Тени Королевской впадины - Михановский Владимир Наумович. Страница 43

– Что ж, «Антоша» так «Антоша». Пошли, – решила Барановская.

Фойе было полупустым, несмотря на вечерний сеанс. Играл оркестр, певица исполняла «Синий платочек», явно подражая в своей манере Клавдии Шульженко.

Иван взял за руку Веронику, но она тихонько высвободила ее.

– Послала я, Ваня, еще полдюжины запросов по разным адресам, – произнесла она, невидяще глядя перед собой. – Ума не приложу, куда бы еще написать… Может, ты присоветуешь?

– Подумаем, Ника. Но сначала я должен посоветоваться с одним моим знакомым.

– Дельный человек?

– Очень.

– Только не откладывай, ладно? – попросила Вероника.

– Завтра же позвоню, – пообещал Иван.

Фильм показался Талызину привлекательным и смешным. Правда, взволнованный близостью Вероники, Иван смотрел на экран не очень внимательно.

После кино зашли в Сокольнический парк, оказавшийся по пути, долго бродили по заснеженным аллеям.

– Расскажи о себе, Ваня, – негромко попросила Вероника и взяла Талызина под руку.

– Что?

– Все, – коротко пояснила она.

– Все не получится.

– Почему?

– Слишком много времени понадобится. Тебе надоест слушать, – попытался отшутиться Талызин.

– Ну, расскажи тогда хоть что-нибудь, – снова попросила Вероника, женским чутьем понявшая, что коснулась чего-то запретного, о чем Ивану говорить тяжело или неприятно. – Ты ведь все знаешь обо мне, а я о тебе – почти ничего.

Талызин рассказал о войне, перекорежившей всю его жизнь, о надоевшем одиночестве, о том, как трудно дается ему нынешнее, мирное бытие. Веронике хотелось расспросить его о родителях, но что-то удержало ее от этого вопроса.

– Теперь вот пробую жить, как говорится, начав с нуля. Не знаю, что из этого получится, – заключил Талызин свой рассказ.

– А есть у тебя друзья, Ваня? – спросила с участием Вероника.

– Видно, я стал трудно сходиться с людьми. А прежних друзей отняла война. Ты сейчас у меня самый близкий друг…

Несколько минут шли в молчании. Навстречу им промчалась по аллее весело галдящая стайка подростков на лыжах.

– А вообще-то, ты счастливее меня. У тебя есть Сережа. И мама.

– Счастливее… – задумчиво повторила Вероника. – Знаешь, муж так и не видел Сережу. Фотокарточку, правда, я послала на фронт, но не знаю, дошла ли. Успел ли он получить до того как… пропал. А на отца в сорок втором пришла похоронка, он был в ополчении…

Больше всех приходу Талызина радовался Сережа. Иван всегда приносил ему игрушки, возился с мальчиком, вечно они что-то мастерили.

– Дядь Вань, пошли строить крепость! – говорил Сережа, и они шли во двор, где возводили сложное строение из снега, льда и веток – предмет пристального внимания и зависти окрестных мальчишек, которые, впрочем, скоро подключились к работе.

Иван и Сережа наращивали башни, сооружали подъездные мосты, выкапывали вокруг крепости защитный ров. Или шли кататься на санках с уклона, который начинался прямо в конце их улицы. Или просто отправлялись на прогулку, а иной раз – по магазинам за покупками, по списку, который составляла Агриппина Захаровна.

– Чего ты ждешь? – как-то сказала она Веронике. – Ты же видишь, человек порядочный, положительный…

– Не пьет, не курит, – попыталась Вероника перевести разговор в шутку.

– Да, не пьет и не курит, если угодно! – повысила голос Агриппина Захаровна. – И он любит тебя, неужели ты слепая?

– Знаю, – тихо произнесла Вероника.

– Посмотри на себя, – продолжала мать. – Как ветка, высохла. Сколько можно ждать-то?

– Всю жизнь.

– Сколько уже лет нет писем! Сколько времени прошло, как война кончилась!.. Когда же ты научишься смотреть правде в глаза, а не витать в эмпиреях! Коли остался жив – дал бы о себе знать.

– Ты же знаешь, на войне всякое бывает. Может быть, он выполняет особое задание, не имеет права писать домой… Помнишь, я приносила книжку? – устало возражала Вероника.

