Если враг не сдается - Нестеров Михаил Петрович. Страница 64
57
Батерский уверенно продвигался вперед. Он шел быстрым шагом и часто оглядывался на отряд… шахидок. В отличие от Али-Хасана, который сутками раньше исполнял при них обязанности евнуха-стражника, Игорь себя таковым не чувствовал. Даже проводником себя не считал. Он подумывал бросить их, если представится такая возможность. Тут долго думать не надо. К чему «КамАЗ», когда проще выйти на дорогу, оставив чеченок в кустах, и тормознуть легковую машину. Можно предупредительным огнем заставить ее съехать на обочину. И поминай как звали.
Вот сейчас можно отрываться от них: Батерский вышел к череде волнообразных холмов, устланных поваленными елями. Ширина этого нагромождения – метров триста, пока чеченки будут скакать, спотыкаясь и падая, он будет уже далеко.
И он действительно ускорил шаг, успел продвинуться на сорок-пятьдесят метров, как вдруг услышал за спиной крик. Батерский даже вздрогнул, поскольку он показался ему предостерегающим окриком Эльвиры Мусаевой. Но кричала не она, а младшая из сестер Джабраиловых Алла.
Дело плохо, заключил Батерский, оглядев ногу чеченки. С переломом лодыжки далеко не уйдешь. Вопрос: «Как это тебя угораздило?» – можно было не задавать. Тут даже подготовленный человек ногу сломит.
И другой вопрос отпадал: «Что будем делать?»
Перехватив взгляд Эльвиры, Батерский направил ствол на Аллу и дал по ней короткую очередь.
– Под ноги смотрите внимательно, – ровным, слегка шепелявым голосом сказала Мусаева. И добавила, глядя на Игоря: – А ты не гони. Еще раз оторвешься, получишь пулю в спину. – Она продемонстрировала бесшумный «макаров». – Давай, пошел вперед.
Чем-то она напомнила Батерскому его мать. Волей? Нет, пожалуй, не волей. Воли у матери нет, лишь ее дешевый заменитель – деспотизм. Она всегда была самодуркой.
Палец все еще лежал на спусковом крючке, так что Батерскому не пришлось долго возиться с магомедовским гаремом смерти. Эльвиру, которая, наверное, и Игоря считала смертником, он положил первой (наивная), за ней сползла спиной по бревну Фатима Джабраилова. Последней Батерский убил Лилю Газманову, которая долго, непростительно для снайперши, положившей около десятка солдат, возилась с пистолетом. Он выстрелил ей в живот, чтобы подольше мучилась. Забрав из безвольной руки чеченки оружие, Батерский размахнулся и забросил его в кусты.
Прошло десять, двадцать минут. За каждого бойца по минуте молчания. Седов вынул из кобуры Магомедова пистолет и отвернул глушитель. Вставив ствол пистолета в рот, прапорщик нажал на спусковой крючок.
Он не смог рассказать обо всем Миротворцу. Но, может быть, тот все поймет. И простит.
«Под ноги смотрите внимательно». Накаркала, сволочь! Игорь десять раз споткнулся на этом буреломе. Ладно бы была ровная местность, но кругом, вплоть до «железки», сплошные холмы. А железнодорожные пути вот они, стоит только перейти через одну… нет, две распашные полосы, которые клином сходились в сотне метров отсюда.
Он перешел через полотно, сбежал с насыпи и вскоре оказался на автодороге. Отсюда до Немчанки, где остался «КамАЗ» (которым, возможно, заинтересовалась местная милиция), было не больше полутора километров. Прислушиваясь, Батерский возобновил движение.
Миротворец бежал на пределе сил, выбрав другой, более длинный путь, чтобы выйти к Батерскому спереди. Пока он куролесит с бабами в чащобе, сержант, имея преимущество в скорости, заберет у него фору примерно в тридцать минут.
Он добежал до Немчанки, но ельником, в который они с Ротвейлером свернули вчерашним утром, не пошел. Грунтовка шла вдоль села, и сейчас Мельникову было плевать, залает какая-нибудь собака или нет. Он поравнялся с домом, стоявшим как бы на островке, сразу за которым дома шли в глубь поселка в два ряда. А впереди десяток домов, за которыми долгожданная дорога.
Уже три дома осталось – беленый, как украинская хата, с одной стороны, и крашеный с остальных; заброшенный дом с поваленным забором; бревенчатый, стоящий на высоком фундаменте, со двора которого раздался собачий лай.
