Ночь черного хрусталя - Михайлов Владимир Дмитриевич. Страница 37

– Перестаньте! Самоубийство – в том, чтобы пытаться уничтожить все наши достижения! И человечество на это не решится.

– Наши достижения – или наши ошибки? Потому что, по сути дела, это одно и то же!

– Ну-ну, не надо вместе с водой выплескивать и ребенка…

– Не мы держим лохань, не мы! Мы сейчас – тот самый ребенок, которого выплескивают. И можем только кричать «Уа!».

– А я вот давно говорил: цивилизация изжила себя, процесс роста превратился в болезнь, все мы страдаем гигантизмом. Ее пора свертывать. Но без излишней резкости и торопливости, иначе в мире начнется такое…

– Началось уже. Только вы никак не хотите понять этого. Наступает хрустальная ночь. Вы помните, хотя бы из курса истории, что такое была хрустальная ночь?

– Знаете ли, я могу обидеться. В моей семье, среди моих недавних предков… Я еврей, в конце концов!

– Вот она и повторилась, только наша ночь – ночь Черного хрусталя: недаром Черным Кристаллом называется это здание… А вместо евреев будут уничтожать ученых и всех, кто хоть как-то содействовал нашим свершениям. Ужасно, несправедливо? Согласен. Но уже ничего не поделаешь, процесс пошел.

– Ну, до уничтожения не допустят. Как писал наш великий Рабле относительно мелюнских угрей…

– Я тоже думаю, что вы делаете слишком поспешные обобщения. В конце концов, локальный инцидент… Наши правительства сделают выводы.

– Правительства инертны. А вот массы…

– Ну, не думаю. Нет, нет. Но знаете что? Мне кажется, пришла пора писать письмо главам государств – наподобие того, как написал Рузвельту Эйнштейн…

Наконец-то Ева вернулась к Милову. Он посмотрел на нее с нежностью.

– Пойдемте, Дан, – она взяла его за руку.

– Они вас выслушают.

– Словно бы я за подачкой пришел, – буркнул Милов.

– Не обижайтесь: они так привыкли. Уже одно то, что вы не ученый…

Шестеро сидевших за столом потеснились, и, как будто без всякого сигнала, официант-тут же подставил еще стул; место для Евы нашлось еще раньше.

– Ну, господин Милов, чем вы хотите нас напугать? – почти весело обратился к нему тот, напротив которого Милов оказался. – Я волею судеб возглавляю этот питомник гениев и инкубатор открытий…

Они слушали Милова внимательно, не перебивая. Он старался говорить как можно короче и выразительнее.

– Итак, вы хотите использовать нашу станцию, чтобы обратиться к правительствам всего мира и предупредить их об опасности? Скажу сразу: нам положение не представляется столь трагичным. И мы уже сообщили о том, что здесь произошло. Так что мы полагаем: остается лишь спокойно ждать. Не сомневаюсь, что правительствами будут предприняты все необходимые действия.

– Нельзя ли уточнить, что именно вы сообщили?

– Только факты: местные власти выразили несогласие с пребыванием нашего Центра на их территории и требуют его ликвидации; местное население проявило некоторую несдержанность, в результате чего пострадал поселок ученых, однако посягательств на их жизнь не было – если не считать двух или трех спонтанных проявлений… Вообще вопрос, как вы понимаете, весьма спорный. Существует соглашение с правительством этой страны, так что переговоры будут весьма долгими, а мы тем временем спокойно продолжим нашу работу.

– Однако того правительства больше нет.

– Но нет и никакого другого.

– Прошлой ночью сожгли поселок; в следующую, может быть…

– Это нереально: ни одно новое правительство не станет начинать свою деятельность с таких поступков.

– Боюсь, что вы не поняли главного: в стране устанавливается – или уже установился – новый режим, фашистского типа. Могу напомнить: один из основных признаков таких режимов – полная бесконтрольность внутри и обильная дезинформация, направленная как вовнутрь, так и вовне. Я уже рассказал вам, что нам с доктором Рикс едва удалось предотвратить диверсию против Центра. А у вас ведь и реактор на ходу!

– Ну, он в полусотне миль отсюда, там полная автоматизация, ни одного человека. Ну хорошо, сумасшедшие могут найтись везде, и мы вам очень благодарны – вы подвергались немалому риску… Что же касается характера, который имеет новый, как вы говорите, режим, то, простите, в это трудно поверить. В наши дни, в нашем мире…

– А взрыв плотины?

