Завет Сургана - Михайлов Владимир Дмитриевич. Страница 13

"В последний раз", – сказал он. Значит, то и правда был последний раз ее женского самоощущения?

Ну, самоуправцы проклятые!..

Встать Онго мешало множество проводов – оказалось, что на ее тело налеплено множество датчиков, исправно доносивших приборам о ее состоянии. В два рывка она сорвала с себя всю эту дребедень и рывком встала с койки.

Пошатнулась: почувствовала, что очень слаба. Удивилась тому, что новое приобретение почему-то не мешает, хотя раньше она относилась к мужчинам с некоторым сожалением: таскать на себе такие придатки, да еще не в самом удобном месте! Сейчас подумала об этом мельком и тут же отвлеклась: сильно кружилась голова, и пришлось снова сесть на койку; хорошо еще, что можно было удержаться в сидячем положении. И еще лучше, что никто не мешал… собственно, чему не мешал? Да чему угодно.

Но сорванные датчики, похоже, давали информацию не только на ту аппаратуру, что располагалась в палате, но и куда-то еще – на сестринский пост, наверное. И Онго еще не успела собраться с силами, чтобы вновь попытаться встать, как в распахнувшуюся дверь уже вбежали двое. Первой была сестра, зато второй – мужчина – оказался не врачом, как следовало ожидать, а военным, судя по мундиру с какими-то цветными значками на воротнике. Он показался Онго знакомым. Постой-ка… Тот самый, что ночью? Он, он! И с другой уже? Странно, но она ощутила обиду. Вот наездник! Лихой парень, ничего не скажешь.

Ей невдомек еще было, что время женских обид прошло навсегда.

А вызвана обида была тем, что и солдат, и сестра были непосредственно перед появлением в палате явно заняты чем-то другим – судя по тому, что оба они раскраснелись и глубоко и учащенно дышали; солдат на ходу застегивал куртку, сестра же не успела привести себя в порядок, и не только халат ее был нараспашку, но и кофточка под ним расстегнута донизу, а поскольку под нею ничего больше не было, округлые груди ее оказались совершенно открытыми постороннему взгляду.

Онго невольно взглянула на них, привычно сравнивая со своими. А в следующие мгновения ей пришлось пережить нечто совершенно неожиданное.

Оказалось, что новое ее приобретение способно вести себя самостоятельно, без ее воли и участия. При взгляде на голые груди сестры Онго внезапно ощутила сильное напряжение внизу живота – там именно, где только что испытывала боль; напряжение все усиливалось; она, невольно испугавшись, опустила глаза, и увидела…

Не она одна. Солдат загоготал оглушительно и немелодично, словно гогой заржал, сестра же смутилась и поспешно запахнула полы халата. Состояние Онго между тем продолжалось, она не могла бы ни назвать его, ни определить, но невольно сделала шаг вперед – по направлению к представительнице больничного персонала. Головокружение остановило ее – иначе трудно сказать, что Онго захотела бы сделать.

А солдат-любовник заговорил с Онго, и не деликатно, как, наверное, сделал бы врач, а резко, даже грубо, по-военному:

– Мужик, вот теперь сразу видно, что мужик: не успел в себя прийти, и сразу захотел на бабу. Так держать, Онго, бабские придури отставить! Всегда веди себя как мужик! Даром, что ли, тебя наградили всем прибором? Вот и носи его с честью. И не забывай того, чему я тебя ночью обучал. Жаль, что тебя так сразу – я бы и еще провел с тобою практические занятия. Значит, оклемался?

Слава Творцу. Еще недельку покантуешься, подкормят тебя гормонами и прочим – и хватит, Онго Ру, в строй, поскорее в строй, там твое место пустует, а страну надо защищать – и тебе, солдат, придется этим заняться!

