Тело угрозы - Михайлов Владимир Дмитриевич. Страница 2

– С точки зрения моей науки – угрозы нет. Во всяком случае, серьезной, тем более – фатальной. Если бы она была, это отразилось бы на линии жизни любого из нас. Но я знаю руки всех присутствующих – и ничего такого там нет, никакой угрозы, никакой беды, которая совпадала бы у всех по времени. Итак, мой ответ – нет.

– Благодарю вас, профессор. А по-вашему, мэтр, как?

Ясновидящий ответил:

– Вижу много осложнений в государственных делах; но все они не выходят за рамки обычного политического процесса. Однако не усматриваю ничего глобального, чем могла бы быть мировая война, или, скажем, всеобщая эпидемия какой-то новой болезни, или потоп. Так что я склонен присоединиться к моему коллеге.

– А вот я не могу с вами согласиться, – прозвучало третье заявление.

Сделала его молодая женщина, присутствовавшая здесь в качестве астролога.

Повернувшись к ней, генерал улыбнулся – но улыбка его никак не выглядела доброжелательной.

– Ну-с, что же говорят об этом звезды? Хотя сию минуту вы вряд ли могли наблюдать их…

– Для иронии здесь нет поводов, – сказала она как отрезала.

– По-вашему, ваши коллеги так грубо ошибаются?

Женщина покосилась на насупившихся соседей.

– Нимало. Дело в том, что они искали ответ в пределах нашей планеты. В то время как угроза исходит извне. Из космоса. И…

– Благодарю вас!

Это прозвучало в точности как команда «Ат-ставить!».

Женщина умолкла, едва не захлебнувшись невысказанными словами.

– Благодарю всех! Вы нам очень помогли! Совещание объявляю закрытым. И напоминаю: ваши обязательства о неразглашении действуют двадцать четыре часа в сутки, триста шестьдесят пять дней в году. Все сказанное и услышанное здесь является совершенно секретным, составляет государственную тайну и не может обсуждаться даже между вами. Еще раз – спасибо. До свидания!

И он привстал со стула, словно собираясь толкать их взашей из кабинета.

Но они и сами покинули его чуть ли не бегом.

Глядя им вслед, генерал перевел дыхание.

Черт бы ее взял! Еще секунда – и она бы болтанула…

Но похоже на полное совпадение с текстом перехвата.

Ну что же…

Он поднял трубку.

– Волин? Зайди.

Откинувшись на спинку стула, как бы расслабившийся, сказал майору с некоторой даже ленцой:

– Значит, так… сделаем вот что – съездите, на месте потолкуйте с этим – как его? Да, Ржевом – или Ржевым, как его там правильно; посмотрите, что он за человек – тогда подумаем дальше. У вас ведь отдел сейчас не перегружен? Вот и займитесь этим. Только не напугайте его, народ сейчас такой…

– Слушаюсь.

– Хорошо, это все. Свободны.

Хотя на самом деле (думал он) это скорее было далеко не все. Новая информация могла пригодиться в… Стоп, стоп, даже в мыслях. Конечно, это вернее всего – пустышка, бред собачий, однако же… как-никак там было слово «президент» – слово, которое всегда казалось генералу чем-то вроде мины с таймером, поставленной на неизвлекаемость.

3

О президенте постоянно думают множество людей – по самым разным поводам. Самому же ему жизнь поминутно дает большую кучу поводов для размышлений, из которых – самому или с подсказки советников и приближенных – приходится выбирать наиболее срочные и серьезные. И в число этих поводов проблемы космоса никак не входили – их черед придет, предполагалось, когда возникнут очередные сложности на Международной космической станции. А сейчас главной была совсем другая тема.

А именно – его, президента, предложения о заключении эпохального (предположительно) соглашения между странами Ядерного Клуба об окончательной и бесповоротной ликвидации ядерных вооружений на всей планете. Они уже лежали на столе перед тем человеком, от которого успех – или провал – соглашения зависел в первую очередь: перед президентом Соединенных Штатов. И пока от него не поступит ясный и недвусмысленный ответ, президент России не сможет отвлекаться ни на какие другие проблемы. Кроме разве что всемирного потопа.

Президент знал, впрочем, что такое бедствие Земле пока не грозит. Хотя потепление климата, конечно, имело место; но эту проблему решать придется уже другому главе государства: до нее еще годы и годы.

А вот разоружение может произойти буквально в ближайшие если не дни, то недели, во всяком случае. И ни о чем другом сейчас думать не следует.

Дело это было настолько грандиозным, в полном смысле слова историческим и судьбоносным, что все прочее теперь казалось президенту слишком мелким, чтобы тратить время и силы; и все, что теперь происходило, он расценивал лишь под одним углом зрения: может это сыграть какую-то роль в подготовке Конференции и подписании Соглашения или нет. То, что в эту программу не укладывалось, он откладывал на потом. Вот сделаем главное – тогда будет время и на рутинные дела.

