Война нервов - Нестеров Михаил Петрович. Страница 16

– Достаточно, я понял. Как мы оформим наши отношения?

– Составим договор, согласно которому ты перечислишь оговоренную в нем сумму на наш счет в банке.

– Гарантий, как я понял, никаких. – Томми изобразил пальцами ноль и посмотрел через него на собеседника.

– Гарантии я могу дать под сфабрикованное дело и труп прилично одетого мужчины средних лет.

Вальдес вдруг представил Абрамова с огромной книгой в руках. Заканчивая речь словами о гарантиях, он резко закрывает книгу. Хлоп! Все вздрагивают. Пыль во все стороны. Кто-то оглушительно чихает. Кажется, это Вальдес.

«Вот и я начал сочинять кухонные романы», – невесело вздохнул первый клиент сыскного агентства.

«Мне не помешает дополнительный осмотр дома епископа». С этим настроем Габриель Морето приехал на улицу, где некогда проживал Вильгельм Рейтер.

Свежий пластырь на подбородке он мог объяснить избитой фразой: «Порезался, когда брился». А лично для него, обладателя сотни родинок, треть которых, словно бородавки, топорщилась на щеках, подбородке, эта фраза о порезах при бритье из разряда избитых давно перешла в категорию опошленных очень частым повторением.

Габриель на дух не переносил электрические бритвы и в этом походил на пуританина. Сегодня он сильнее, чем обычно, прошелся бритвой по выпуклой родинке, которая при долгом близком рассмотрении походила на сатанинскую цифру. И даже вскрикнул. Не успел сдернуть с вешалки полотенце, как по подбородку, а потом по шее побежал резвый ручеек крови. Габриель обозвал себя грязной свиньей. Добривался он уже с пластырем на порезе.

Повторный осмотр дома, ставшего местом паломничества прихожан, начался с въездных ворот. Морето долго изучал их, и на то была причина. После смерти епископа Рейтера прошли три года, монахиню отправили обратно в монастырь, ее место занял дюжий монах, в одночасье ставший популярным у соседей. По утрам он появлялся посреди двора по форме голый по пояс и навязывал своей тени нешуточный бой. Одержав победу, монах-каратист обливался ледяной водой и занимал пост в гостиной.

Габриель посигналил. Выждав полминуты, столько же времени жал на клаксон. Монах появился у ворот, чью витиеватую ковку Габриель запомнил на всю оставшуюся жизнь, через семь минут.

– Где тебя черти носят?! – крикнул он, проезжая мимо стриженого аскета.

Припарковав машину рядом со входом в здание, Габриель дождался монаха и строго-настрого запретил ему входить в дом. Сам же прошел в гараж, примыкающий к правому крылу дома.

– Что я здесь делаю? – вслух спросил себя Габриель, осматривая не новую, но добротную машину марки «Крайслер». Представил себе монахиню. Она подводит слепого епископа к машине и помогает ему занять место в салоне. Сама садится рядом. Подается вперед и вполголоса говорит водителю: «Поехали, брат мой». Брат в буквальном смысле слова оборачивается монахом-каратистом и одаривает сестру сальной улыбкой. Многозначительно кивает на епископа: «Он все равно ни хрена не видит».

Боже, что за ерунда в голову лезет, качнул головой Габриель.

Он не упустил возможности посидеть за рулем «Крайслера», немного пожалел епископа: тот ни разу не притронулся к рулю. Мог ли он представить всю силу и красоту хотя бы этой машины? С чего начинались бы его сравнения, с тех убогих машин марок «Мерседес», «Хорьх», «Ауди», «Фольксваген»? Какая из этих машин была для него идеалом, что ли, и была ли? Сохранились ли в его памяти пусть не образы, но хотя бы контуры?

Контуры людей.

Габриель поежился от этого жутковатого определения, которое он вывел то ли под гипнозом собственных неспокойных мыслей, то ли под воздействием привычки разбирать каждую вещь по мелочам.

Оставив машину и гараж, он глянул на монаха, покорно занявшего место у двери, и подумал, что тот стал при нем послушником.

