Последние Каролинги – 2 - Навина Наталья. Страница 24

– Ладно. Становись лагерем. Ночевать будем здесь.

Солдаты с гомоном разбрелись по пустырю, выворачивая из развалин подходящие лесины для костров. Больше там ничего не искали – после данов грабить было нечего. Кое-кто примеривался бить рыбу с плеса. Все было как всегда… они хорошо запаслись продовольствием и вином из разграбленных домов вассалов-предателей и готовы были ночевать где угодно. Впрочем, окажись деревня на месте, они бы и свежатинкой не побрезговали… но ее здесь не было. Хотя Эду деревня была нужна только для одного. Он хотел спросить, где здесь похоронен мельник. И похоронен ли вообще. Он не стал спрашивать об этом Азарику, предвидя, что это будет ей слишком больно, но знать – хотел. Возможно, это сделали Эттинги… только единственный оставшийся в живых Эттинг сейчас шлепает по Компендию, цепляясь на королевин подол.

Теперь уже не узнать.

Он постоял, кусая губы. Затем подозвал Жерара, оруженосца, и велел седлать коня. И предупредить часовых, что он, Эд, уезжает до света в лес. Жерар, здоровенный детина, прижал к груди мощные кулачищи.

– Ночью? В лес? Одному? Да там же и нечистая сила, и волки, и мятежники бродят! Ваше величество, возьмите хоть меня с собой!

Эд зыркнул на него так, что Жерар проглотил язык и незамедлительно ринулся исполнять поручение. Правда, временами оглядывался и жалобно моргал – надеялся, что король передумает и позволит ехать с ним. Напрасно надеялся. Жерар, конечно, был человеком верным, но не настолько, чтобы Эд мог ему доверять. За всю жизнь у Эда был только один оруженосец, которому он полностью доверял. Доверял и теперь… только он… она уже не была его оружносцем.

Пока он огибал излучину реки, спустилась ночь. Но Эд хорошо видел в темноте – привык за время бродяжьей и разбойничьей жизни. Он искал… если бы он сам мог определить, что он искал! По крайней мере, он должен был увидеть то самое место.

Только по ивняку и зарослям бузины он его и узнал. Ничего здесь не осталось. Обломки плотины затянуло илом, занесло песком, пепел от мельницы и хижины его владельца давно разнес ветер.

И все же – он был уверен – именно здесь четыре года назад, может быть, день в день, прокатившись по лесу, остановилась императорская охота, чтобы найти себе новое развлечение. Все закрутилось перед глазами в дикой пляске – императрица с золотыми волосами, выпевающая свою злобную литанию, придворные, доезжачие, священники, старик с окровавленным лицом, девочка в посконной рубахе, мечущаяся у костра из горящих книг… нет. Нет. Сейчас не время для подобных воспоминаний. Это уже было. Потом.

Он спрыгнул с коня и повел его за собой в поводу. Внезапно что-то хрустнуло под ногой. Он нагнулся и отскочил, как ужаленный. Сапог его наступил на человеческий череп. Против воли он ощутил, как его колотит. Господи, неужели еще и это? Мало убить по незнанию родного отца, нужно еще и попрать ногой его кости? Усилием воли он подавил в себе дрожь и поднял череп, взглянул в его пустые глазницы. Кость была совершенно бела и уже покрывалась известковой коркой. Эд знал, что это значит. Череп был слишком стар и не мог принадлежать Одвину.

Потом он смутно вспомнил скелет, болтавшийся под потолком в хижине мельника, и который он сам же во время всеобщего погрома разнес на куски.

А это означало – хижина мельника была здесь. А также – никто после сюда не возвращался и ничего не трогал.

Он отбросил череп и вытащил из ножен меч.

Копал он долго. Хотя единственным свидетельством в пользу этих трудов были вопли Кочерыжки о том, что у мельника-колдуна имелся погреб, в котором наверняка было кое-что припрятано. И это при том, что усопший смертью неправедной аббат врал гораздо чаще, чем молился, а в доме мельника уж точно ни разу в жизни не бывал. Но он чувствовал какое-то злобное, ни с чем не сравнимое удовольствие от того, что благородное лезвие родового меча (чьего рода, кто объяснит?) заменяло простой заступ или лопату. Вытирал пот со лба и вновь вонзал Санктиль в сырую черную землю. Он действовал уже бездумно и мог бы работать так до самого рассвета, пока меч не ударился о что-то твердое.

