не нужен. Он только стрелы вырезал.
Сестренка лежала у погасшего костра, завернувшись с головой в волчью шкуру. Не спала, конечно. Смотреть ей нельзя, но не слышать криков не могла. Велик телом враг, да хлипок оказался. Не раз пожалел Андрей, что недоглядел третьего. Тому бы уж покровители порадовались.
– Вылезай,– велел он сестренке. Хоть на два лета старше она, а теперь он – старший. Мужчина.
– На, поешь! – протянул мех с медом и кусок засохшего вчерашнего мяса.
Сам только воды попил. Есть – нельзя.
– Спасибо, Ласка,– поблагодарила сестренка.– Ты – великий воин!
Приятно стало Андрею. Оттого что искренняя похвала.
– Пойду коней поищу,– произнес он важно.– Ехать пора – путь неблизок.
Ласковин проснулся, увидел над собой знакомый потолок, люстру – и успокоился. Понял, где он. Недавний сон быстро выветривался из памяти, но оставил после себя хорошее чувство. Хотя страшен был, если вдуматься.
Подушка, на которой Андрей спал, пахла Наташей.
Ласковин прислушался. Из кухни доносились голоса. В основном голос его сэнсэя. Значит, Слава уже здесь. Отлично.
Андрей поднялся, подвигал позвоночником, суставами, проверяя, насколько он – в порядке. Что ж, вполне, вполне.
Натянув брюки, Ласковин отправился прямо на кухню. Во-первых, хотел сообщить, что встал, во-вторых, потому что был голоден.
Первым увидел его Зимородинский.
– Ага! – произнес он со знакомой иронией.– С добрым утром, утопленник!
– И тебе – того же! – парировал Андрей, поцеловал в щеку Наташу, поприветствовал отца Егория и сел на свободное место.
– Едите? – спросил он.– А мне?
Глава пятая
Зимородинский уехал. Перевозить домой от тещи свое семейство. Отец Егорий тоже порывался отправиться домой, но Андрей убедил подождать. Хотел подольше скрывать факт их спасения. По возможности до тех пор, пока не отыщет убийцу и не попотчует из того же котла. Настроен Ласковин был жестко. Сарычева он считал своим другом. И полагал, что за смерть следует наказывать смертью. Равно же он намеревался мстить за попытку убийства отца Егория. Покушаться на человека, который никогда, даже имея на то силу, не ответит ударом на удар,– все равно что умертвить ребенка. За себя Ласковин собирался рассчитываться в последнюю очередь.
А ведь тот Ласковин, что ехал солнечным днем по Кутузовской набережной на заднем сиденье «Волги», тот Ласковин почти принял идею о непротивлении злу силой. «Добрый» Ласковин утонул в студеной невской водичке. Тридцать лет – рубеж. Дошедший (доживший) до него выбирает, кем ему быть там, за границей зрелости. Бросивший бомбу сделал выбор за Андрея. Вернее, дал ему повод выбрать «более легкий» путь.
Вряд ли Ласковин отдавал себе отчет, что это всего лишь повод. Что предпочел он «путь смерти» не от доблести своей, а потому, что множество сил грубо и неутомимо подталкивало Андрея на эту дорожку. Второй же, «путь жизни», оказывался для Ласковина неудобным и непривычным. Посему – неправильным. И только два человека старались подвести Андрея к «доброму» выбору. Один – тот, что, по крайней мере, трижды спас его тело, но так и не смог укрепить и уберечь его душу. Теперь они расходились далеко и надолго, хотя ни отец Егорий Потмаков, ни Андрей Ласковин еще не знали об этом.
Могучие силы, побуждавшие Ласковина действовать, обострявшие его желания и подстегивающие чувства, не заботились о чистоте его души. Так не заботится о царапинах сражающийся с лесным пожаром. Но в каждую царапину может проникнуть яд и повлечь за собой смерть куда более долгую и страшную, чем от жара и удушья.
Теперь только один человек способен был защитить Андрея от разбуженного в нем зла.
Наташа.
