Варвары - Мазин Александр Владимирович. Страница 70

Поэтому он вернулся обратно и поинтересовался у «метрдотеля», нельзя ли в этой гостинице снять комнатушку.

Тот оказался совсем тупой, по-русски ни бум-бум. Пришлось показать знаками: мол, хочу в койку.

Доперло. Понял, пенек старый, обрадовался. Жестами показал: счас исполним. Кликнул двух хануриков, те деликатно взяли Коршунова под локотки, повели куда-то наверх…

Очнулся Алексей от приятного ощущения. Обнаружил, что сидит, привалившись спиной к стене. Что он – без штанов, в одной рубахе и ноги его – в кадушке с теплой водой. И моет их какая-то белобрысая…

Коршунов с трудом удержался от того, чтобы снова выпасть в приятное небытие. Было что-то важное… Что?.. Вспомнил! Пистолет!

С трудом разлепил веки, огляделся… А, вот он! Все барахло тут. Разложено на соседней лавке… Алексей с облегчением вздохнул и провалился в качающуюся бездну.

Она пришла, когда в узком окне зажглись звезды. Тяжелые косы упали на грудь Алексею. Широкая лавка скрипнула, когда теплое мягкое тело прилегло рядом, и гладкая щека прижалась к шее Коршунова.

– А?.. Кто?..– Хмель еще не выветрился из головы, мир качался, а темнота завивалась спиралью.

– Тш-ш… – Маленькая, пахнущая мятой ладошка прижалась к губам.

– Настя? – прошептал он.

– Йа-а-а… – Она потянула его к себе, прижалась всем телом: лицом, грудями, лоном, коленями… И как-то сразу оказалась под ним, а он – в ней, и лавка уже яростно скрипела и раскачивалась, и протяжные сдавленные стоны подхлестывали: быстрей, быстрей…

И когда он содрогнулся в последний раз и обмяк, влажное тело выскользнуло из-под него, и через пару мгновений у рта оказалась кружка с чем-то прохладным и кисловатым. Коршунов начал пить… И кажется, даже и не допил. Уснул.

Проснулся уже поздним утром. За окном галдели незнакомые голоса, звенел бубенчик. Хрипло заорал петух.

Голова не болела, но тело было вялым и каким-то неприятно легким. Сквозь веки пробивался свет, но глаза открывать не хотелось.

Рядом кто-то спал. Женщина. Что-то несильно давило на горло. Коршунов пошарил рукой: коса.

Настя!

Глаза моментально открылись…

Коса была не черная. Пшеничная…

Коршунов осторожно приподнялся, повернулся.

Рядом, подложив под щеку свернутую рубаху, посапывала незнакомая девка. Толстощекая и веснушчатая. Большущие груди с махонькими сосками лежали одна на другой, как розовые поросята.

В первый миг Коршунов почувствовал не разочарование, а облегчение. Он не помнил, что было ночью. И хорошо, что то, о чем он не помнил, было с этой незнакомой девушкой, а не с ней. Это было бы все равно что после бутылки «Смирновской» проглотить бокал восхитительного старинного вина, которое достается всего-то раз или два в жизни. Жахнуть залпом – и закусить вялым грибочком.

Как выяснилось, ночевал Коршунов не в самом доме, а во флигеле. На втором этаже. Во дворе пахло навозом. На скамеечке у крыльца восседал Стайна. Нехорошо было Стайне. Похмелюга мучила. Вокруг него хлопотала Анастасия. Окунала в бадейку тряпочку, прикладывала к вискам хозяина, смачивала загорелую лысину. Улыбнулась Коршунову. Официально. Но у Алексея все равно в груди екнуло. Вся она была такая ладная, аккуратная, чистенькая. Даже на ногах не здешние чуни, а изящные плетеные сандалии.

– Здоровья тебе,– произнес Стайна.– Как ночь?

– Хорошо.

– И я – хорошо.– Он похлопал Анастасию по бедру.– Есть хочешь? Пить?

– Да.– Коршунов пнул свинью, которая вознамерилась пожевать его штанину.

– Иди в дом.– Стайна вяло махнул рукой.– Там все… – и закрыл глаза.

Коршунов мог бы его вылечить. Одной-единственной таблеткой. Но почему-то не хотелось.

Позавтракав (явно объедками вчерашней обжираловки), Коршунов опять вышел во двор. И узнал, что по его душу уже дважды приходили. Один раз – Книва, другой – посыльный от Одохара.

Алексей обдумал, кому следует отдать предпочтение, и остановился на Книве. Совесть Коршунова мучила: бросил их в чужом городе. Пусть даже и родичи у них тут…

Вопрос: как их теперь искать? Городишко, конечно, маленький. Небось и тысячи жителей не наберется, но все же…

Проблема решилась легче легкого.

Стоило выйти на «площадь», и среди болтавшегося там народу Коршунов углядел знакомую рожу Одохарова дружинника.

Дружинник время проводил не праздно: обучал молодое поколение благородному искусству боя. Выглядело это так: учитель, голый по пояс и босой, с топором в одной руке и щитом в другой, подвергся яростным нападкам четырех подростков с палками.

Надо полагать, это было обычное времяпрепровождение, поскольку зрителей было немного и их средний возраст колебался в районе шести-семи лет.

Зато около длинного двухэтажного дома тусовалась целая толпа и парилось на солнышке не меньше десятка лошадей.

Коршунов не без удовольствия понаблюдал, как матерый профи несуетливо «держит» четверых щенков, поднимающих тучу пыли и активно мешающих друг другу. Потом окликнул дружинника.

Тот покосился: кто, мол, зовет? Узнал Коршунова. Прекратил тренировку.

– Книва. Где? – спросил Коршунов.

Конечно, в последнее время он поднаторел в языке, но предпочитал простоту речи всяким лексическим изыскам.

– Книва? – Дружинник пожал плечами.

Алексей решил уточнить вопрос:

– Родичи Фретилы где? Знаешь?

Дружинник огляделся, поманил одного пацаненка.

– Из рода Фретилы,– сказал он.

Пацаненок энергично закивал.

– Где твой дом – проводи,– потребовал Коршунов, стараясь почетче выговаривать слова.

Пацаненок махнул грязной лапкой и запылил через площадь. Алексей последовал за ним.

Дорога не заняла много времени. Искомый дом прилепился к городскому валу. Двери – нараспашку. Изнутри – знакомый пронзительный голосок. Рагнасвинта. Коршунов замедлил шаг – и вот она! Вышла наружу с двумя кожаными ведрами – и попалась.

Запищала радостно, бросила ведра, повисла на шее. Тут же отпустила, бросилась обратно в дом с воплем: «Аласейа! Аласейа пришел!»

Старшим в здешнем роду оказался младший брат Фретилы, слегка омоложенная копия коршуновского свежеиспеченного тестя. Разумеется, женатый. Разумеется, с целой прорвой детей, старший из которых оказался ровесником Книвы.