Он соскреб полосу дерна, наросшую здесь за четыре года – обнаружились остатки обгорелых досок и оплавленная с них глина, расшвырял это, как в лихорадке. А под грудой мусора, в который превратились остатки жилья, некогда опрятного и уютного – крышка, – не такая, как пол, оттого, видно, и не сгорела – доски прочные, не иначе, дубовые, соединенные бронзовыми скрепами. Кольцо на крышке погреба, однако, проржавело вконец, и когда он схватился за него, отвалилось, осыпаясь рыжей трухой.

Тогда он подцепил крышку мечом, как рычагом, и нажал, что было сил. Крышка сначала подавалась неохотно, натужно, а потом отошла, и он отпихнул ее в сторону. Открылся черный провал, более темный, чем ночь, что обступала его.

Уж не в свою ли могилу заглядываешь, Эд, король Нейстрии? Если его и можно было чем-то запугать, то только не этим. Однако здесь на собственное зрение уже нельзя было полагаться. Он вернулся к ивняку, наломал сухих веток, выкресал огонь и поджег. И с этим самодельным факелом спустился вниз.

Каких бы ужасов он ни ожидал от тайника чернокнижника, всем этим ожиданиям не суждено было сбыться. Погреб был самый обычный, из тех, в которых рачительные хозяева хранят припасы на зиму. Конечно, воздух был затхлый, и деревянная лестница, которую годами не поновляли, подгнила, так что Эд едва не свалился с подломившейся ступеньки, однако ж ничего замогильного здесь не было. Простой деревенский подпол с полками по стенам. Но и мешков с просом и репой, окороков и связок лука на этих полках тоже не имелось. А стояли на них кувшины и корчаги с горлами, плотно замотанными тряпками, а кое-где и с запечатанными или залитыми свинцом. И находилось в этих кувшинах – Эд мог бы в этом покляться – что угодно, только не доброе мозельское вино и не деревенский сидр. Не знал он, что там такое было, и, честно говоря, знать не хотел. Возможно, Азарика сумела бы в этом разобраться, но…

Но в эти мгновение его внимание привлек какой-то предмет, цветом и формой отличавшийся от всего, что он здесь увидел. Придвинувшись, он разглядел в самой глубине, у стены, какой-то ларец. Пришлось бросить факел – все равно от него не было уже никакого толку, полностью прогорел – и попробовать сдвинуть ларец с места. Это оказалось неожиданно просто – на вес ларец был легче, чем представлялся. Под слоем пыли обнаружилось, что он костяной и полностью, от крышки до днища, покрыт замысловатой резьбой.

Держа ларец в руках, Эд взглянул вверх и увидел, что небо побледнело. Близился рассвет. Подхватив свою находку, он выбрался наружу, но возвращаться в лагерь не спешил. Даже если эта находка не значит ровно ничего, он не желал, чтоб ее кто-нибудь видел.

Для начала он рассмотрел сам ларец. Моржовая кость, а манера – бретонская либо ирландская. Что само по себе еще ничего не значит. Ларец был заперт на замое, и где находился ключ от замка, в настоящее время ведал один только Бог. Однако Эд и не собирался тратить время на его поиски (ключа, не Бога). Он сбил замое кинжалом и отжал крышку. И приступил к изучению содержимого ларца.

Самым большим предметом в ларце оказался вытянутый чеканный футляр из тусклого металла, судя по весу, серебряный. Против ожидания, у футляра оказалась отвинчивающаяся крышка, и когда Эд открыл ее, выяснилось, что футляр содержит толстенный свиток, плотно исписанный непонятными значками по телячьей коже. Сколько Эд ни вглядывался в тусклом рассветном сумраке, он не мог узнать ни одной знакомой буквы. В норманнском плену ему приходилось видеть руны, которые тамошние колдуны высекали на камнях или резали на кости для своих волхвований – но и руны эти значки ничуть не напоминали. Пресловутая «халдейская книга», с которой начались все несчастья Одвина? И почему он хранил ее отдельно – ведь другие книги были наверху, где и сгорели?

Он осторожно убрал свиток в футляр и закрыл его. Возможно, остальные предметы, хранящиеся в ларце, прояснят загадку…