Главный бой - Никитин Юрий Александрович. Страница 48

На стенах масляные светильники, но по глазам больно стегнул багровый огонь двух огромных очагов. После полумрака улицы кольнул как шилом, и Добрыня, прикрыв глаза ладонью, уже по запаху определил, что в широких жаровнях поджариваются ломти мяса, еще один очаг прямо под стеной вблизи столов, там на огромном вертеле вращается туша оленя. Он хотел тряхнуть головой, не веря глазам, но побоялся, что в черепе потемнеет вовсе, позорно рухнет на пол.

Леся дышала тяжело, подпирала здоровым плечом. Мест свободных много, но Добрыня остановился, пытаясь сразу определить, что за люди и где сесть так, чтобы никто не ухватил сзади за горло.

В двух шагах в очаге бушевал, пытаясь вырваться, странный малиновый огонь, однако на вертеле жарился привычный олень. Корочка уже подрумянилась, капли жира срывались на раскаленные угли, там так же привычно шипело, зло выстреливало вверх короткими блеклыми дымками.

Перед глазами расплывались фигуры за столами, он слышал только стук ножей и ложек, шумное сербанье, чавканье. В голове ворочались и дробились камни. Перед глазами качалось, двигалось, расплывалось. Он с трудом из всех этих пятен вычленил взглядом несколько лиц: красные, грубые, другие странно бледные, успел заметить торчащие мохнатых уши, но при каждом шаге шатало, не был уверен, что не почудилось.

Отдельно пировали плечистые охотники, их он вы-членил по запаху свежей листвы, что проникает в кожу, плоть и остается на долгие годы. На столе у них только лесная дичь, а пили, судя по запаху, медовуху, зато за соседним столом шумно веселились низкорослые, но чудовищно широкие люди в зеленой одежде.

Один из пирующих обернулся. На Добрыню и Лесю взглянули странно оранжевые глаза немолодого человека. Голая, как валун на берегу моря, голова блестела в слабом свете, на груди в три ряда обереги: фигурки из дерева, камня, меди, янтаря. На ветхой душегрейке позвякивают амулеты, загадочные бляшки. Из-за плеча, где у многих рукоять меча или толстое древко лука, торчал резной посох с загадочно мерцающим камнем в набалдашнике.

За кухонной стойкой высокая женщина с копной ярко-рыжих волос резала яблоки. Над ее головой поблескивала черная доска. Добрыня, хоть в глазах и плыло, успел заметить на черной поверхности странные значки.

Перехватив его взгляд, женщина вскинула голову. Добрыня ощутил, как по телу пробежала дрожь, словно внезапно подуло морозным ветром. Роскошная копна огненно-рыжих волос встала дыбом, Добрыня сразу понял, что эта женщина… эта хозяйка – ведьма. А какие громадные зеленые глазищи! Ведьма вдвойне.

Из кухни с топотом выбежала огромная и толстая, как лесной кабан, собака, рыжая, по-кабаньи с короткой шерстью, глаза как горящие уголья, а в открытой пасти блеснули острые ножи зубов.

Женщина вышла из-за стойки, собака опустила зад на пол у ее ноги. У этого кабана в собачьей шкуре глаза оказались добрые, коричневые.

– Вам не до еды, – определила женщина. Ее взгляд с побитого мужчины соскользнул на Лесю, задержался на ее покрытой толстой коркой засохшей крови руке. – И не до забав….

– Еды… – прохрипел Добрыня. – Вина!.. Постель…

Женщина одобрительно улыбнулась:

– Слышу голос настоящего мужчины. Садитесь. Сейчас вам все принесут.

Леся усадила его за ближайший стол. Собака внимательно оглядела Добрыню и Лесю, глаза совсем не собачьи, вернулась на кухню.

Жаркий воздух, пропитанный запахами жареного мяса, проникал в легкие, согревал, Добрыня ощутил, как медленно отступает слабость, а боль притупляется, уходит в глубокие норы.

Перед ними поставили два широких блюда с жареным мясом. Ноздри жадно затрепетали, а челюсти щелкнули, как у голодного волка. Перед глазами от сильнейшей усталости все еще двоилось, расплывалось. Он даже не понял, что за мясо, руки жадно хватали горячие ломти. Обжигающие куски проваливались по горлу сразу, там внутри их хватало, мяло, грызло, расчленяло по волоконцу, а он все насыщался, чувствуя, как куски становятся все тяжелее и тяжелее…

Наконец он откинулся, обессилевший, полумертвый, но боль ушла, а в теле он чувствовал, как начинают ходить соки, переливаться, что-то спешно вздувается, наращивается, сращивается.

