Беглецы из ниоткуда - Михайлов Владимир Дмитриевич. Страница 2

– Отчего же? Есть хорошее местечко, и думаю, оно вам вполне подойдет.

Местечком этим оказалась каюта суперкарго – человека, коему полагалось ведать грузом и нести за него полную ответственность. Поэтому каюта его была даже более удобная, чем пассажирские в первом классе, а располагалась она в грузовом корпусе, весьма удаленном от обитаемых палуб.

Свободной же она оказалась потому, что этот рейс был чисто пассажирским, на Анторе срочного груза для Земли не нашли, его и не предвиделось даже; старые роботы, с которыми некогда развлекались сперва покойный Еремеев, а потом и ныне здравствующий Нарев, шли по цене лома и в особом сопровождении не нуждались, а серьезный груз ожидал на Земле, и предполагалось, что, доставив пассажиров, «Кит» заберет его и унесет в систему Тау. Следовательно, начальнику груза делать в этом рейсе было нечего, и он остался на Земле и производил необходимое оформление готовых для отправки товаров. Как известно, корабля он так и не дождался, и груз, надо думать, отправился в Тау на другом каком-нибудь борту; каюта же так и осталась свободной, и капитан смог предложить ее писателю, никого и ни в чем не стесняя.

Так все и обошлось – ко всеобщему удовольствию. Ни один не стал возражать, потому что никто от истоминского поступка не пострадал. В глубине души писатель обиделся: выходило, что он тут никому не был нужен. Может, это и не совсем так было, но в те дни и месяцы все увлекались детским вопросом, а в этих делах Истомин авторитетом не пользовался.

Как можно было предположить заранее, остальные дамы, похоже, решили не отставать от Веры с Инной: человечество «Кита», пусть и крохотное, должно было продолжаться и множиться – в тех, разумеется, пределах, какие задавал сам корабль.

На Ливии, откуда происходил Нарев, двойни рождаются чаще, чем в любом другом мире, входящем в Федерацию. Принято было считать, что там на женщин влияет какой-то еще неустановленный фактор. Так или иначе, Мила вскорости разрешилась двойней; младенцы оказались разного пола, и вовсе не исключено, что не в матери тут было дело, а в Нареве: Мила на Ливии никогда не бывала. Но это никого не занимало; все были рады за женщину, очень рады – может, одного ребенка ей бы и не хватило, чтобы мысли отвлеклись от оставшегося в далеком, недостижимом мире мальчика, но с двумя оказалось всего выше головы: и возни, и волнений, и любви. К человечеству прибавились Валентин и Валентина. Память о покойном Еремееве была еще слишком свежа, надо думать. Нарев не почувствовал себя задетым; жизнь давно научила его не быть слишком обидчивым.

Хотя, правда, имелось среди дам и исключение: доктор Зоя не стремилась вроде бы стать матерью. Когда ей намекали на это – лишь отшучивалась: говорила, что ей хватает возни с чужими детьми, где уж тут заводить своих. И еще, что если уж очень захочется, она выведет младенца в пробирке, чтобы совершенно не зависеть от мужской части населения. Шутила, разумеется; однако можно было и всерьез задуматься: а не придется ли именно таким способом доводить народонаселение до необходимого минимума? Если бы найти способ ускорить естественный процесс…

Время показало, что характер у Зои оказался покрепче, чем у капитана Устюга – хотя уж от опытного судоводителя можно было ожидать предельной выдержки. Она и была, и хватило ее почти на целый год. Ровно столько он наблюдал, как стремительно набирал обороты внезапный роман Зои с физиком Карачаровым; капитан подозревал (и, может, не без оснований), что со стороны Зои то была лишь своего рода чисто женская месть, и что на самом деле она вовсе не столь неуязвима, сколь хотела казаться.

Что же касается физика, то, спрятав Зою под свое крыло, он счел задачу решенной раз и навсегда, накрепко забыв, а скорее, никогда и не знав, что для женщины, даже для такой самостоятельной, как Зоя, случившееся с ними означало лишь начало отношений, которые должны были постоянно развиваться; Карачаров сразу же после медового месяца снова нырнул в свои теории, полагая, что уж коли жена возникла, то никуда больше она не денется.

