Заблудившийся во сне - Михайлов Владимир Дмитриевич. Страница 38

Плоскость, в которой я находился, где-то вне моего сознания пересеклась с нужным мне континуумом. Люди из Института не могли войти со мной в контакт как раз потому, что я находился в ГПС – Гиперпространстве Сна; для того, чтобы дример мог проникнуть из яви непосредственно в это пространство, нужна была техника, какой Земля еще не обладала, – однако возможным оказалось перебросить клочок бумаги, в котором мне указывалось какое-то направление. Иного объяснения я не видел. Противник? Эту мысль я сразу отмел: имей они возможность добраться до меня хотя бы таким способом, они не ограничились бы запиской, предпочли хотя бы иголочку с ядом или что-нибудь в этом роде. Нет, это все-таки были не враги.

Так или иначе, я сразу понял, что поеду. И вовсе не из-за обещанного завтрака, хотя голоден я был донельзя, и ни по какому исчислению нельзя было бы установить, как долго я уже не ел. Но я – тот, каким я чувствовал себя в этом воплощении – точно знал, что это было очень давно.

Когда же именно?

Я принялся вспоминать и обнаружил, что успел прожить немало лет и испробовать великое множество всяких занятий. Если раскрыть мою трудовую книжку (я не без удивления нащупал ее в кармане) наугад, можно было бы убедиться, что мне в самые разные годы довелось побывать в сыщиках, выступать проповедником государственной религии (хоть убейте, не знаю, что это такое), кинорежиссером, мастером по вязальным машинам, слесарем-лекальщиком, столяром-краснодеревщиком и еще мало ли кем. И в один прекрасный день оказаться у разбитого корыта.

(Я не очень доволен был своим обликом в ГПС. Но, честное слово, не я его выбирал. Не знаю, кто.)

Далее – не так давно меня вытряхнули с последней работы за очередное несогласие с начальством. Трудовых сбережений в заначке не оказалось: не потому, чтобы я не трудился, но вследствие того, что совершенно не был способен сберегать.

Короче говоря, я обнаружил, что денег у меня нет, хочется есть, и что я даже не против небольшой выпивки – если сыщется желающий угостить.

(При этом я совершенно не знал: в каком городе и какой стране нахожусь, в каком времени, и даже – как выглядят деньги, которых мне так не хватало, и что именно такое здесь подают тем, кто заказывает выпивку.)

Я посмотрел на телефон, стоявший на полу на расстоянии вытянутой руки. Он не был похож на известные мне аппараты, но в том, что это именно телефон, я был совершенно уверен. Я помнил, что его отключили три дня тому назад за неоплату счетов.

Я медленно просканировал комнату взглядом в надежде увидеть что-то, что можно было бы сдать за сумму, достаточную для удовлетворения хотя бы самых примитивных потребностей. Но не обнаружил ничего, кроме странного зеленого куста, росшего в объемистой кадке и оказавшегося у меня за спиной. Где-то я его уже видел. Но для еды он был совершенно непригоден, и я не стал уделять ему внимания.

Какие еще были у меня возможности? Я мог навестить кого-нибудь из приятелей; у меня они наверняка были. Насчет выпить – не знаю, но покормить как-нибудь покормили бы. Однако моя гордость внезапно запротестовала против такого образа действий.

Можно было также выйти на улицу и кого-нибудь ограбить. У меня есть прекрасная игрушка – пистолет, который даже днем принимают за настоящий, а уж в темноте я и сам начинаю верить, что он способен выстрелить. Но осуществить эту простую идею мешало мое уважение к закону. Даже когда все прочее исчезало из обихода, у меня оставалась спокойная совесть, и я не хотел лишаться последнего достояния, с которого, кстати, не приходится платить никаких налогов.

И, наконец, заключительной возможностью было – отправиться на свидание, назначенное мне в записке.

Чтобы окончательно решиться, пришлось преодолеть некоторое внутреннее сопротивление. Так низко я еще не пал, чтобы позволить манипулировать мною при помощи куска хлеба. Нет, но это было интересно и загадочно. А загадочное влекло меня с детства. По характеру я романтик. Оттого и обожаю ругаться с начальством.

Так или иначе, я почти сразу понял, что поеду.