Прихожая, гостиная, столовая, библиотека, спальни, гостевые комнаты, ванные. Габриель прошелся по ним в размеренном темпе, не переставал качать головой, был не в силах избавиться от прилипчивой, как надоедливый мотив, вопросительной фразы: «Что я здесь делаю?» В конце концов хождение по этому большому дому навело его на мысль о старой ролевой игре «Седьмой гость». И Габриель вопрошал по-новому, от третьего лица: «Что ты здесь делаешь, Гили?»

В школе его называли Гебой, в семье – Гилей. Он еще помнил отвратительный вкус мацы. Он не любил ее с детства. Даже сам запах готовящихся пасхальных лепешек из пшеничной муки вызывал у него спазмы в горле.

Габриель любил жирную пищу. На первом месте в его меню стояли жареная свинина с пряностями, жаренная на свином сале картошка, салат из свежих овощей, приправленных оливковым маслом. Он наедался до отвала, но через час мог снова сесть за стол или встать у плиты и съесть столько же. Пока его не начинали беспокоить боли в желудке и кишечные колики.

Он спустился в подвал. Епископ распорядился оставить в этом доме все как есть. Хотел ли он сохранить светлую память о жене? Вряд ли, покачал головой Габриель. Потому что копоть на подвальных сводах напоминала о смерти, но не о жизни.

Свет лампы дал рассмотреть результаты прежнего обыска. Габриель посмотрел на кучу кирпича, на пролом в стене. Протиснулся в него, оказавшись в тесной камере. Шестьдесят лет здесь хранились сказочные сокровища, подумалось ему. Он усмехнулся над следующей мыслью, говорившей о жалости к золотым слиткам, заточенным внутри этого склепа. И тут же иная мысль. Он подумал об этом доме как о карликовом государстве, о епископе – как о его главе, о слитках – как о золотом запасе страны.

И снова представления. Без них – никуда. Габриель видит Петра Юсупова с мастерком. В тайнике уже нет золота, пришла пора скрыть пролом. И он закладывает его, затем затирает – но не очень-то аккуратно. Но до этого он киркой или топором взломал эту стену. Как он ее обнаружил? Скорее всего – легко. Епископ Рейтер наверняка указал ему место хранения золота. Нет, конечно, слепой не мог указать, объяснил на словах. Но черт с ним, с епископом, крот мертв, время говорить и думать о живых. И вот Юсупов спускается в подвал. Что он видит? Он видит поленницу, разбрасывает дрова, а за ними…

Всецело отдавшись новому, будоражившему кровь чувству, Габриель решил повторить действия полковника. Ему показалось, так он полнее почувствует настроение Юсупова, как и он, ощутит покалывание в пальцах, дрожь в руках, морозец в голове от скорого проникновения в тайну, о желтоватом блеске, который ослепит его… Сколько времени простоял он, оглохший, ослепший от счастья, внезапно свалившегося на него? И почему он стал избранным?

Габриель знал, что за чувство сжигает его сейчас. Он отчаянно, до судорог, ревновал Юсупова к старому епископу. Каждой клеткой он ощущал несправедливость и поневоле всем своим существом жаждал исправить ее.

Он взял одно полено, отбросил его за спину. Старался не смотреть в сторону, где черным пятном виднелся «золотой» проем. Он разбирал поленицу у соседней стены, понимая, что там лишь стена, ничего более, но сейчас он жил и питался одними ощущениями и сравнениями. До боли, до слез в глазах жил и страдал.

Еще одно полено полетело назад. Еще. В исступлении он расшвырял поленицу. Как сумасшедший, поискал глазами какой-нибудь тяжелый инструмент. Сгодились бы кирка, тяжелый топор, молот; поднял бы бетонную сваю. Его взгляд наткнулся на лом, прислоненный к чугунному котлу водяного отопления. Он ударил им в стену. Размахнулся и ударил еще раз. Камень, в который он бил, вдруг влетел внутрь…

«Внутрь чего? – весь похолодел Габриель. – Внутрь ниши?»

Дрожа всем телом, он сунул лом в образовавшееся отверстие. Просунул его до упора. Отметив место соприкосновения с краем отверстия, вынул лом и определил ширину ниши. Она равнялась…

Неужели?

Габриель кинулся к тайному отсеку, где некогда хранилось золото, и сравнил отмеренное им расстояние. Они точно совпали.