Прежде всего, перебежав пути, Мельников убедился, что «КамАЗ», который они с Антоном заприметили еще утром, был на месте. Не факт – правильно заметил Упырь, не факт, что Батерский воспользуется грузовиком.
Он убедился в этом, пробежав с полкилометра, когда впереди раздались громкие хлопки автоматной очереди и вслед за этим долгий гудок автомобильного сигнала.
Двести метров прямо, безошибочно определил Мельников, чья задача упрощалась. Он занял место за деревом и приготовился к ведению огня.
Батерский обошел «Жигули» и, морщась от пронзительного нескончаемого гудка, распахнул дверцу. Выбросив водителя, мужчину лет пятидесяти, решившегося взять попутчика, он сел за руль и, газанув несколько раз, резко тронул машину с места.
Нет будущего? Ерунда! Вот оно, в руках и под колесами набирающей ход машины; оно в замелькавших за окнами деревьях. Оно в короткой вспышке, резанувшей глаза…
Батерский, резко выкрутив руль, только усугубил положение: машина с пробитыми правыми колесами вылетела на обочину и перевернулась. Колеса ее продолжали крутиться в пяти метрах от Мельникова, который только сейчас вышел из-за дерева.
Дверцу заклинило, пришлось вытаскивать Батерского через окошко. Он стонал, пытался помочь Мельникову, отталкиваясь от стойки окровавленными руками. Лоб разбит, глаза заливала кровь. Для старшего сержанта предатель был скорее мертв, чем жив.
Он выволок его безвольное тело из машины и бросил спиной на обочину. Почти сразу же увидел в его руках пистолет.
Тот самый, трофейный.
Капитана Шарова.
Увидел страшную улыбку на окровавленном лице предателя.
Батерский не медлил с выстрелом. Сержанта он держал на мушке считанные мгновения, которые вынесли на поверхность памяти разговор с кем-то из учебного центра. Почему, мол, Миротворца ни разу не ранили, хотя засад на него было предостаточно. А вот от него мало кто уходил живым. И раненым.
Только не сейчас.
Выпускник школы снайперов, целясь Мельникову в голову, нажал на спусковой крючок…
58
Уже давно затих за окном рев «Уралов» и «КамАЗов» с личным составом учебного центра, перед которыми была поставлена боевая задача, а Михаил Артемов не мог освободиться от голоса раненого бойца. Сержант Соколов своим выходом в эфир подтвердил опасения и ход событий, которые полковник читал, по ходу радиообменов, как с листа. И еще для Артемова было важным то, что Ротвейлер снимал с него ответственность за принятие ключевых решений, не связанных напрямую с его оперативно-розыскной деятельностью. Только недавно он думал, а скорее сетовал на то, что возглавлял не командный пункт. Каким-то образом он на протяжении всех этих долгих часов воздействовал на свои мысли, и они воплощались в жизнь. Действительно в жизнь, щедро закрашенную черно-белыми полосами, – в основном против его желания.
Теперь этот дар, совершенно безрадостно думал Артемов, станет, наверное, его визитной карточкой: «Слышали про полковника Артемова? Так вот, это сложное и ответственное дело нельзя поручать ему ни в коем случае».
Нет, все это чепуха, набор слов, рожденных в гудящей голове.
Вот спиной к нему стоит генерал-майор Мельников. Наверное, с ним можно говорить на разные темы – собеседник он приятный, но последние несколько часов сузили кругозор до одной лишь фразы: «Он выкрутится». Только вот чей кругозор сузился до двух слов, Артемова или Мельникова?
Вот черт! Как избавиться от привычки задавать себе вопросы и искать на них ответы? Никак. Даже если сменишь работу. Эта «награда» – пожизненная. До гробовой доски.
«Ротвейлер на связи».
Едва связист доложил об этом, Артемов обогнал его и сам слушал доклад сержанта. Что сделает Миротворец, «на месте контролирующий ситуацию», представить было несложно. Либо предупредит экипаж «вертушки» автоматным огнем, либо останется инертным. Должен сообразить, разведчик-то он неплохой. Теперь он, как и сам Артемов, может просить шубу с барского плеча. Что-то подсказывало полковнику, что Миротворец в учебном центре долго не задержится. Дело не в воспоминаниях, которые, несомненно, до конца дней будут бередить его душу, а в характере старшего сержанта. Разный, меняющийся Игорь Мельников. Что еще переменится в нем после этой страшно длинной ночи? Как в стихотворении: «Он все писал… И кисти к вечеру бросал. А ночь казалась страшно длинной. Он видел все одну долину, ту, что нашел, ту, что искал».