Собирался я недолго. И уже через несколько секунд оказался у двери. Вошел в лифт, стремительно рванувшийся вверх. Вышел в подземелье, отделанное мрамором, там росли пальмы, и оно напоминало большой зимний сад. Рядом, в зале, шло кино. В саду толпилось много людей, чертами лица напоминающих японцев; они делились на пары и, лежа между пальмами, занимались, похоже, любовью (было полутемно, и я не совсем уверен в том, что понял их движения правильно). Я тоже был японцем и обнял китаянку, медленно танцуя с нею что-то непонятное, потом прижал ее к себе с силой и ощутимым желанием, она тоже обняла меня, повисла на мне, оторвав ноги от пола, но для нас не нашлось свободного места, и к тому же она боялась родителей, находившихся где-то поблизости. Мы с нею были героями фильма, шедшего в это время в зале. Потом фильм закончился, мне понадобилось в туалет, а она побежала к родителям. Затем я ждал ее на проходной, перед лестницей, что спускалась в метро. Ее долго не было, и я начал уже бояться, что она прошла тут раньше меня, но наконец увидел ее за стеклами – в черной шубке, с белыми крыльями за спиной, она торопилась и улыбалась мне. В проходной за столом сидел брат моей давней знакомой, в которую я был влюблен в молодости. Он кивнул мне и подал пистолет, рукояткой вперед. Я сунул его в наплечную кобуру. На всякий случай постоял у подъезда, оглядываясь. Темнело. Улица была немощеная, извилистая, застроенная одноэтажными маленькими – в три окна каждый – домиками с палисадниками и мезонинчиками. Две старухи на лавочке, равномерно сотрясавшие воздух, на миг умолкли, оглядели меня и, не найдя ничего интересного, снова открыли шлюзы. Я вежливо кивнул им и пустился в путь.

Я никогда в жизни не бывал в этом городе – вероятно, его вообще не существовало в Производном Мире; не знал, естественно, и о переулке Марка Аврелия. Тем не менее шагал уверенно, словно что-то вело меня. Дошел до трамвайной остановки; ждать пришлось долго. В конце концов вагон подошел – дребезжащий, угловатый, с лавками вдоль салона. Номер маршрута был «Ъ». На предпоследней остановке (я знал откуда-то, что она предпоследняя) уверенно вышел. Там, правда, заколебался – было уже совсем темно – и прибегнул к помощи прохожего. Тот лишь ткнул пальцем. Переулок оказался рядом.

Я глянул на уличные часы, полагаясь на них, правда, не более, чем на клятвы уличной девицы в вечной любви. Судя по стрелкам, назначенное мне время уже почти наступило. Без труда найдя искомый дом, я подошел к нужной двери и восемь раз, как было указано, нажал кнопку.

За дверью послышались негромкие шаги. Стихли. Прошла секунда, другая. И дверь распахнулась. Я глубоко вдохнул воздух и вошел.

Новый знакомый

Мое ожидание чего-то чудесного начало гаснуть стремительно, словно огонек зажигалки, в которой кончился газ. И в самом деле: на то место, в котором я рассчитывал оказаться – заведение, в котором кормят, – увиденное ну никак не походило.

Не без недоумения оглядывал я убогую комнатку, в которой очутился. Не знаю, как остальная часть квартиры, но в этой комнате, похоже, не жили, да и вряд ли это было возможно. С серых стен свисали клочья некогда ярких обоев; на обнажившейся штукатурке местами виднелись неопровержимые признаки обитания клопов, в единоборстве с которыми человек обычно проигрывает. Два стекла в раме голого окна треснули, по наслоениям грязи на них, а также и на полу, можно было изучать историю; уверен, что там нашлись бы и следы сажи от костров первобытного человека. С потолка – высокого, лепного, несовременного – свисала одинокая лампочка без какого-либо абажура, удерживалась она на тонком телефонном проводе. Лампа, правда, судя по величине, тянула ватт на полтораста. Пол когда-то был паркетным, но сейчас паркетины сохранились только в редких местах – островки в море черного пола, крашенного в последний раз, похоже, при жизни прадедов. Из мебели в комнате стоял неожиданно кокетливый столик – восьмиугольный, инкрустированный красным и черным деревом, – к сожалению, страшно запущенный; на нем возвышалась консервная банка из-под тресковой печени, полная окурков. Были еще в комнате два стула – венский, а второй – тяжелый, полумягкий, с продранной и вытертой кожаной обивкой. Больше всего в комнате лежало книг – стопами и просто кучами они располагались во всех углах, пыль покрывала их мощным пластом, и разобрать хоть что-нибудь даже на обложках было совершенно невозможно. Рядом с одной из книжных куч находился картонный ящик, судя по размеру и надписям – от телевизора «Sony» с экраном 21"; был он с верхом заполнен письмами, пожелтевшими, надо думать, от времени. В одном из углов приютились две старых (без ствольной накладки) русских мосинских трехлинейки без штыков, подле них валялась ковровая сума – старая, местами вытертая до основы и, похоже, пустая.