Зое же нужно было, чтобы каждый день и каждый час ее завоевывали заново. Увидев, что ничего подобного не происходит, она сначала удивилась, потом обиделась (физик же упорно не замечал этого); может, другая женщина на ее месте постаралась бы привести супруга к необходимым выводам: средств для этого, как известно, у женщин всегда предостаточно. Она же оказалась для этого слишком гордой и ожидала, когда муж додумается сам, а пока этого не происходило – не рисковала родить ребенка: семья, по ее представлениям, должна была быть нерушимой – на ее условиях.

Она ждала почти целый год, а потом, без всяких объяснений, собрала свои вещи и вернулась в ту каюту, в которой и начинала этот бесконечный полет.

Карачаров очень удивился: по его мнению, все было в наилучшем порядке; он пошел за объяснениями, однако разговор не состоялся, потому что не произошло и самой встречи: Зоя просто не пустила бывшего мужа на порог. Физик попереживал ровно столько, сколько у него оставалось свободного от гипотез и вычислений (о которых речь зайдет позже) времени, и примирился, решив, что в конце концов так даже лучше: семья создавала слишком много сложностей.

Устюг после этого воспрянул духом в надежде, что теперь-то уж Зоя призовет его. Она же, возможно, ждала каких-то решительных поступков от капитана. Похоже, они испытывали друг друга; остальные, уже определившиеся, наблюдали за этим безмолвным состязанием с веселым интересом.

Капитан Устюг не выдержал первым.

Может, потому, что у Зои действительно дел было по горло. Известно, что для того, чтобы выжить в ненормальных условиях, человеку необходимо найти такое занятие, какое поможет ему надолго отключаться от мыслей о настоящем и будущем. Для Зои это была медицина. А поскольку на корабле люди не болели, она занялась их обследованием: осматривала, выслушивала, снимала кардио– и энцефалограммы, накапливала материал, предполагая, что с возрастом придут и недомогания – тогда-то все и пригодится. Люди подчинялись ей охотно: деятельность врача делала жизнь более похожей на привычную, ту, что была в большом мире.

Капитану же корабля (уже потерявшему право называться так, потому что и сам «Кит» утратил те свойства, какие и делали его кораблем) заняться было практически нечем; разве что время от времени проверять командные механизмы и устройства – чтобы хотя бы не стать просто ассистентом у инженера Рудика, который ежедневно с утра до вечера проводил ремонтные работы – да еще (тут уж работали все три члена экипажа) регулярно настраивать синтезатор – источник и основу бытия. А может, сыграло роль то, что, кроме него, в холостяках ходил еще и Истомин – а кто мог знать, что придет в голову обиженной и вдвойне разочарованной женщине?

Капитан не выдержал – однажды, когда считалось, что был вечер, пришел в докторскую каюту. Что и как там происходило – никто и никогда не узнал, зато результат стал известен очень быстро: свершилось наконец то, о чем эти двое договаривались еще накануне прибытия на Землю, как известно, так и не состоявшегося. Капитан выглядел счастливым, Зоя – как обычно. И по-прежнему не очень спешила: дочь Майя родилась у доктора через год и три месяца – тогда, когда Вера донашивала уже новую – как было заказано, девочку. Эту новую назвали Гренадой (ох уж эти родительские фантазии!). Зоя предупредила, что будет поступать по справедливости, соблюдая равноправие полов прежде всего в количестве. Особого труда это не представляло: работать с генами в корабельных условиях оказалось для врача несложным.

Дети рождались и потом, демографические взрывы происходят не мгновенно. Однако Вера хотела девочку – и администратор уговорил Зою уступить. В конце концов она согласилась, но предупредила, что это – в последний раз.

И сама – уже в следующем, Третьем году бытия, родила Атоса (имя сыну дал отец).

В Четвертом году Мила родила Али. В следующем, Пятом году, Инна произвела на свет Павла и заявила, что с нее хватит. В Пятом же Зоя разрешилась Флором, Вера же – Зорей.