Если враг не сдается - Нестеров Михаил Петрович. Страница 33

– Суки! Вы о…ели! Откройте, паскуды!

– Вы чего творите?!

– Издец тебе, сержант!

– Мы задыхаемся, б…! Открой!

– Шаров, падла, останови их!..

Голоса становились все тише, напор на створку люка – все слабее.

– Предупреждаю: без оружия! – снова выкрикнул Червиченко. – Руки на затылке. Раз, два, три… Пошли!

Зурабов сошел со щита – медленно и вальяжно, как со сцены. Как и остальные, он понимал, что россияне не окажут никакого сопротивления; их брали буквально теплыми, задыхающимися от «паралитика». Единственное, на что хватит каждого из них, – это выбраться и безжизненным кулем повалиться на землю; рвать ворот, хрипло всасывать воздух, пялиться в одну точку ослепшими глазами, вылезающими из орбит. Этот рассвет превращался для них в закат.

Султан, стоящий в паре шагов от запасного выхода, отпрянул, когда изнутри вместе с первым спецназовцем наружу вырвалось облако газа. Зурабов выругался и сменил позицию по ветру.

Магомедов считал вылезавших. Вот первый, проползя на четвереньках, повалился на бок и сжал в ладонях кипящую изнутри голову. Второй попытался было встать, но рухнул, не чувствуя под собой ног. Третий… Четвертый… Пятый застрял, не в силах преодолеть последнего шага; ему, зажмуривая глаза и задержав дыхание, помог выбраться Зурабов: он схватил спецназовца за рукав куртки и оттащил в сторону. Шестой… Султан, глянув на него, склоняясь над выходом, тут же отпрянул и скрестил на груди руки: «Готов».

Внезапная атака превзошла все ожидания. Бойцы спецназа не оказали ни малейшего сопротивления еще и по той причине, что были уверены в нападении на них группы сержанта Литвинова. Сейчас они ничего не видели и не слышали, отказывались что-либо понять.

– Там остался кто-нибудь? – спросил Магомедов, убирая автомат за спину.

– Вроде бы никого, – отозвался Зурабов, заглядывая за тело мертвого спецназовца. «Слабак. Быстро окочурился». И если даже кто-то и остался внутри, то такой же бездыханный.

– Все, хватит любоваться, за работу! – Магомедов несколько раз ударил в ладоши.

Боевики переворачивали бойцов на спину и держали их под прицелом. Адлан, заглядывая каждому в лицо, медленно пошел вдоль лежащей шеренги. Прошел до конца и вернулся к лежащему в середине; он, на взгляд Магомедова, был старше своих товарищей. И, как оказалось, выносливее и опытнее. Он не хватал воздух открытым ртом, а старался дышать носом – коротко, но часто, понимая, наверное, что избыток кислорода в крови только ухудшит его положение. Это как при пожаре – дал доступ воздуху, и все: пламя разгорится с новой силой.

– Ты командир группы?.. Тебя спрашиваю, собака! Ты прапорщик Седов?

– Я… – Упырь хотел было приподняться на локтях, но Адлан, шагнув к нему, несильно ударил прапорщика в голову.

– Лежать, «кусок»! Остальных в расход, – распорядился он.

Раздался один выстрел, другой – слева и справа от Магомедова. Спецназовцев убивали выстрелом в голову.

А Адлан, как охотник, положив ногу на грудь своей поверженной жертве, поднял голову. Пройдет не так много времени, и голубоватый небесный простор растерзают лопасти вертолета. Он доставит его команду в любую точку области, сядет на любой охраняемый объект. И пусть на проходной сличают, сканируя, отпечатки ладоней – все это пустое. А «содержательное» опустится в центре охраняемой зоны, выпуская команду в семнадцать опытных диверсантов. Ни один объект не устоит против такой силы.

Магомедов уже слышал щелчки снайперских винтовок, видел падающих с вышек караульных, вдыхал едкий дым рванувшего у дверей ангара мощного заряда. Его бойцы разбиваются на пары, берут под контроль одно здание, второе, третье; запирают мощным огнем все выходы из караульного помещения. Ставится два, четыре, десять зарядов на цистерны и бочки, наполненные боевыми отравляющими веществами, и команда, если позволит оперативность, всем составом покидает объект. Нет – у цистерн останутся четыре облаченные в черное женщины. Они давно готовы пожертвовать собой, ждут лишь приказа от эмира джамаата.