Теперь говорили все шестеро, разговор стал общим.

– Ну, знаете ли, слова сумасшедшего – еще не доказательство. Просто бред. Тем более, как вы сами рассказали, он считал, что совершил… некоторые действия, но, как оказалось…

– Да, да. Я был на станции буквально несколько дней назад, – согласитесь, что такую диверсию нельзя провести без подготовки, плотина – не автомобиль; а там абсолютно ничего не было заметно. Другое дело – уровень воды повышался, действительно, быстрее обычного, и если при постройке плотины были допущены ошибки или злоупотребления…

– Я тоже не верю в гипотезу преднамеренного взрыва. Слишком уж… романтично.

– Вот именно – чересчур пахнет кинематографом.

– Во всяком случае, мы не можем выступить с заявлением такого рода. Наш престиж…

– Да поймите же! – Милов, утратив обычное спокойствие, едва не кричал, по сторонам уже стали оборачиваться. – Процесс может стать глобальным! Изменение характера цивилизации, отказ от многих производств, регулирование населения – все это неизбежно, и если этим немедленно не займутся правительства, то сделают другие – как это случилось здесь. В борьбе со всеобщим страхом смерти молчание и бездействие – плохое оружие! А другие тем временем говорят и действуют – но цели у них свои, совсем не те, что у нас…

– Дорогой друг, мы понимаем, что увиденное в городе не могло не подействовать на ваше восприятие событий, на ваше воображение – тем более, что вы, как – м-м…

– Скажите: полицейский!

– Ну, назовем хотя бы так. Вы, естественно, должны болезненно воспринимать всякое отступление от принятого порядка – согласитесь, что профессиональное мышление полицейского не может быть чрезмерно широким и демократичным; зато мы, ученые, привыкли… Одним словом, мы не допустим никакого использования нашего радиоцентра – во всяком случае, пока обстановка не прояснится.

– Может оказаться слишком поздно, – сказал Милов мрачно.

– Мы так не думаем.

«Бесполезно», – подумал Милов. Он встал.

– Благодарю вас, господа, за то, что вы меня выслушали.

– Господин Милов, – услыхал он сказанное вдогонку, – нам не хотелось бы, чтобы вы расхаживали здесь с оружием. Мы не привыкли, и к тому же это могут увидеть женщины, дети…

– Я приму это к сведению, – сказал Милов учтиво. Ева тоже встала и догнала его.

– Я с вами. Дан.

– Доктор Рикс, – сказал кто-то из шестерки, – нужно, чтобы мистер Милов как следует отдохнул, пришел в себя. Позаботьтесь об этом.

– О, разумеется, – сказала она, улыбаясь.

– Поужинаем, Дан, и поднимемся ко мне.

Он взглянул на нее. «Да пропади все пропадом, – подумал он. – Почему мне должно хотеться большего, чем остальным? Мне сейчас ничего, кроме нее, не нужно. Я-то выкручусь и ее хоть на руках, хоть в зубах, но вытащу, а эти – пусть подыхают под обломками вместе со своими мнениями и традициями. Зато те, кому удастся выжить, поймут, наконец, что к чему…»

Они поднялись на лифте, подошли к ее двери.

– Чувствуй себя, как дома, – сказала она.

– Это значит – приготовиться мыть посуду? У тебя тут хорошие запоры?

– Чего ты боишься, у тебя же оружие, – упрекнула она.

– Зарядов нет.

– Сейчас проверим.

Кажется, два или три раза звонил телефон, но никто и не подумал обратить на него внимания. Прошло черт знает сколько времени, пока они в первый раз пришли в себя. Комфортабельная комната, небольшое жилище рядом с кабинетом врача, была наполнена их дыханием. Сознание возвращалось медленно.

– Ах ты… русский, – неожиданно она не нашла другого слова. Но тут же исправилась: – Мой человек. Знаешь, я с первого взгляда поняла, что в тебе есть что-то… такое.

– Конечно, – откликнулся он, – какой еще дурак, кроме русского, станет тащить на себе женщину столько километров, чтобы сделать то, что можно было еще на берегу, в кустах… А ты кошка.