Отец Егорий дал себя уговорить. Хотя хотелось ему, не откладывая, идти к митрополиту и, буде тот согласится, принести свое покаяние и испросить: что же дальше?
«Боже, почему Ты меня оставил? – спрашивал отец Егорий с неведомым ему прежде смирением.– Почему?»
Тих стал отец Егорий Потмаков. Так тих, что Ласковин не раз и не два поглядывал на него с опасением: здоров ли? Не заболел?
Да, заболел. Но не телесным недугом. Молча сидел Игорь Саввович в уголке на кухне, не пытался искать помощи ни в Писании, ни в словах Христовой молитвы. Его собственная молитва была беззвучна. Ничего не просил он у Бога. Ничего.
Наташе было трудно соединить облик своего гостя с образом того отца Егория, о котором рассказывал Андрей. Тот был решителен, громогласен, настойчив до упрямства и скор в наставлении и действии. Этот – тих, добр, молчалив. Незаметен – вот точное слово. Именно он спас жизнь ее Андрею. Именно от него ждала Наташа, что умерит холодную ярость ее друга. Но Игорь Саввович ничего не говорил. На вопросы же обычные отвечал коротко: да, нет, хорошо.
– Может, вы прилечь хотите? – интересовалась Наташа.
– Нет, не беспокойтесь, мне здесь удобно. Прошло несколько часов, и они с Андреем действительно перестали его замечать. Дело даже не в том, что молчит, а в том, что… почти слился со стеной. Не человек. Часть пространства.
Когда стемнело и Андрей хотел зажечь на кухне свет, Наташа сказала: не надо. Она чувствовала: отца Егория нельзя сейчас трогать. Как нельзя трогать человека, потерявшего кого-то из близких. Что-то похожее испытывала она сама… вчера.
– Но я должен ему помочь! – воскликнул Андрей, чья натура требовала действий.
– Как? – поинтересовалась Наташа.
– Ну… не знаю. Может, у него шок? Хотя что я болтаю? Это же отец Егорий!
– Что ты о нем знаешь?
– Я? – Ласковин задумался и вдруг сообразил – ничего. Ничего он не знает об этом человеке.
– Хоть сколько ему лет? – Андрей только покачал головой:
– Не спрашивал. Лет сорок пять…
– А мне кажется – больше.
Ласковин только вздохнул. Порыв его угас. Вернее, переключился на более конкретные дела.
– Который час?
Наташа взглянула на настенные часы:
– Полседьмого.
– Тогда я поехал.
Андрей поднялся.
«Куда?» – глазами спросила Наташа.
– Нельзя терять времени,– пояснил Андрей.– Сейчас я – охотник, а когда станет известно, что мы живы,– могу стать дичью.
«Когда-то я уже это говорил? – подумал он.– Дежавю?»
– Будь осторожен!
«Ты понимаешь: я не переживу этого дважды!»
– Не беспокойся.
«Я не оставлю тебя одну, чудная моя!»
– Я буду до отвращения осторожен,– пообещал Ласковин.– Клянусь!
Тир располагался в переоборудованном подвале гражданского бомбоубежища. Вход – только по пропускам. Причем пропуск на каждого хранился прямо здесь, в ячейке под определенным номером. Пропуск Ласковину сделал по просьбе Сарычева (покойного Сарычева!) его старый приятель. Тот самый, на которого сейчас рассчитывал Ласковин.
Вахтер, офицер в отставке, которому давно перевалило за пенсионный возраст, при появлении Ласковина сказал:
– Долго жить будешь!
– Что? – удивился Андрей.– Вспоминали?
– Не то чтобы вспоминал… Слыхал, ты умер, а? А тут, как говорится, верная примета: долго жить будешь, парень. На, твои.
Он протянул Андрею коробку стандартных патронов браунинга, 7,65 мм, для автоматических пистолетов.
– Полтинник, как обычно?
– Да,– подтвердил Андрей и протянул деньги.
– Еще сотку,– сказал старик, пересчитав их.
– Ошибся? – удивился Ласковин.
– Инфляция.
Андрей добавил.
– Спасибо.
– О чем речь, сынок. Иди, работай.