Позывной «Пантера» - Нестеров Михаил Петрович. Страница 31

Насколько понял Марковцев, в Ростове не поделили мертвых. 632-я подчиняется СКВО и, словами начальника Центра медико-криминалистических исследований, должна работать только по случаям, связанным с криминалом в армии. Последняя работает не только с телами военнослужащих, но и устанавливает личности погибших в «гражданских» катастрофах. Тогда как ее «понуждают» ограничиться только военнослужащими.

И положение у нее незавидное: подчинясь центру, зарплату и довольствие получает из СКВО. А медики из 632-й лаборатории обиженно усмехаются над «звездами»: мол, мы не хуже.

Однако и без того сложная ситуация запутывалась еще больше, когда раздавались голоса тылового начальства СКВО, которое главным подразделением здесь считало «похоронную команду» – 522-й Центр приема, обработки и отправки погибших.

И если раньше знаменитая 124-я лаборатория исследовала все прибывающие сюда останки погибших, то сейчас имеет только самые сложные случаи. То бишь потихоньку уходит в тень, теряя стопроцентный успех в идентификации; с начала этого года четверть погибших еще не идентифицирована.

Самый последний, кто окончательно запутывал этот судебно-медицинский клубок, – военный прокурор. Именно он решает, кому делать экспертизу.

Кто знает, может, именно неразбериха в ведомствах Главного военно-медицинского управления стала причиной, по которой произошла ошибка с опознанием тела из «спецкоманды-10». Собственно, Марковцеву было все равно, кто виноват и виноват ли вообще. Далеко можно не ходить и обвинить во всем сопровождающего (обычно это человек, знавший погибшего), а им был лейтенант Григорий Найденов – Подкидыш с позывными «Один-тринадцать». И знал он не одного, а всех десятерых, трое из которых превратились в бесформенные головешки. А бойцы из спецкоманд поступают, как правило, без жетонов и документов. Подкидыш прослужил с ними не один год, девять месяцев отбарабанил в Чечне, на эмоциональном уровне мог ошибиться.

Вот в таком тоне и должна пройти беседа с начальником 124-й лаборатории. По-мужски прямо, без обиняков. Только так можно понять друг друга и найти истину. Признать ошибку – это тоже поступок. Благодаря Исмаиловой, информировавшей Сергея о ситуации в отдельных подразделениях ростовского окружного госпиталя, Марковцев мог рассчитывать на взаимопонимание с начальником ЦЛМКИ.

Больше всего тронула Марковцева запись: «Обгорел до неузнаваемости». Запись, состоящая не из специфичных терминов, а «человечная».

Обгорел...

До неузнаваемости.

Опознан: лейтенант Колесников Антон Андреевич.

Обгорел... Опознан: лейтенант Филонов Виктор Николаевич.

Опознан: лейтенант Гарчихин Алексей Михайлович.

Еще одна, такая же запись, касающаяся «спецкоманды-10», еще одна и еще. И, наконец, последняя – акт о передаче тела в 632-ю лабораторию; до этого неопознанный труп пролежал в «похоронном» центре, имеющем в своем распоряжении просторный «холодильник» на 480 мест. Почему в 632-ю, а не на идентификацию в 124-ю, Сергей понял без труда. Причина была и в нем, и в сестре Михаила Пантюхина, и в лейтенанте Найденове. Если кто-то из бойцов, посланных на задание, погибает на глазах другого и его товарищ может рассказать, где и как лежало тело, – к нему не применяют дорогостоящую процедуру идентификации. В конце концов, спустя месяц после доставки тел «спецкоманды-10» лейтенант Найденов, сверяясь с актами доставки, подписал акт опознания. Как и Марковцев, он помнил, что Пантюхин, прикрывая товарищей, выбрал себе место за бетонным фундаментным блоком; согласно записям, именно там нашли одно тело, предположительно принадлежащее российскому военнослужащему. Хотя тел на территории диверсионного центра полевого командира Давлатова хватало. Мертвые чеченцы, арабы, латыши, украинцы, татары, башкиры... Больше двухсот человек. Одеты кто в униформу армейского образца, а кто – образца НАТО.

Последнее слово осталось за представителями спецотдела СКВО и 54-й военной прокуратуры. Они сказали, что все понятно, не стоит тянуть резину с опознанием тел спецкоманды.

