Эшелон - Шкловский Иосиф Самуилович. Страница 28

– Это меня не касается – наш договор остаётся в силе!

Ещё с довоенных времён я полюбил замечательного поэта, так страшно погибшего в застенках Петроградского Большого Дома, главу российского акмеизма Николая Степановича Гумилёва. Как только мне позвонила Манучарова, я сразу же сообразил, что совершенно неожиданно открылась уникальная возможность через посредство Космоса почтить память поэта, да ещё в юбилейном для него году (75-летие со дня рождения и 40-летие трагической гибели). Все эти десятилетия вокруг имени поэта царило гробовое молчание. Ни одной его книги, ни одной монографии о творчестве, даже ни одной статьи напечатано не было! Конечно, Гумилёв в этом отношении не был одинок. По-видимому, Россия слишком богата замечательными поэтами… Всё же случай Гумилёва – из ряда вон выходящий.

«Известия» тогда я не выписывал. Вечером я звонил нескольким знакомым, пока не нашёл того, кто эту газету выписывает.

– Посмотри, пожалуйста, нет ли там моей статьи?

– Да, вот она, и какая большая – на четвёртой полосе!

– Прочти, пожалуйста, начало.

Он прочёл. Всё было в полном ажуре. Более того, над статьей «сверх программы» – огромными буквами шапка: «На далёкой планете Венере…». Они только гумилёвское слово «звезда» заменили на «планету». Ведь для чего-то существует в такой солидной газете отдел проверки: посмотрели в справочнике – нехорошо, Венера не звезда, а планета! Поэт ошибался – решили глухие к поэзии люди. Ну и чёрт с ними – это, в сущности, пустяки. Главное – впервые за десятилетия полного молчания имя поэта, и притом в самом благоприятном контексте, появилось в официальном органе! Забавно, что я потом действительно получил несколько негодующих писем чистоплюев – любителей акмеизма – с выражением возмущения по поводу замены звезды на планету …

А через несколько дней разразился грандиозный скандал. Известнейший американский журналист, аккредитованный в Москве, пресловутый Гарри Шапиро (частенько, подобно слепню, досаждавший Никите Сергеичу), опубликовал в «Нью-Йорк таймс» статью под хлёстким заголовком «Аджубей реабилитирует Гумилёва». В Москве поднялась буча. Аджубей, как мне потом рассказывали очевидцы, рвал и метал. Манучарову спасло высокое положение её супруга. Всё же каких-то «стрелочников» они там нашли. А меня в течение многих месяцев журналисты всех рангов обходили за километр. Забавно, например, вспомнить, как мы в феврале 1961 года успешно отнаблюдали с борта самолёта-лаборатории полное солнечное затмение. Стая журналистов набросилась на моих помощников, окружив их плотной толпой, как бы совершенно не замечая меня, стоявшего тут же…

Я был чрезвычайно горд своим поступком и, распираемый высокими чувствами, послал Анне Андреевне Ахматовой вырезку из «Известий», сопроводив её небольшим почтительным письмом. Специально для этого я узнал адрес её московских друзей Ардовых, у которых она всегда останавливалась, когда бывала в столице. Долго ждал ответа – ведь должна же была обрадоваться старуха такому из ряда вон выходящему событию! Прошли недели, месяцы. Я точно установил, что Ахматова была в Москве. Увы, ответа я так от неё и не дождался, хотя с достоверностью узнал, что письмо моё она получила. Кстати, как мне передавали знающие люди, она читала мою книгу «Вселенная, Жизнь, Разум» и почему-то сделала вывод, что «этот Шкловский, кажется, верит в Бога!».

Причину молчания Анны Андреевны я узнал через много лет. Оказывается, цикл стихов «К синей звезде» Гумилёв посвятил другой женщине! Это просто поразительно – до конца своих дней она оставалась женщиной и никогда не была старухой.

С тех пор прошло очень много лет. Ни одна, даже самая тоненькая, книжка стихотворений Гумилёва пока ещё в нашей стране не напечатана. Между прочим, как я случайно узнал, Аджубей в 1964 году очень старался, чтобы книга стихов погибшего поэта вышла – видать, история с Венерой пошла ему впрок, тем более что отгремел XXII съезд партии. Увы, даже запоздалое заступничество зятя не помогло, ибо в том же году тесть прекратил своё политическое существование.

