Последние Каролинги – 2 - Навина Наталья. Страница 56

– Таким образом, достойные сеньеры, можно надеяться, что мы, благодаря нашему мужеству и предусмотрительности, с честью выйдем из испытаний, ниспосланных нам Господом, как и подобает благородным франкам, о которых недаром сказано в законе наших отцов: «Народ франков, сильный в оружии, непоколебимый в мирном договоре, мудрый в совете, благородный телом, неповрежденный в чистоте, превосходный в осанке, смелый, быстрый и неутомимый». – Произнеся это, он поднял голову и обвел собравшихся взором, ясно говорившим, что он сам и есть истое воплощение этого благороднейшего из народов. – А теперь, господа, воздав должное нашим обязанностям, обратимся к Богу. Время идти к мессе.

Он встал с кресла. За ним стали подниматься со своих мест и остальные. До Роберта долетали обрывки разговоров.

– …норманны опять в Уэссексе. А у меня там дочь замужем…

– Волки забегали в город и выли на улицах Парижа. Плохая примета – зима будет долгая и морозная.

Роберт спросил у барона Оржского, недавно вернувшегося из Лаона:

– Есть ли какие новости из столицы?

Тот покачал головой.

– Ничего нового. Говорят, король собирается в поход на север…

– Не думает ли мой брат, наконец, взять себе новую жену?

– Ничего такого я не слышал.

– Это не мудро. – Роберт возвысил голос так, чтобы его слышали остальные. – Похоже, он поступает сообразно пословице: «Жена бывает хороша лишь мертвая». – Кто-то в зале загоготал, однако Роберт оборвал смех резкой фразой: – Но я снова повторю – это не мудро!

Какая редкостная удача, думал Роберт по пути в базилику святой Женевьевы, где он обычно слушал мессу. Поистине он любимец судьбы. Осуществляя свою месть, он желал лишь мести, и вот оказалось, что, как в сказке, с одного удара поразил две цели. Нет не только прежней королевы, но и новой. А значит, единственный наследник…

Сам Роберт женился летом 896 года в соответствии с договором, который они заключили с Бозоном Провансальским, когда последний за год до того приезжал в Париж. О графине Базине мало кто мог сказать что-то определенное, в том числе и ее супруг. А еще римляне считали, что та жена, о которой никто не может ничего сказать – ни хорошего, ни плохого – самая лучшая. Тихая, не слишком красивая, однако ж и не уродливая, она ограничивала свой досуг рукоделием и церковью и никогда не вмешивалась в дела управления. Зато она отлично справлялась с тем делом, к коему ее предназначила природа, и за два года супружества успела подарить мужу уже двух сыновей – Гуго и Роберта.

А у Эда детей нет. Даже побочных. Он совершил непростительную ошибку, перепутав любовь с браком. Роберт даже в юности, будучи по уши влюбленным в Аолу, такого себе не позволял. А ведь зеленому юнцу подобная глупость еще простительна, сорокалетнему же мужчине – никогда. Ему и не прощают. Кто не слеп, видит, что творится в государстве. Разумеется, никогда не стоит сбрасывать со счетов возможность того, что Эд одумается (хотя слова «одумается», «образумится» вряд ли к нему применимы) и снова женится. Все равно, время работает против него и за Роберта.

Роберт верил в свою удачу, и пока что она его не подводила. И он уж сделает все от него зависящее, чтобы помочь своей удаче. Добрый, милостивый, благоразумный… словом, безупречный – таким он сделал себя в глазах людей. Таким его и запомнят. А Эда – забудут. Да, он герой. Точнее, был героем. Но что толку быть героем, если удача не за тебя?

И, к тому же, Эд сам виноват во всем. Так пусть теперь пожинает плоды…

Но, однако, великая вещь – общая кровь. Всячески осуждая Эда, Роберт в то же время чувствовал, что совершенно его понимает. Разве он сам не прошел через то же самое?

Все-таки мы с ним братья, сказал себе Роберт. Мы оба способны любить только раз в жизни, и оба убили возлюбленных друг друга. Только Эд убивал явно и тем же оставлял себя открытым для мести. А Роберт убил тайно, чужими руками, сделал все, чтобы не навлечь на себя подозрений. Но этого он даже себе не говорил.

