Пещера многоногов - Михайлов Владимир Дмитриевич. Страница 6

Корабль мчался, выключив даже опознавательные огни. Впрочем, это было лишним, потому что те обладали, вероятно, способностью видеть и во тьме, и по-настоящему следовало полагаться лишь на то, что они все же не наделены разумом и не уловят связи между стремительным движением длинной, горбатой сигары и тем суматошным метанием, теми скачками, которыми вынужден был передвигаться гонимый ими пловец.

Сандро приходилось нелегко. Он чувствовал, что устает, – эти порывистые движения под водой, маневры, чаще всего не дававшие даже возможности включить реактивный двигатель, требовали много энергии, и силы иссякали. На миг в сознании – в каком-то уголке его – мелькнула даже мысль о том, что враги оказались сильнее; они не боялись, а придвигались все ближе с точностью автоматов и целеустремленностью живых существ. Глаза их холодно посверкивали в воде, и вглядись человек в них попристальнее, пойми это сразу, пожалуй, он не стал бы далеко отходить от люка барокамеры, где всегда можно было бы укрыться…

Но он не укрылся, а сейчас было поздно, да и некогда думать об этом, надо было броситься вниз, в глубину, потому что сверху метнулся на него один из шестерки. Он промахнулся лишь на несколько сантиметров: слабая дрожь, прошедшая по телу Сандро, показала, что нападающий зря растратил свой электрический потенциал.

В цепи многоногов на миг возникла брешь. Проскользнуть? Но противник, словно все поняв, тотчас же метнулся назад и занял свое место в наступающей шеренге.

Это были воинственные создания, и теперь, пожалуй, можно было полагать разрешенным вопрос, кто же нанес такой заметный ущерб группе теоретика Мукбаниани, группе, в которой он один был человеком, а все остальные его члены были служебные дельфины, такие же верные помощники человека под водой, как собаки – на суше. Автандил тогда сразу предположил наличие в заповеднике каких-то агрессивных морежителей, но в реальность их существования никто по-настоящему не верил – откуда было взяться этим агрессивным? – и первым пострадал от своего неверия Валерий; а вот кто будет вторым?

Очень похоже становилось на то, что этим вторым будет не кто иной, как он сам, Сандро. Полукольцо, прижимавшее его к берегу, стало понемногу смыкаться, оно чутко реагировало на малейшие движения пловца вверх или вниз, и ему только и оставалось, что отступать да отступать все дальше…

И внезапно океаниста охватил гнев. В конце концов долго ли они еще будут его преследовать, эти непонятные существа? Он ведь отходит, это ясно видно – отходит. Почему же они не пропускают человека? И надо ли теперь жалеть их? Многоногов следовало щадить, пока они защищались, хотя им ничто и не угрожало, люди всего лишь хотели спасти своего, не более. Но не отдавать, и мало того – преследовать других?!

Нет, их не следует щадить… Очень трудно было согласиться с Седым сразу, поэтому геопатроны все еще лежали в гнездах пояса. Но раз враг хочет поразить нас любой ценой – даже электрическим ударом, – то ведь и мы можем совершить подобное!

Сандро нащупал один из патронов, вынул его. Сердито выдохнул воздух. Ну, погодите же!..

Он прикинул расстояние прежде, чем нажать на кнопку взрывателя, и это оказалось очень кстати. Преследователи держались так близко, что использовать патрон, не причинив вреда себе самому, по-видимому, не удастся.

Сандро снова отступил, поглядывая на многоногое, и уже окончательно признав в них не очередной объект изучения, а существ, равных ему в оценке обстановки в воде. Пусть эта оценка была инстинктивной (разумными многоноги быть не могли хотя бы потому, что ими руководил инстинкт убийства, не свойственный, как это знал любой школьник, ни одному мыслящему существу), но все же она была достойна уважения.

Многоноги, как враги, оказались достойными уважения, и Сандро вдруг мучительно захотелось, чтобы кончилось наконец это предсмертное безмолвие, чтобы кто-нибудь из шестерки окликнул его, и тогда – или полная ликующих звуков борьба, или, наоборот, обменявшись полными смысла звуками, они вдруг перестанут ненавидеть друг друга… Но шестеро молчали, а может быть, они вообще не умели издавать никаких звуков, кроме сухого щелканья клешней.

