Невольник мести (Инстинкт бойца) - Нестеров Михаил Петрович. Страница 18

«Сергей поживет у нас с недельку», – сказал Владимир Николаевич, представив ей гостя. Да хоть две, три, месяц! Чтобы оправдать накрашенные губы и ресницы, умело скроенные юбки, открывающие часть бедра, замысловатые прически и многое другое, что нужно было не ей. Ей хватило бы всего пары-тройки слов: «О, сегодня у тебя новая прическа». Или: «По-моему, вчера у тебя был другой цвет помады». И все. Это же так просто! Удивить – и самому удивиться.

Хотя бы неделю чувствовать давно забытую неловкость, встречая по утрам взгляд мужчины. Пусть даже не оценивающий, лишь бы отличный от привычного, ничего не замечающего. Отвечать на спасибо пожалуйста, на улыбку улыбкой, а не ее копией – ведь любая копия становится еще искаженнее. Дальше – больше: откровенное смущение, «нечаянное» прикосновение руки, «нечаянное» вторжение в ванную комнату, где слышится плеск воды: «Ах, извините!» И ждать, затягивая процедуру купания, когда его рука отворит дверь…

Весь этот ком чувств и эмоций краской выступил на лице женщины. Почти мгновенно она мысленно изменила Володе, но думала иначе: не ему изменила, а его отношению к ней.

За короткий промежуток времени она досконально изучила лицо Марковцева, который был на год-два старше Эйдинова. Лоб у него открытый, взгляд менялся по желанию, отчего мелкие морщинки под его глазами то наползали друг на друга, то сглаживались; крылья носа чувственные, изгиб губ… наверное, больше коварный. Открывавшиеся в улыбке ровные и крупные зубы сказали Людмиле, что Сергей не привык мелочиться. Последнее сравнение было скорее спорным, нежели утверждающим. Но мелкие зубы сделали бы его улыбку отталкивающей. Неосознанно она подгоняла каждую черту его лица к собственным предпочтениям. И перешла на его руки. Длинные и сильные пальцы, ладонь узкая, на запястье правой руки след от недавнего ожога. Рукава рубашки должны скрывать скрученные в жгуты мышцы.

– Кто он? – ночью, лежа в постели, спросила Людмила. Над головой Эйдинова излучал бледно-розовый свет ночник, по левую руку тумбочка, на которой неизменно находились пачка сигарет и пепельница.

– Бывший военный, – уклончиво ответил Владимир Николаевич.

– Это я поняла. Хотя вы совершенно разные люди, – высказала она не дающую ей покоя мысль.

– Люда, – попросил Эйдинов, – не докучай человеку вопросами. Он только что вернулся из длительной командировки.

Она промолчала.

Сергей проснулся еще до ухода Эйдинова и присоединился к нему на кухне, принимая от него чашку кофе. Они были одни.

– Нервничаешь? – спросил Марковцев, глядя на осунувшегося полковника.

– Ты не забыл назвать меня Вовкой? – Фраза из фильма «Ларец Марии Медичи», сказанная артистом Рыжаковым, подошла как нельзя кстати.

Марк склонился над кухонной раковиной и сполоснул лицо. Взяв с подоконника Людмилино зеркальце, пошевелил бровями, наморщил лоб, приоткрыл губы.

– Мне бы внешность изменить. Удлинить нос, подпилить зубы. Найдете специалиста?

– У меня пять групп профессионалов, – невесело пошутил хозяин, взглянув на часы. – Отдыхай, Сергей. О делах поговорим вечером. И еще. Личная просьба. Твоя одежда… – Хозяин наморщился. – Вроде как награбленная. Или с покойника. Неприятное чувство. Переоденься в мое, найдешь в шкафу. Без церемоний.

– В вашем я, наверное, утону.

– Ну извини, я забыл похудеть перед твоим воскрешением. И запомни: Людмила о тебе ничего не знает. Ты – бывший военный. Будет спрашивать…

– Я расскажу ей какую-нибудь историю, – пообещал Марковцев, – про себя.

– Не очень-то увлекайся.

– Владимир Николаевич, за два года я не отсидел даже задницу, не то что мозги. Отнесись ко мне спокойно, ладно? Будете говорить с начальством, еще раз объясните мои условия: я работаю на вас, а вы отдаете мне Бараева. Гарантии – ваше слово. Тебе я верю.

– Бараева не так-то просто взять, – Эйдинов покорно проглатывал явно намеренные сбивки Марковцева с «вы» на «ты». Он или валял дурака, или тихо издевался.