А пока необходимо дождаться остальных – группу сержанта Литвинова. Состав ее послабее этого; но что этот собой представляет? Вот под ногами ровно половина состава: четверо с дырками в голове, один задохнувшийся, как рыба, выброшенная на сушу. А если походить по лесу, можно наткнуться на еще один труп, подрезанный под самую «шляпку».

– Султан, бери трех человек, – отдал очередной приказ Магомедов, – тащите сюда дозорных – и мертвого, и живого. Заодно прихватите Косицина, прикопаем его где-нибудь. Шамиль и Али-Хасан пусть остаются там и смотрят в оба. Султан, я тебе говорю, – прикрикнул Адлан. – Бросай глазеть, мертвых «гоблинов» ни разу не видел, что ли?

Проводив товарищей глазами и отчетливо понимая, что сейчас он и его команда являются безраздельными хозяевами этого притихшего леса, который он подчинил себе, заставил работать на себя так же, как родную чеченскую «зеленку», Адлан наконец-то убрал ногу с груди прапорщика.

– Очухался? – спросил он. – Тогда поговорим.

– Мне с тобой говорить не о чем. Обычно я…

– Что ты обычно?.. Ну, чего ты заперхал, спецназ? Что для тебя обычно? Заткнулся? Ну, тогда я скажу, что для вас, русских свиней, дело обычное.

Как и покойный командир чеченского ОМОНа Муса Газимагомадов [13], Адлан принадлежал к тейпу варандой, а все варандоевцы – родственники, пусть даже дальние. Все мужчины, на взгляд Магомедова, обладали еще и ораторским талантом. Сам Магомедов в течение трех месяцев обучался этому искусству в так называемом исламском институте, функционирующем на территории Дагестана.

Сейчас он не собирался выступать перед российским спецназовцем, чья жизнь подходила к концу, но красноречие бурлило в венах, обогащенный кислородом лесной воздух питал мозги. Российский воздух – но он не затуманивал разума чеченца. Наоборот, его голова работала как никогда четко. Он словно продолжил монолог, обращенный к Рудгеру.

– Сгоревшие дотла школы – вот что для вас дело обычное. Беспризорники – дело обычное. Заранее составленный МЧС план возможных пожаров и наводнений, с последующим стахановским его перевыполнением, – дело обычное. Жить в покосившихся халупах и на пепелищах – дело обычное. Жить в домах с газовыми трубами, дающими утечку, и взлетать на воздух – дело обычное. Любая цивилизованная европейская страна, найми она вашего «всероссийского бэтмена», министра по чрезвычайным ситуациям, в кратчайшие сроки развалится. Жить не просто с медицинскими учреждениями, а с центрами медицины катастроф и им подобных – для вас дело обычное. И никаких терактов не надо, сиди спокойно и жди, когда взлетит на воздух последний дом, сгорит в огне последний российский ребенок, замерзнет в своей кровати последний старик. Останутся одни бомжи.

Для вас обычное дело смеяться над собой и своими дорогами, вам никогда не додуматься до простой вещи, что, отремонтировав дороги, вы избавитесь и от дураков. Для вас привычкой стала зависть. Именно поэтому вы пришли с войной на нашу землю, где наши отцы, вернувшись в Чечню в конце 50-х, построили себе и детям красивые дома, работая по шестнадцать часов в сутки и триста шестьдесят пять дней в году, благоустроили улицы, взяли на воспитание соседского ребенка. Вам не понравился контраст: ваши убогие избы, где вам лень подмести пол, и чистота наших добротных домов. Разрушенный до основания Грозный сейчас – это то, что вам нравится, то, к чему вы привыкли, то, что радует ваш глаз: это дым пожарищ, грязь, мусор, непролазные колеи, обгоревшие останки человеческих тел. И когда мы снова отстроим город, все повторится сначала. И вот, чтобы этого не произошло, я не стану сидеть сложа руки: к чему долго и мучительно замерзать старику – он быстро скончается от ядовитого газа, который покажется ему «веселящим». Избавлю ваших детей от страданий – зачем им смотреть, как на их руках пузырями поднимается кожа, занимаются и трещат в огне волосы? – нет, они просто умрут. По-христиански? Нет, как нехристи. Моя нация богом избранная, и я готов за нее сражаться. Моя дорога – прямая, ваша – колеистая и ухабистая.