– О господи! – всплеснула руками Агриппина Захаровна. – Ты иногда рассуждаешь как ребенок, мне просто страшно становится за тебя. Помру – совсем беспомощной останешься, да еще с Сережкой на руках. Как можно верить всяким выдумкам? Мало ли чего писатели насочиняют? Я вот что скажу тебе, голубушка, – произнесла веско мать. – Не хочешь о себе, так хоть о Сереже подумай. Ребенку нужен отец. – Агриппина Захаровна понизила голос, глядя на мальчика, увлеченного «конструктором», который недавно подарил Талызин. – Вчера они играли тут с Иваном, – мать перешла на шепот, – а я на кухне была. Иду в комнату и слышу – Сережка говорит: «Дядь Ваня, хочешь быть моим папой?». Я и остановилась.

– Ну, а Иван? – спросила Вероника дрогнувшим голосом.

– Он взял его на руки, подкинул, потом прижал к себе и сказал: «Хочу. Очень хочу, Сережа».

Вероника отвернулась.

– Что скажешь? – наседала мать.

– Слишком просто все у тебя получается, мама, – покачала головой Вероника.

– А у тебя слишком сложно! Знаешь, Ника, не нами сказано: «Спящий в гробе, мирно спи, жизнью пользуйся, живущий».

– Ненужный разговор, мама. Оставим его, – решительно оборвала Вероника, завидя в окно Талызина, открывающего калитку.

Едва Иван вошел в дом, к нему с радостным возгласом бросился Сережа.

– Что принес, дядь Вань? – спросил он после того, как Талызин, подбросив его в воздух, поставил на место.

– Сергей! – укоризненно произнесла Вероника.

– А что? Вопрос по существу, – весело сказал Иван и, достав из кармана игрушечный грузовик ядовито-зеленого цвета, протянул подарок мальчику, который тут же принялся катать машину по полу.

Агриппипа Захаровна, постояв несколько минут, отправилась на кухню.

– Сегодня день подарков, Ника! – продолжал Талызин. – У меня и для тебя есть кое-что.

– Люблю подарки, – улыбнулась Вероника, протягивая руку.

– Сначала ответь на один вопрос. Есть у тебя подружка в Новосибирске?

– В Новосибирске? – удивленно повторила Вероника.

– Да.

– Никого у меня там нет, – покачала она головой. – А почему ты, собственно, спрашиваешь?

– Нет, ты вспомни, вспомни, – настаивал Талызин.

Вероника опустила руку:

– На что-что, а на память, слава богу, я не жалуюсь. Говори, в чем дело?

Иван достал письмо из кармана.

– Вот, почтальонша только что у калитки передала. Для тебя. От неизвестной мне девушки по имени… Ты чего испугалась, глупая?

– Дай сюда.

Побледневшая Вероника взяла конверт, внимательно прочла адрес, некоторое время вертела в руках потертый прямоугольник письма. Наконец, решившись, неловко, наискосок надорвала его и отошла к окну, чтобы прочитать страницу, вырванную из ученической тетради.

Талызин, которому передалась взволнованность Вероники, с тревогой наблюдал за ней.

Вероника, пробежав глазами листок, сдавленно вскрикнула.

Талызин кинулся к ней:

– Ника, что случилось?

– Он жив! Слышишь?.. Он жив, жив, жив, – повторяла она словно в бреду.

В комнату вошла встревоженная Агриппина Захаровна.

– Ника, что с тобой? Тебе плохо? От кого письмо?

– Я всегда знала, что он жив, – произнесла Вероника и разрыдалась.

Писала медсестра новосибирского госпиталя для тяжелораненых. Писала «на свой страх и риск» и просила извинить, что берет на себя смелость сообщить, что муж Вероники обгорел в тапке и лишился зрения. Решил не возвращаться домой, хотя его уговаривали и врач, и вся палата. Твердил, что не хочет быть никому обузой. Повторял, что уж как-нибудь сам, один, скоротает век, да и государство не даст пропасть. Прошло столько времени, а состояние его не улучшилось. «Не знаю, какое решение Вы примете, но не написать Вам я не могла», – заключала письмо медсестра.

Вероника тщательно сложила письмо, спрятала его в сумочку, подошла к вешалке и стала одеваться.

– Ты куда? – спросила мать.

– За билетом на вокзал. – Вероника держалась спокойно, только чуть подрагивающий голос выдавал волнение.