По-видимому, для того чтобы стихи этого поэта стали доступны нашему читателю, нужна значительно более энергичная встряска нашей застоявшейся жизни, чем удачный запуск первой венерианской ракеты.

Зазвонил телефон. Незнакомый женский голос:

– С вами будет говорить Мстислав Всеволодович.

Дело было в 1962 году – кажется, в декабре – помню, дни были короткие. Никогда до этого президент Академии и главный теоретик космонавтики не баловал меня своим вниманием – отношения были сугубо «односторонние». что-то, значит, случилось экстраординарное.

– Так вот, Иосиф Самуилович, – раздался тихий, брюзгливый, хорошо мне знакомый голос, – чем говорить в кулуарах всякие гадости о Борисе Павловиче, поехали бы к нему в Ленинград и изучили бы его работы на месте. Вы поедете «Стрелой» сегодня. С Борисом Павловичем я уже договорился. Вас встретят. И, пожалуйста, разговаривайте там вежливо – представьте себе, что вы беседуете со своим иностранным коллегой. Ясно?

Я только ошалело задал Келдышу идиотский вопрос:

– А кто же будет платить за командировку?

Я тогда ещё не работал в системе Академии наук.

– Что? – с удивлением, смешанным с омерзением, произнёс президент.

– Простите, глупость сказал. Сегодня же еду.

Раздались короткие телефонные гудки.

Это он неплохо поддел меня с «иностранным коллегой» – что называется, ударил «между рогашвили», как выражался когда-то студент-фронтовик Сима Миттельман. Дело в том, что звонку президента предшествовало поразившее меня событие. Я получил через первый отдел предписание явиться в определённый час в президиум Академии наук, в кабинет президента, дабы присутствовать на некоем совещании, о характере которого не было сказано ни одного слова. Значит, особо секретное дело должно обсуждаться. Я тогда с большим азартом занимался космическими делами и частенько заседал в Межведомственном совете, где председателем был Мстислав Всеволодович. Обычно заседания проходили у него в кабинете на Миусах.

«Почему на этот раз в президиуме?» – недоумевал я.

Весьма заинтригованный, я прибыл туда минут за десять до начала. Первое, что удивило, – это присутствие совершенно незнакомых мне людей. Попадались, конечно, и знакомые лица – помню, в углу сидел Амбарцумян, за всё время заседания не проронивший ни слова. Кажется, там был и Капица. Из незнакомых персон меня поразил грузный пожилой человек с абсолютно голым черепом, необыкновенно похожий на Фантомаса. Это был Анатолий Петрович Александров, будущий президент Академии. Однако центральное место на этом небольшом, сугубо элитарном сборище занимал мужчина средних лет – тоже, кстати, совершенно лысый! – отдававший своим помощникам какие-то приказания. Сразу было видно, что этот человек привык к власти. Кроме того, он был на самой короткой ноге с высшим начальством – это бросалось в глаза. На стенах кабинета сотрудники незнакомца развешивали большие листы ватмана, на которых тушью были изображены какие-то непонятные мне графики.

Президент открыл собрание, и я сразу же почувствовал себя не в своей тарелке, ибо только я один абсолютно не понимал происходящего. Слово было предоставлено Борису Павловичу – так звали важного незнакомца. Впрочем, незнакомцем он был только для меня, чужака и явно случайного человека в этой комнате. Все его знали настолько хорошо, что ни разу его фамилия не произносилась.

Борис Павлович тотчас же приступил к делу, суть которого я понял далеко не сразу. Он напомнил присутствующим, что два года назад было принято Правительственное постановление, обеспечивающее проведение ленинградским Физтехом особо секретных работ важнейшего государственного значения. За это время была проделана большая работа и получены весьма обнадёживающие результаты. Поэтому он просит высокое собрание одобрить проделанную работу, продлить срок Постановления и, соответственно, выделить дополнительно ещё несколько миллионов рублей. Когда докладчик очень кратко излагал полученные результаты, он довольно туманно пояснял висевшие на стенах графики. Это дало мне возможность постепенно понять смысл проводимых на Физтехе работ. Когда этот смысл наконец дошёл до меня, я едва не упал со стула. Первое желание было – расхохотаться. С немалым трудом подавив смех, я начал накаляться. Оглянувшись вокруг, я увидел очень важные лица пожилых, обременённых высокими чинами людей, с видом крайней заинтересованности внимавших докладчику. На миг мне показалось, что это какой-то дурной сон или я сошёл с ума.