Начальник 124-й лаборатории сказал Сергею, что не исключает ошибки, «случались и не такие заморочки», порой умудряются перепутать тела с жетонами, с бирками воинской части и документами в кармане. За год больше ста случаев ложной сопроводительной информации.

И снова жалоба на начальство: дескать, оно планирует отнимать у центра специфику. «Ведь никто не собирается отнимать приоритет в области огнестрельных экспертиз у Питера».

Отговорки, конечно, – начальник лаборатории продолжал сетовать, даже когда вышел проводить Марка. Дальше подъездной двери он не пошел, остался стоять под длинным бетонным козырьком, серым и таким же обшарпанным, как и само здание 124-й лаборатории, с пыльными, словно прищуренными, зарешеченными окнами полуподвала.

Это здание здорово отличалось от строений в ростовском клиническом госпитале, там здания и тенистые аллеи утопали в зелени, там прохаживались выздоравливающие, там смерть гнали прочь; и только одно место, где расположился 522-й центр приема с его современными холодильными камерами, навевало ужас.

2

Москва, штаб-квартира ГРУ,

3 июля, среда

Генерал-полковник Ленц, пообедав, уединился в комнате отдыха. Откинувшись на спинку кресла, он собственной рукой правил очередное заявление о необходимости выделения военной разведке финансовых средств отдельной строкой в бюджете Минобороны, о приоритетном предоставлении квартир сотрудникам ГРУ, большинство которых не являлись москвичами.

Недовольно морщился очередному сообщению в СМИ, что оплата зарубежной агентуры ГРУ на порядок больше, чем в СВР.

«Откуда на порядок?! И вообще, откуда больше? И кто является поставщиком этих слухов? Ну, если узнаю!..»

И снова красный фломастер что-то вычеркивает в документе, что-то пишет на полях. При этом Спрут, как первоклассник, «искривлял позвоночник» и поворачивал голову и кисть пишущей руки под немыслимым углом, не тревожа документа, – это вместо того, чтобы просто развернуть бумаги к себе.

В таком изогнутом виде его застал звонок из приемной. «Отдохнуть не дадут», – проворчал Игорь Александрович. Работу над документами он считал отдыхом.

– Да!

– Игорь Александрович, к вам полковник Мещеряков. Вы сами просили напомнить.

«Уволю к чертовой матери!» – выругался на адъютанта Ленц. Он на дух не переносил извиняющегося тона, тем более без причины.

– Пусть зайдет. – И еще несколько минут находился в комнате отдыха. Когда он вышел в кабинет, Мещеряков вытянулся и тотчас, как по команде «вольно», припал на левую ногу. И в этом обычном жесте недовольный начальник ГРУ разглядел лицедейство, даже с сарказмом покачал головой: «Эка тебя скривило!»

– Садись. Слушаю.

Полковник подошел к столу и положил перед Ленцем лист бумаги.

– Сообщение от Марка, – пояснил он, присаживаясь. – И еще, Игорь Александрович. Марковцев здесь и просит вас принять его.

«Погоди», – жестом остановил его Спрут, читая донесение от своего агента. По-прежнему не отвечая, вызвал порученца и велел «незаметно привести» к нему Марковцева, угадывая, где «здесь» Марк. И еще не меньше четверти часа прошло в относительном молчании. Безмолвствовал Александр Мещеряков, держа рабочую папку на коленях, а хозяин кабинета пару раз позвонил по телефону, сходил в заднюю комнату. Словно за тем, чтобы, возвратясь в кабинет, увидеть там еще одного человека.

Он давно не видел Марка, тем не менее отказался от рукопожатия. Только едва заметная усмешка тронула тонкие губы генерала и так же незримо, для Мещерякова, во всяком случае, трансформировалась в улыбку.

– Здравствуй, Сергей, – ответил на приветствие Спрут и привычным жестом усадил его напротив полковника: – Садись.

Сейчас он был обязан сказать то, чего искренне не желал, не вправе был говорить. Но – выговориться, что ли. Марковцев, не спуская с генерала усталых глаз, мог с легкостью дать определение состоянию начальника ГРУ: потребность высказаться. Когда он шел за порученцем, в голове по-библейски привычно звучали соборными колоколами собственные мысли: «С кем ты идешь говорить, глупец! Знаешь, что ты скажешь ему, но знаешь ли, что он ответит тебе? Нет? Тогда стоит ли разговаривать?»