Это, однако, не должно было смущать никого ни в стране, ни во всем мире. И поэтому внешне он жил и работал в обычном ритме и по заранее составленным планам. Сейчас планы предусматривали его визит на Камчатку, давно обещанный, – и потому в эти дни президент действительно находился в Петропавловске, а не в Москве, скрупулезно выполняя программу визита.

4

Умирая, Ржев молол всякую чепуху. Он понимал, что уходит, и ему было страшно – хотя болезнь и была ужасна. И он старался не показать своего страха и говорил, пытаясь улыбаться, чтобы уйти так, как полагается мужчине. Говорил несерьезно.

– Тонгарев, – настойчиво спрашивал он, к примеру. – Был такой мореплаватель русский? И еще – Мангарев. Был?

Говорить ему было трудно и больно. Почти невозможно. Рак горла в последней стадии. Тут не поболтаешь. Но он упорно выталкивал слово за словом – со скрежетом, с неимоверным напряжением воли. Словно самым главным на излете земной жизни стало для него добиться истины об этих двух именах.

– Не было таких моряков, – отвечал Минич, внутренне вскипая: так ли следовало старику расходовать последние капельки жизни, которых почти уже не оставалось в представлявшейся воображению Минича клепсидре, где-то там отмерявшей положенное? Наверное, сказывалось действие наркотика; без него старик сейчас только и мог бы, что выть диким воем от боли. – Да Господь с ними. Ты лучше скажи: может, какие-то поручения есть, пожелания? Я сделаю…

– А об этом все в завещании сказано, потом прочитаешь, – прохрипел Ржев едва различимо; наверное, не хотелось ему говорить о неизбежном, что стояло совсем уже рядом. – Как же так – не было? В тех морях и Кутузова остров есть, и Волконского, Спиридова, Румянцева даже два острова есть – в Туамоту и в Маршалловых… Лазарева есть, Суворова, даже «Восток» есть – в честь корабля… Что, по-твоему выходит, Суворова тоже не было?

– Суворов был, и не один даже… – отвечал Минич уже через силу. – А Тонгарева никакого не было. Остров Тонгарева, понял? Тонга-рева. На их каком-то языке.

С трудом удерживался он от желания сказать: «Брось балаболить, тебе самое время о Боге думать, а не об островах…» Но нельзя было обижать старика в последние часы его жизни, а может, и минуты; при жизни Ржев хорошим был мужиком, достойным. Поэтому и сидел тут с ним Минич – ведь, по сути, совсем чужими людьми были они друг другу, ни в родстве, ни в свойстве не состояли. Просто не было у Ржева никаких близких, и никто другой не пришел бы, а должен же кто-то проводить человека в последний путь…

Знакомство их было, по сути дела, случайным – впрочем, в жизни журналиста многое зависит от нечаянных, никогда не планированных движений и пересечений, потому что работа такова: сегодня не знаешь, куда пошлют завтра – в пустыню, в тайгу, на освещение предвыборной кампании в губернском городе или (бывает ведь и такое везение!) за рубеж, куда поехало начальство с визитом, а штатный спецкор редакции заболел… Со Ржевым Минич встретился, правда, не в заграничном вояже, а тут, в Подмосковье, в его халупе. В газете завелась такая рубрика «Человек пристрастия» – о людях с какими-то интересными увлечениями, ставшими в их жизни главным; и одним из кандидатов в рубрику оказался каким-то образом и Ржев – астроном-любитель; снять и написать послали Минича – потому лишь, что на тот день для него другого задания не нашлось: вообще-то науки не были его профилем, он был репортером, «отовсюду обо всем», горячие новости, а не анализ и не обобщение. Ржев принял журналиста доброжелательно, хотя вначале и настороженно; однако Минич обладал искусством разговорить человека, а начав, старик уже не мог остановиться: астрономия и в самом деле была для него, похоже, смыслом жизни – особенно теперь, в глубоко пенсионном возрасте. Эта увлеченность заражала, и Минич вскоре поймал себя на том, что слушает не по обязанности, а потому что и на самом деле интересно. Ржев предложил посмотреть самому. Для этого следовало остаться на ночь – и Минич согласился, хотя бы потому, что никто нигде его не ждал – такая сейчас была полоса в его жизни. А посмотрев, заболел и сам, хотя и не в такой сильной форме, конечно, что была у Ржева, но такое пристрастие может развиваться и постепенно, хотя способно ударить и сразу; как и всякая любовь, одним словом. С той поры Минич стал наезжать довольно часто, хотя бывали и крупные пробелы – по причине командировок, а также потому, что в определенные дни Ржев заранее просил его не показываться – по каким-то своим мотивам, до которых Минич не старался докопаться: приезжал-то он теперь не по заданию. Материал, из-за которого он оказался здесь в первый раз, так и не пошел – показался Гречину, редактору, недостаточно захватывающим и каким-то очень уж нейтральным, не работающим на политическое лицо газеты.