Женщина-лиса - Меррит Абрахам Грэйс. Страница 3

Она повернулась и снова осмотрела комнату. Комната широкая и длинная, но насколько длинная, ей не видно, потому что солнце, вливавшееся в высокое окно и ударявшее в древний сосуд, образовало непроницаемый занавес. Джин видела на потолке мощные балки, потемневшие от времени, со странными резными символами. Она видела слоновую кость и сверкающий лак. Низкий алтарь из зеленого гагата, странно изогнутый, на нем церемониальные предметы незнакомой формы, большой бронзовый кувшин, с крышкой в форме головы лисы…

Из тени за древним тангским сосудом показался человек. С ног до головы он одет в шелковое серебристо-голубое одеяние, на котором искусно, как паутиной, вышиты таоистские символы, а под ними, призрачно на серебряной груди, голова лисы. Человек лыс, лицо у него тяжелое, лишенное выражения, кожа гладкая и слегка желтоватая, как древний пергамент. Ему можно дать и шестьдесят лет – и триста. Но глаза его приковали к себе Джин Мередит. Большие, черные, подвижные, поразительно живые. Молодые глаза, противоречащие лишенному возраста тяжелому лицу. Лицо как будто маска, сквозь которую глядят эти глаза, сосредоточившие в себе всю жизнь. Это взгляд вливал в нее силу, спокойствие, уверенность, и все сомнения, все страхи, вся неясность исчезли из ее сознания. Впервые с момента нападения ее мозг стал ясным, хрустально чистым, мысли снова принадлежали только ей.

Она вспомнила, вспомнила все. Но все это как будто случилось с кем-то другим. Ей было жаль этого другого, но печали она не чувствовала. Она была спокойна. Черные молодые глаза вливали в нее спокойствие.

Она сказала:

– Я вас знаю. Вы Ю Чин, мудрый священник, которого любил мой муж. Это Храм Лис.

2

– Я Ю Чин, дочь моя. – Тот самый мужской голос, который она слышала из своего убежища во тьме.

Она попыталась встать, но снова опустилась на постель, побежденная слабостью.

Он сказал:

– Ночь и день, и еще ночь и часть дня ты спала, а теперь тебе нужно поесть. – По-английски он говорил медленно, будто не привык говорить на этом языке.

Он хлопнул в ладоши, и у зеленого сосуда сквозь столбы солнечного света скользнула женщина. Такая же лишенная возраста, как и он, с широким умным лицом и большими раскосыми черными глазами, добрыми, но и очень мудрыми. Халат покрывал ее от полной груди до колен, она была сильная, крепкая, смуглая, как будто вырезана из выдержанного дерева. В руках у нее поднос, на нем чашка с дымящейся похлебкой и овсяной хлеб.

Женщина села рядом с Джин Мередит, подняла ее голову, прислонила к своей полной груди и начала кормить, как ребенка. Джин увидела, что сама она обнажена, на ней только тонкая рубашка из мягкого голубого шелка, с серебристым символом лисы.

Священник кивнул, глаза его улыбались.

– Фьен-ви будет ухаживать за тобой. Скоро ты окрепнешь. Я вернусь. И мы поговорим.

Он вышел в широкие двери. Женщина до остатка скормила ей похлебку и хлеб. Потом ушла и вернулась с бронзовыми бутылками, в которых была горячая и холодная вода. Она раздела Джин, вымыла, вытерла, снова одела в свежую серебристо-голубую рубашку: одела на ноги сандалии, ушла. Трижды Джин принималась говорить с ней, но женщина только качала головой, отвечая на каким-то диалекте. Джин не понимала ни слова.

Солнце передвинулось с большой тангской купели. Джин лениво лежала в постели. Мозг ее был прозрачно ясен. Джин помнила все, через что прошла, но оставалась спокойной, невозмутимой, как лесной пруд, который отражает тучи, но чья поверхность остается неподвижной. Происшедшее казалось всего лишь отражением в сознании. Но под этой спокойной поверхностью скрывалось что-то безжалостное, алмазно твердое, что-то такое, что внушало бы боль и горечь, если бы Джин не знала, что это чувство будет удовлетворено.