Глава 2. СОЛДАТ ОНГО РУ

С темнотой перестрелка на клине Ком Сот стихла, улкасы, наверняка оставив, как обычно, на деревьях меткачей-"дятлов", сейчас отползали, чтобы, перегруппировавшись, часа через два повторить попытку прорыва где-нибудь в другом месте: горцы нюхом чувствовали, где есть слабина, а где – нет, и никогда не лезли на рожон, но после разведки боем, если успех не обозначался, уходили искать другое место, возможно, более уязвимое. Преследовать их в темноте означало терять людей попусту, и от такой лихости давно уже отказались: она хороша была только для докладов наверх, но не для статистики потерь. Сейчас квадрат-воин Меро, выдвинув посты и выслав ночную – с приборами – разведку для уточнения: действительно ли противник отошел, а также для охоты за "дятлами", чтобы поменьше перестука шло с деревьев, после которого у санитаров прибавлялось работы, разрешил ужинать и отдыхать, выставив дневального в каждом взводе.

Солдат второго класса Онго Ру, второй номер в расчете тяжелого пулемета СКТ (Скорострельный крупнокалиберный триговый), как и весь расчет – шестеро, – поужинал всухомятку: кухни, как всегда, застряли Арук знает где, поварская братия не любила передвигаться в светлое время, а после того как в соседнем квадрате кухня попала в засаду и никто из ее состава не выжил (улкасы даже варевом не воспользовались, выражая свое презрение и отвращение, вылили все на землю и смешали с песком и хвоей), повара стали проявлять прямо чудеса изобретательности, находя каждый раз новые (и правдоподобные!) объяснения того, почему не смогли доставить обед (ужин) на передовую; повара все были воины категории Г, так что серьезно спросить с них у начальства рука не поднималась.

Правда, сухой паек они привозили полной мерой, не скупились, тем самым как бы заранее давая понять, что в следующий раз раньше, чем через сутки, не появятся. Сухомятка сейчас была – консервы из полорогого фарга и сутовые галеты; консервы можно было бы и подогреть – однако пользоваться походными примусами (имевшимися у каждого солдата в ранце), не говоря уже о разведении костров, капитан запретил раз и навсегда: улкасские "дятлы" били по всякому проблеску, даже по сигаретному огоньку, прицелы у них были первоклассные – свирские, понятно, и последних моделей, – какие здесь далеко не до каждого квадрата еще дошли.

Солдаты привычно ругали тыловых воров, которые на каждой войне сколачивают немалые состояния, грозились когда-нибудь да добраться до них, но это еще когда будет… Пока же приходилось курить в рукав или в ямку, вырытую для этой радости, накрывшись поверх для верности черными пластиковыми плащами, под какими спасались обычно от дождей; хватало такого плаща недели на две – не иначе, как и тут не обошлось без воровства.

Галеты отсырели – вода сегодня так и висела в воздухе, хотя до настоящего дождя дело не дошло. Ничего, влажным комком легче было досуха вытереть банку изнутри, чтобы ни крошки не пропало. Этим и занимался сейчас солдат Онго Ру и жевал чисто механически, не ощущая ни голода, ни сытости, думая в это время совсем о другом.

С той поры, как с девушкой Онго произошла известная нам перемена, прошло уже два с лишним месяца. Первый из них она – да нет, тогда уже "он", только очень трудно было к этому привыкнуть, – он провел среди себе подобных, среди метаморфов – таково было их официальное название, хотя в разговорном обиходе все поголовно пользовались другим словеч-,ком: обертыши. Уже не в клинике, но еще и не в казарме; то был своего рода летний лагерь, где их продолжали долечивать и физически, и – главное – психически: чтобы поменьше думали о своем прошлом и побольше – о настоящем и о ближайшем будущем.

Первые дни там прошли тяжело; все держались по-одиночке, неприятно было даже смотреть на себе подобных, а если уж общения было не избежать – на занятиях, скажем, или в столовой, – то оно ограничивалось нервным хихиканьем и почти нечленораздельными междометиями. Сначала в состав этой группы включили и пару дюжин природных мужиков – из числа солдат и подофицеров: рассчитывали, вероятно, что их пример поможет вчерашним женщинам ощутить себя представителями сильного и воинственного (как продолжали по привычке говорить) пола. Не получилось: слишком влиятельным было еще женское начало у измененных, и появление природных мужчин стало оказывать на них, напротив, расслабляющее действие, а не то, какого ожидали.