Тогда Сандро решился. Взмыв вверх, он с силой послал патрон вниз и вперед, в сторону нападающих, и как только поводок натянулся, – нажал замыкатель. Взрыв грянул, и Сандро, раскрыв рот, насколько позволял дыхательный аппарат, издал сумасшедший, нечленораздельный, но все выражающий клич. Попал? Кажется, да…

Лодка уже миновала место, над которым – на полсотни метров выше – все суетились огоньки, когда в рубку донесся подхваченный микрофоном и усиленный звук. Приборы согласно кивнули стрелками, отмечая легкий удар воды. Это взорвался геопатрон Сандро, и, значит, дела пловца становились не на шутку серьезными.

– Спокойно, Сандро, спокойно, – глуховато проговорил Седой, вслушиваясь в дыхание, которое аппаратура связи исправно доносила до сидящих в рубке. – Сейчас мы у тебя за спиной, в полукабельтове. Уравновесились, стоим кормой к тебе. Я подаю давление в барокамеру. Отступай к нам, люк будет открыт. Ты понял?

Ответа не последовало, но Сандро, наверное, все же понял, и вспомнил, что он не один в воде. Во всяком случае, почти сразу раздался еще взрыв, затем огонек прожектора метнулся к лодке, отдавая нападающим пространство. Седой представил себе, как Сандро стискивает зубы, как под очками его катится пот и ест глаза, но Сандро все же не закрывает их, чтобы это мгновение не оказалось для него последним. Седой грустно усмехнулся, – значит, и молодому поколению все-таки суждено было узнать, что такое битва, и страх, и угроза гибели. Вслух же он оказал:

– Без эмоций, Сандро. Внимание, внимание! Открываю люк. Открыл. Теперь – быстрее. Задача – в этот момент оставить их подальше…

Луч прожектора летел прямо к лодке. Бледные пятна кинулись за ним, но последний патрон заставил их на миг замедлить движение, и Сандро на какие-то обрывки секунды раньше приблизился к люку и стремглав пролетел границу, отделявшую океан от области равного давления воздуха в барокамере, открытой вниз. Самый быстрый из преследователей оказался на той же линии раздела, но створки люка сомкнулись хищно, как челюсти кашалота, и Седой в этот миг даже не услышал, а скорее угадал гнилой хруст, с которым упали на пол барокамеры отрубленные жадно распахнутые клешни преследователя. Многоног тотчас же завертелся на месте, окутывая себя темноватым, клубящимся облачком.

Уже и остальные преследователи подскочили, но тут Эдик, не ожидая команды, чуть подал лодку вперед. Седой выкрикнул только короткое слово «Да!». Реактивные двигатели корабля грянули пламенем гремучего газа. На миг в воде закрутились оторванные ноги, куски тел, тускло блеснули потухавшие глаза… Потом все охватила тьма, в которой не светилось больше ничего.

– Так… – медленно протянул Седой. Он искоса взглянул на Эдика, потом на Георга. Сейчас должно было произойти то, чего он боялся: рассуждать – это одно, видеть – другое, и поэтому теперь могли сжаться кулаки, загореться глаза, участиться дыхание, возбужденное неведомой им доселе радостью уничтожения.

И Эдик, и Георг действительно все еще всматривались в темную толщу воды, пытаясь что-то разглядеть. Искрошенные останки врагов?

– Да, – сказал Георг, поднимая голову. – Это очень интересно.

– Убивать?

– Что? А-а, – усмехнулся Георг. – Нет, убивать – противно, в этом все-таки есть что-то противоестественное. Я говорю об этих. Это действительно вид, не известный науке. Вы понимаете? До сих пор я узнавал такие вещи из книг или от других. И вот – увидел сам. Новый, не известный науке вид, – торжествующе повторил он.

– У науки нет пределов… – сказал Седой. – Нет пределов, мальчик… – Он глубоко вздохнул и сердито закричал: – Куда же это мы идем, черт побери?

– За Инной, – сухо ответил Эдик.

Седой с ужасом понял, что, захваченный зрелищем неравной схватки и поисками выхода из положения, он совсем забыл, что за бортом был не один член экипажа, а двое. Даже трое… И голос Инны давно уже не звучит в рубке.