– Возьмем. С божьей помощью, – добавил Сергей. – И развяжем ему язык.

Эйдинов ушел. Марковцев подобрал себе одежду – очень свободные джинсы и просторную рубашку хозяина, убрал постель и включил телевизор.

Трехкомнатная квартира Эйдинова окнами выходила на станцию метро «Медведково». Ночь Сергей провел в спальне, сейчас он находился в большой комнате, обставленной стандартным набором мебели: стенка, пара кресел с велюровой обивкой, справа от дивана-кровати шкаф с секретером, пара книжных полок.

В половине десятого в приоткрытую дверь постучали, и в комнату вошла Людмила.

– Доброе утро, – она улыбнулась гостю и шагнула к окну, распахивая шторы. На ней была юбка чуть ниже колен, на ногах бордовые шлепки. – Как спали? – спросила она. – Я приготовила завтрак. Ничего, что так поздно?

– Ничего, – похвалил ее Марковцев, закрывая книгу, взятую с полки наугад.

– Чем заинтересовались?

– «Подходцев и двое других», – прочел на обложке Сергей, усмехнувшись. Согласно ситуации, повесть Аркадия Аверченко должна была называться «Марковцев и двое других».

– Нравится?

– Это моя настольная книга.

Он вслух прочел на первой попавшейся странице:

– «… мне ее так жалко, что плакать хочется. Я уже полчаса наблюдаю за ней. Сидит тридцатипятилетняя, не знавшая мужчины, некрасивая, одинокая, все ее обходят, никому она не нужна, и кроме всего, обязана делать вид, что ей весело…». Грустная история, – констатировал он, вслед за хозяйкой входя на кухню и еще раз отмечая стройность фигуры.

Людмила не была красавицей – симпатичная, выглядевшая на тридцать, с внимательным и пристальным взглядом. Обычно внешность женщин такого плана словно тормозится на несколько лет. Ей будет сорок, а выглядеть она будет на те же тридцать.

– Володя сказал, что вы были в длительной командировке. Как долго, если это не военная тайна?

Сергей будто бы сосредоточенно стал загибать пальцы, шевеля губами. Когда пальцы на руках кончились, он сообщил, что два года. Она рассмеялась.

Ему интересна была реакция женщины, еще вчера он отметил, пожалуй, чрезмерное внимание к себе с ее стороны. Невольно сложилось впечатление, что полковник и Людмила брат и сестра. Хотя братец оказался ревнивым. Сергей понимал контрразведчика, не случайно утром спросил: «Нервничаешь?»

Они сидели друг против друга. Людмила спросила о семье Сергея. Гость еле заметно усмехнулся.

– У человека родственников может быть целая куча, – сказал он, – и главное не в том, встречаются они или нет. Главное – помнить о них. Или забыть. Что касается меня… На сегодняшний день меня волнует лишь один человек.

– И кто же это? – полюбопытствовала хозяйка.

– Моя бывшая одноклассница. Я встретил ее в 1998 году – мы не виделись со школьной скамьи.

– Ну и? – женщина вопрошала глазами.

Марк продолжил эксперимент, солгав:

– Я затащил ее в постель. Ничего, что я так вот, откровенно?

– Нет, все нормально. Продолжайте.

Сергей не просто так завел разговор о своей однокласснице. Последние полгода он часто ловил себя на мысли, что часто думает о ней, невысокой, хрупкой и доверчивой девочке. Поначалу эти воспоминания вызывали у него приятное, хоть и немного грустное чувство ностальгии. Девочка стала проводником в безвозвратно ушедшие времена. Она словно водила его по тихим московским улицам, спокойным до невозмутимости, шла вдоль парт и касалась их нежной, аккуратной ладошкой, бросала на Сергея смущенные взгляды, в которых проскальзывало извинение, – за то, что она осталась в том времени, а он лишь виртуальный гость здесь, с жадностью впитывающий в себя атмосферу пустующего класса – с коричневатой доской и неизменно сухой тряпкой.

– Помнишь: «Кто дежурный? Намочите тряпку»?

Оказалось, что он думал вслух.

Людмила кивнула. Впервые она встречала человека, который говорил с грустным вдохновением. Именно такое определение пришло ей на ум, и отделаться от него она уже не могла и как зачарованная слушала Марковцева. А он рассказывал про нескончаемые школьные коридоры, про звенящее эхо вестибюля, про тяжеленные, с трудом открывающиеся двери, ведущие на школьный «пятачок».