Людям Альберика не удалось настичь сеньера Битурикского, и он бежал в Австразию, а оттуда, кружным путем, – в Бургундию. Именно там находился сейчас Карл, хоть и слабоумный, но по уверению многих как светских, так и церковных князей – законный король Нейстрии. Сам по себе он ничего не значил, да и происходил от Каролингов также по женской линии, но за ним было право законности рождения, и он был также коронован в Реймсе, и, вдобавок, он был ценен именно своей незначительностью. При слабом короле силу набирают вассалы, это и тупому ясно. Разве что за исключением полных идиотов. Таких, как Карл. Поэтому мятежные нейстрийские сеньеры – те, кому удалось избежать карающего меча Эда, собирались вокруг Карла Простоватого. Но именно те качества законного потомка Каролингов, от которых мятежники чаяли себе выгоды, удерживали армию вторжения от выступления. Карл мог служить предлогом, символом, марионеткой на троне, но уж никак не командовать армией. Тем паче против такого опытного и закаленного во многолетних войнах полководца, как Эд. Рихард, герцог Бургундский, сумел бы стать сильным командующим. Слишком даже сильным. Нейстрийские сеньеры опасались, что, возглавив их, он не удовольствуется ролью простого союзника Карла и отвоеванную власть оставит себе. Сменив же Эда на Рихарда, человека, может, и не очень умного (будь он слишком умен, это, скорее, вменили бы ему в недостаток), но упорного и воинственного, они бы не выиграли ничего. Выбрать командующего из своей среды? Это было бы самым разумным выходом, но не всегда самый разумный выход оказывается наиболее достижимым, да и не слишком-то они уважали разум, считая, что он необходим лишь слабыми и незнатным. Прийти же к соглашению им мешало то самое пресловутое «а почему не я?», что подтолкнуло их к мятежу. Никто в окружении Карла не пользовался достаточным влиянием, чтобы навязать свою волю остальным. Будь жив Фульк, он наверняка бы закрутил какую-нибудь сложную интригу, натравливая одних на других, нашептывая, намекая, обещая и, вероятно, получая от этих действий значительно больше удовольствия, чем от конечного результата. Но Фулька не было, и то, что происходило вокруг Карла, было не более, чем обычное собрание вояк, разгоряченных вином, бездельем и бахвальством. И хотя до настоящих раздоров дело тоже не доходило, но и согласия не было. Прошло лето, пришла осень, мятежники же, все увеличиваясь числом, по-прежнему не трогались с места.

Это не означало, впрочем, что Нейстрия жила в мире. Все уже давно забыли, какой он – мир. Ведь гражданская война, сразу же пришедшая на смену войне с норманнами, тянулась с перерывами уже десять лет, а до этого разве мало было войн, бунтов, переделов границ? Кроме того, в последние годы возникла еще одна напасть. Неожиданно напомнила о себе бесследно расточившаяся тень Карла III. Покойный император, не обзаведясь, как известно, наследниками от законной жены, имел, однако, в Ингельсгейме побочного сына. О бастарде этом в первые годы после кончины низвергнутого императора все забыли, и он проводил жизнь в бедности и ничтожестве, но как раз сейчас, когда он вошел в совершенный возраст, многие тевтонские сеньеры смекнули, что этот юноша, именуемый Бруно, может прийтись к месту. В самом деле, почему в империи должна главенствовать Нейстрия, а не Австразия? Оный Бруно столь же способен стать марионеткой в руках тевтонской знати, как бедный Карл – в руках нейстрийской, и к тому же он хотя бы не слабоумен, способен отличить рубаху от штанов и не пускать слюни на торжественных приемах. А уж по сравнению с Эдом прав на престол у него несоизмеримо больше. Он – внебрачный сын императора, в то время как Эд – всего лишь внебрачный сын имперской принцессы, а мужской линии в вопросах престолонаследования всегда отдается предпочтение. Что же до низкого происхождения его матери, то существует древнее положение франкского права, гласящее: «Наследником короля является всякий, рожденный от короля» (о том, что это положение меровингской эпохи не было подтверждено капитуляриями Каролингов, ибо служило причиной многих кровавый распрей и гражданских войн, не упоминалось).