Римский орел - Мазин Александр Владимирович. Страница 98

Пока Черепанов в зимнем саду изучал основы римского управления, Трогус успел продуть двенадцать динариев. Был возмущен и громогласно утверждал, что все генуэзцы – мошенники. Потом успокоился и заявил, что послезавтра в Веспасиановом Амфитеатре – мунера, то бишь травля диких зверей, а потом – гладиаторские бои. Поэтому завтра они идут в цирк.

– На войне на кровищу не насмотрелся? – буркнул Черепанов. – Мало тебе?

– Да что я – лавочник! – возмутился Трогус. – Не в этом дело!

Дело было в том, что Тевд только что «от вполне надежных людей» узнал имя ретиария [160] , который завтра точно победит. С другой стороны, Игры – это не только смертоубийство, а большой праздник. Завтра сам Август будет присутствовать. И вообще, Черепанов просто обязан хотя бы разок поглядеть мунеры и все сопутствующие им церемонии.

– Ладно, – согласился Черепанов. – Так и быть, сходим.

Но когда они вернулись домой, Геннадию пришлось изменить планы. На ступеньках у входа в его квартирку сидел раб, посланный не кем-нибудь, а сенатором Антонием Гордианом. Сенатор предлагал кентуриону Геннадию встретиться с ним завтра в третьем часу. В доме сенатора.

И это было предложение из тех, от которых не отказываются. Тем более что Черепанов с самого приезда в Рим лелеял надежду увидеться с Корнелией.

Глава ЧетвертаЯ, в которой Черепанов узнает о том, что является «проходной пешкой» [161] .

Семейству Гордианов (как поведал Черепанову всезнающий Трогус) в Риме принадлежало довольно много домов. В том числе и знаменитый «дом Помпея» [162] . Особняк, в который был приглашен Черепанов, не был столь роскошен, зато располагался в привилегированном месте: между гигантским кольцом Веспасианова Амфитеатра (который позже нарекут Колизеем) и банями, возведенными Траяном, последним из римских императоров-завоевателей.

Отделенный от шумных улочек стеной и парком, дом сенатора, несомненно, относился к числу архитектурных шедевров: почти невозможное сочетание легкости и монументальности, присущее некоторым здешним храмам. И когда после очередного поворота выложенной розовым камнем платановой аллеи дом внезапно и целиком возникал над кронами высоченных деревьев, это производило впечатление. Особенно если учесть, что одноэтажное здание было значительно ниже вековых платанов. Восхищенный Черепанов замер, любуясь открывшимся великолепием. Искушенный слуга-грек остановился мгновением раньше и ждал, внимательно наблюдая за гостем. Позднее он доложит хозяину, что кентурион Геннадий не глазел на строение, аки дикий германец, а созерцал красоту, как положено цивилизованному человеку.

Черепанов, естественно, понятия не имел об этом маленьком тесте.

У колоннады, украшенной по фронтону искуснейшей лепкой, гостя встречал сам хозяин дома, благородный сенатор Антонин Антоний Гордиан. В «форменной» тоге с пурпурной каймой и с широкой улыбкой на чеканно-благородном лице, обрамленном светлой, аккуратно подстриженной бородкой. Наверняка личная встреча тоже была частью продуманной игры. Сначала Черепанова минут пять продержал по ту сторону ворот, из-за которых на него злобно рычали два здоровенных барбоса, а потом сам вышел ему навстречу.

Гость и хозяин обменялись церемонными приветствиями, после чего Геннадия любезно пригласили внутрь.

Спустя несколько минут хозяин и гость, как равные, возлежали в триклинии с венками на головах и вкушали изысканные яства, ниспосланные сенатору щедрыми римскими богами, коим, разумеется, от этих яств была пожертвована положенная толика. Богам и предкам, чьи бюсты стояли вдоль одной из стен, аккурат под великолепной фреской, изображающей одного из пращуров сенатора рядом со знаменитым Сципионом в битве у Маргарона [163] , как явствовало из надписи. Несмотря на прошедшие четыре с лишним века, между предком и потомком наблюдалось несомненное сходство. Возможно, в этом была не одна лишь заслуга генов, но и мастерство художника. Краски фрески были слишком яркими для нескольких веков.

После соответствующих изъявлений благодарности за спасение дочери (где она сама, интересно?) и соответствующих «не стоит благодарности» со стороны Черепанова сенатор Гордиан принялся за дело. То есть за «обработку» Геннадия, целью которой было доказать, что он, сенатор, замечательный человек и лучший друг кентуриона.

Не будь Черепанов выходцем из лицемерного двадцать первого века, он вряд ли устоял бы. Впрочем, и в двадцать первом сенатор, несомненно, имел бы успех, потому что красноречие его было выше всяких похвал, а внешность, безусловно, располагающая и мужественная. Высокий, отлично сложенный сенатор, в отличие от многих своих «коллег», не пренебрегал физкультурой и не злоупотреблял обжорством: налегал в основном на фрукты. Зато, по словам того же Трогуса, слыл в Риме большим любителем женщин.

Вдобавок патриций оказался неплохим психологом и довольно быстро определил, что его «охмуряж» работает вхолостую. И с ходу сменил имидж.

– Однако ж все это пустые слова, – заявил он. – Хотя не скрою, что ты, Геннадий, мне по-человечески симпатичен. И весьма интересен как личность. Ибо ты для меня – загадка.

Черепанов вежливо улыбнулся.

– Моя дочь кое-что рассказала о тебе. – Сенатор пригубил поднесенное слугой вино, качнул головой – не то.

– Она достаточно умна, чтобы не считать дикарем любого, кто скверно говорит по-латыни. Но ее слишком увлекла твоя мужественность, чтобы заподозрить в тебе двуличие. – Сенатор отпил из другой чаши и благосклонно кивнул: хорошее вино, можно подавать.

– Двуличие?

– Да, именно так. Два лица. Как у бога Януса [164] (Черепанов в очередной раз пообещал себе выкроить время и поплотнее заняться римской мифологией.) И меня, скажу откровенно, более интересует твое второе лицо. Позволь спросить тебя… – Тут сенатор разразился длинной фразой на незнакомом Черепанову языке. Он сумел уловить только одно слово: «Ардашир». Имя повелителя Парфии.

Высказавшись, сенатор с большим вниманием следил за реакцией Черепанова. Реакция, естественно, была нулевой.