Леся ела вяло, лицо стало совсем бледным. Глаза смотрели печально, правая рука не двигалась вовсе, ела левой. Из-за ее плеча протянулась длинная волосатая рука с тремя пальцами, на середину стола опустился кувшин. Добрыня взял, не глядя на того, кто принес. Леся видела, как под смуглой кожей вздулись желваки: даже кувшин сейчас тяжел, но струйка темного вина полилась ровно, не пролив на стол ни капли.

– Ешь и пей, – посоветовал Добрыня.

– Не могу, – ответила Леся слабым голосом.

– Через «не могу», – сказал он настойчиво. – Я знаю… когда так устаешь, то жить не хочется. Но если заставить себя поесть, через час думаешь: что за дурак был, жизнь не мила казалась?

Ей почудилось, что усмешка по его губам пробежала чересчур горькая, витязь что-то недосказывает, но послушно начала отщипывать тонкие волоконца мяса. Во рту пересохло, мясо царапало горло.

Добрыня налил в ее кружку, Леся с недоверием всматривалась в темную жидкость. Запах непривычный, в ее краях виноград не растет, вина не знали, а в других краях не бывала, даже о Киеве только слыхала чудные рассказы…

– Пей, – сказал Добрыня настойчиво.

После первого глотка по телу прошло легкое тепло. Леся с той же недоверчивостью осушила всю кружку. В голове закружилось, а тело хоть и потяжелело, зато перестало чувствовать боль и кровоподтеки.

В глубине корчмы один из гостей, захмелев, начал буянить. Его терпели, морщились, а кое-кто, захватив кувшин и чашку, отсаживался за другой столик. Гость, развеселившись от безнаказанности, встал и, пошатываясь, направился между столами. Кого-то хлопнул по спине так, что тот ткнулся лицом в тарелку с кашей, из-под кого-то ловким ударом ноги выбил скамейку.

На спину повалились сразу трое, нелепо задрав ноги. Стол подпрыгнул, едва не опрокинули, поддев носками сапог, а гуляка радостно заржал.

Добрыня видел, что рыжеволосая хозяйка морщится все сильнее. Наконец она повернулась к той странной черной доске, ее Добрыня заметил сразу, что-то написала пальцем.

Смех гуляки оборвался. Не веря глазам, Добрыня успел увидеть, как тот стал прозрачным, развеялся, словно горсть дыма под сильным ветром.

Сидевший напротив Добрыни мужик буркнул:

– Сразу бы так. Чего долго ждать? И так видно, сволочь…

– Она, – прошептала Леся опасливо, – ведьма, да?

– Только в корчме, – успокоил мужик. – А за порогом у нее нет никакой силы.

Добрыня опасливо потер выступающий подбородок:

– И что с ним?.. Каюк?

– Ну что ты! – изумился мужик. Хохотнул довольно. – Теперь он на улице. А дверь корчмы ему уже не откроется! Заклятие черной доски, хе-хе… Разве повиниться сумеет…

Глава 26

Из-за стола ему помогли встать, он чувствовал направляющие его руки, сам старался хотя бы держать свою тяжесть на ногах. Потом под колени сзади мягко толкнулись края ложа. Завалился на спину, но его перевернули, дергали и трясли, затем он ощутил великое облегчение, понял: доспехи, тяжесть которых стала уже второй шкурой, сволокли.

Слышался причитающий голос Леси. В ноздри заполз запах степных трав, только взращенные в степи пахнут так сильно и резко. С нечеловеческим усилием он повернулся. Леся сидела на лавке полуголая, свет падал сбоку от тусклого масляного светильника, а сгорбленная старуха прикладывала к ранам на ее руке темные как ночь листья, приматывала тряпочками. Резкий запах стал невыносимым, глаза щипало. Он поморгал, чувствуя набежавшую слезу.

– Сиди, – проговорил он. – Мы же как брат и сестра! Да и вообще с такой статью можно ходить голой…

Леся, засмущавшись, отворачивала голову. По бледной щеке полз румянец, ширился, растекся по всему лицу, сполз и на шею. Даже крупная белая грудь стала розовой, а пурпурные кончики налились кровью так, что набухли втрое.