Эстафета - Михановский Владимир Наумович. Страница 26

И вот наступил день, когда Тилон должен был отправиться на Олимпиаду.

Прощание с Гидоной вышло грустным.

Расставшись с Пелопом и выслушав все добрые советы и напутствия, Тилон вышел за калитку. Гидона вызвалась проводить его.

– Вас могут увидеть вместе, – покачал головой Пелоп. Тогда не миновать беды.

– Я провожу Тилона только до оврага, отец! – умоляюще произнесла Гидона.

Вместо ответа Пелоп махнул рукой и отвернулся.

Какое-то время молодые люди шли молча.

– Знаешь, Тилон, мне неважно, победишь ты на Олимпиаде или нет, – произнесла неожиданно Гидона. – Нет, не так! поправилась она. – Я, конечно, от всей души желаю, чтобы ты победил. Но всего главнее для меня, чтобы вернулся целый и невредимый…

– Можно подумать: ты провожаешь меня не на Олимпиаду, а на войну! – попытался улыбнуться Тилон, но улыбка получилась вымученной: на душе у него было смутно, неспокойно. В селении в последнее время снова поползли слухи о домике на отшибе, о его обитателях, насылающих порчу. Но теперь с ними связывали имя Тилона.

Его настроение передалось и Гидоне, хотя о том, что его тревожило, Тилон не рассказывал ни ей, ни отцу.

– Груз для прыжка гляди не потеряй, – сказала Гидона.

– Скорей голову потеряю! – ответил Тилон и поправил под мышкой увесистый свёрток с голышами. – А ты приободрись, Гидона. Вот увидишь, я вернусь за тобой. Может, и отца уговорим уехать с нами… Знаешь, у меня на родине, в Спарте, женщина говорит, провожая мужа на войну: со щитом или на щите. Я надеюсь вернуться со щитом.

…Чем ближе приближался Тилон к Олимпии, тем чаще припоминался ему памятный ночной рассказ Филлиона о своём отце, побывавшем на Олимпиаде. С каждым днём, с каждым часом дорога становилась все более запруженной. Шум, разноязыкий говор, смех оглушали Тилона, привыкшего к тишине и малолюдью. Тилон был грустен, тревожные мысли одолевали его. Как встретит его, изгнанника, спартанская делегация там, на Олимпиаде? По ночам, во время краткого отдыха, Тилону снилась далёкая Спарта, родители, Пелоп, из последних сил совершающий прыжок с тяжёлыми дисками, чтобы обучить Тилона прыжку с тяжестью. Грезились ему домик за оврагом, виноградник, залитый солнцем, Гидона…

В пути Тилон старался ни с кем не общаться, шёл сам по себе, погруженный в думы.

Дорога круто вильнула в гору, идти стало труднее, но Тилон по-прежнему шагал быстро, обгоняя одну за другой пышные делегации из различных городов и государств.

Слева и справа от дороги вздымались живописные склоны, поросшие миртовыми и оливковыми рощами, которые источали на солнце дурманящий аромат. Встречались здесь и вековые кряжистые дубы, и стройные сосны, идущие на мачты для кораблей. А там, вдали, теснились горные вершины, вдруг напомнившие Тилону смертельную схватку на горном плато и слепого вождя восставших крестьян, который спас ему жизнь ценой собственной жизни…

Одна из вершин, возвышавшаяся среди других и особенно густо поросшая лесом, привлекла внимание Тилона, и он спросил у случайного спутника, как она называется.

– Ты, видно, издалека? – спросил тот.

– Издалека, – согласился Тилон.

– Знай; это и есть священный Олимп, жилище богов, – произнёс торжественно путник. – А вон там, правее, – это холм Крона…

Тилон долго стоял, вглядываясь в Олимп, но ни одного бога, хотя бы самого завалящего, второстепенного, не обнаружил. «Боги попрятались от жары», – подумал он, снова пускаясь в путь. Спутник его семенил рядом.

Они миновали перевал, и перед ними открылась олимпийская долина – неправильный четырехугольник, весь видный сверху как на ладони. У самого края долины возвышался храм. Словоохотливый спутник пояснил Тилону, что храм посвящён супруге Зевса – Гере, матери олимпийских небожителей.

– Близ этого храма проводятся Героиды – женские спортивные игры наподобие Олимпиад. Ведь на Олимпиадах женщинам запрещено появляться – я имею в виду стадион и ипподромы.

– А если женщина рискнёт и появится там, что ей грозит? спросил машинально Тилон, мысли которого были заняты другим.

– Смертная казнь!

Бурный Алфей казался отсюда прихотливо извивающейся серебристой змейкой. А вон и Кладей – широкий ручей, впадающий в олимпийскую реку и щедро питающий её своими водами.

Они спустились в долину, миновали богатый храм, посвящённый Гере, и взяли влево. Вдоль дороги потянулись небольшие, но исключительно пышные строения, непохожие одно на другое, – каждый дом был на своё лицо.

– В каждом из этих строений хранятся дары Олимпиаде от определённого города или государства, – сказал всезнающий спутник Тилона. – А дальше, за строениями, ты видишь портик Эхо…

– Тот самый? – переспросил Тилон, и у него от волнения перехватило на миг дыхание.

– Ну да, – кивнул собеседник. – В этом портике главный судья Олимпиады или глашатай будет провозглашать победителя в каждом виде состязаний, и эхо повторит его имя семь раз, даря бессмертие на века!..

Тилон остановился, разглядывая портик, о котором столько слышал. Толпа их обминала, толкала, задевала краями одежды, поругивала – стали, мол, посреди дороги, словно ослы!

– Что с тобой, парень? – забеспокоился наконец спутник Тилона. – Голову напекло? Пойдём в тень, к фонтану. Попьём немного, умоемся.

Тилон что-то пробормотал.

– Что, что? – не расслышал спутник.

– Здесь, в портике, через несколько дней глашатай провозгласит и моё имя, – тихо, словно обращаясь к самому себе, произнёс Тилон.

– Идём, – потянул его за рукав спутник. – Я же говорю ты перегрелся на солнце. Хорошо хоть, в дороге не свалился.

– И эхо повторит моё имя семь раз! – продолжал, не слушая, Тилон.

– Повторит, повторит, – проворчал спутник. – И не семь, а двадцать семь раз. От чего-чего, а уж от скромности ты, парень, не умрёшь! А может, ты того?… Винцом перед нашей встречей побаловался, а оно теперь и вступило в голову?

Тилон и впрямь походил на пьяного: глаза его горели, волосы растрепались. Они без всякой цели бродили по долине Алфея, и все привлекало его внимание, на все смотрел он как заворожённый.