Она вспомнила, что рассказывал ей Мартин о Ю Чине. Китаец, чьи предки были просвещенными правителями за десять столетий до того, как Человек из Галилеи был поднят на кресте; он изучал западный образ мысли в Англии и Франции, но не нашел удовлетворения своей жажде мудрости; вернулся в землю своих отцов, принял философию Лао-Цзе и уединился от мира в древнем храме в Юнани, известном как Храм Лис; с этим храмом связывались странные легенды, все в округе почитали и боялись его; здесь проводил он жизнь в размышлениях и науке.

Как же Мартин его называл? А, да, хозяин тайных забытых знаний, хозяин иллюзий. Она знала, что Мартин уважал Ю Чина больше всех людей, любил его… она подумала, не является ли женщина, ухаживавшая за ней, одной из его иллюзий… не исходит ли мир, который она ощутила, от него… может, это он сделал для нее боль и печаль иллюзиями… и, может, он поместил эти мысли в ее мозг… но думала она об этом сонно, это ее не волновало…

Он показался в дверях, подошел к ней, и опять глаза его казались источниками спокойствия, она глубоко пила из этих источников. Попыталась приподняться, приветствовать его; мозг ее ясен, но тело слабо. Он коснулся ее лба, слабость исчезла. Он сказал:

– Все хорошо, дочь моя. Теперь нам нужно поговорить. Мы пойдем в сад.

Он хлопнул в ладоши. По его сигналу появилась смуглая женщина – Фьен-ви, и с ней двое одетых в голубые одежды мужчин. Они несли кресло. Женщина подняла ее, усадила в кресло. Мужчины вынесли кресло в широкие двери, спустились по пологим ступеням к голубому бассейну. По дороге она осматривалась.

Храм построен на выступе горы. Он из коричневого камня и коричневого дерева. Стройные колонны, изгрызенные зубами столетий, поддерживают изогнутую крышу, крытую голубой черепицей. От широкой двери, через которую она прошла, спускается двойной ряд статуй лисиц, похожий на дорогу сфинксов в Фивах. Ряд заканчивается на полпути к бассейну. По склону горы вьется древняя лестница, по которой она поднималась. Там, где она подходит к храму, растет покрытое белыми цветами дерево. Оно колеблется на ветру, как пламя свечи.

Странно, но весь храм похож на голову лисы, морда лежит между лап – рядов скульптур, вершина горы – лоб, а белое цветущее дерево как белое пятно в волосах женщины…

Они у бассейна. Лицом к синей пагоде, стоит скамья. Женщина, Фьен-ви, накрыла скамью подушками; ожидая, Джин Мередит увидела, что у скамьи есть ручки, и в конце каждой ручки голова лисы, а на спинке скамьи вырезана цепочка танцующих лис; и увидела она по обе стороны скамьи выбитые в камне маленькие тропки, как для лап небольших зверьков, которые спускаются на водопой.

Ее посадили на скамью, и она погрузилась в подушки. Если бы не скамья и не маленькие тропки, она как будто сидит у бассейна, который Мартин построил на их калифорнийском ранчо. Там, как и здесь, ивы опускают зеленые щупальца в воду, там, как и здесь, свисают веревки глицинии, бледно-аметистовые и белые. И там, как и здесь, мир.

Ю Чин заговорил:

– Камень брошен в пруд. Рябь расширяется и достигает берега. Но вот она стихает, и пруд становится таким же, каким был. Но когда камень ударил, когда он погружался, когда распространялась рябь, микроскопические организмы в пруду изменились. Но ненадолго. Камень коснулся дна, пруд снова затих. Все кончено, и крошечные жизни такие же, как раньше.

Она спокойно ответила, ощущая прозрачную ясность сознания:

– Вы хотите сказать, Ю Чин, что убийство моего мужа – такой камень!

Он продолжал, как будто не слышал:

– Но есть жизнь внутри жизни, и над жизнью, и под жизнью – насколько мы знаем жизнь. И то, что произошло с крошечными существами в пруду, могли ощутить те, что под и над ними. Жизнь – это пузырь, в котором еще много пузырей, мы их не видим, и пузырь, который мы знаем, сам по себе лишь часть большего пузыря, который мы также не видим. Но иногда мы воспринимаем эти меньшие пузыри, ощущаем красоту больших, чувствуем свое родство с меньшими… и иногда меньшая жизнь касается нашей, и тогда мы говорим о демонах… а когда нас касается большая жизнь, мы называем это небесным вдохновением, ангелом, говорящим нашими губами…