Эшелон - Шкловский Иосиф Самуилович. Страница 61

Но после возвращения в Москву меня стали таскать уже на Лубянку. Спрашивали о Попове, о Любарском и об одном ленинградском парне по фамилии Мельник.

О Любарском я сказал буквально следующее (и это было записано в протоколе допроса и подписано мною): «Я считал его талантливым учёным и хорошим человеком. О каких-либо действиях с его стороны, направленных против советского государства, мне ничего не известно».

Затем ко мне обратился адвокат Любарского Юдович, которому я, естественно, тоже рассказал о Крониде Аркадьевиче только хорошее.

И уже после всего этого ко мне подошёл в ГАИШе Иосиф Самуилович Шкловский:

– Скажите, кто он такой, этот Любарский, что он сделал в науке?

Я кратко перечислил основные работы Кронида Аркадьевича по метеоритам, назвал его диссертацию и книгу по астробиологии. Иосиф Самуилович кивнул, но больше ничего не сказал. Лишь теперь я узнал, зачем ему были нужны эти сведения.

Любарского судили за издание диссидентской «Хроники текущих событий» и дали ему пять лет.

Когда срок заключения истёк, Кронида Аркадьевича освободили и предложили на выбор два места проживания: Тарусу или Китаб. В Тарусе не было астрономических учреждений. В Китабе была широтная станция, но климат там слишком тяжёл. Этим двум городам Любарский предпочёл Мюнхен. Он уехал из нашей страны и стал работать на радиостанции «Свобода». Недавно был в Союзе – его показывали по телевидению. Внешне он мало изменился. Но своих бывших коллег по метеорной астрономии решил «не беспокоить». Трудно сказать, почему именно. Живя в ФРГ, он окончательно бросил науку и занимается только политикой. Ну, что же, у каждого своя судьба.

«Химия и жизнь». Отклики читателей

В журнале «Химия и жизнь» № 2 с.г. помещены литературные страницы «Эшелон» И. С. Шкловского. В них автор со слов астрофизика Гневышева без всяких документальных подтверждений возлагает ответственность за аресты в Пулковской обсерватории и Астрономическом институте в 1936 году на моего отца чл. – корр. АН СССР Б. В. Нумерова, незаконно репрессированного 22 октября 1936 года, расстрелянного 1 сентября 1941 года в г. Орле и посмертно реабилитированного 14 мая 1957 года. Мой отец был основателем и директором (1919—1936 гг.) Астрономического института (ныне ИТА АН СССР), автором более 250 научных трудов, внёсшим большой вклад в отечественную астрономию и геофизику.

Безответственное обвинение в адрес моего отца в упомянутых литературных записках сопровождается неопределённостями и условностями типа «видимым образом», «некий аспирант», а также упоминанием о допросе, на котором, можно подумать, присутствовал сам автор; никаких ссылок в записках на архивные документы или свидетелей нет. Приговор отцу был вынесен 25 мая 1937 года, а директор Пулковской обсерватории Б. П. Герасимович был арестован много позднее, и вместе с рядом сотрудников проходил по другому сфабрикованному делу. Добавлю также, что сам Н. А. Козырев, впоследствии неоднократно встречаясь с моей матерью и сестрой, астрофизиком, никогда ничего подобного из изложенного автором не упоминал.

После прочтения «литературных страниц» И. С. Шкловского складывается явное впечатление, что автор записок не знаком с судьбой моего отца, однако позволяет себе в весьма легковесной форме излагать события того времени.

Редакционной коллегии журнала АН СССР следовало бы быть более ответственной при публикации материалов на подобные темы, их необходимо тщательно проверять, чтобы не порочить память о людях, ушедших преждевременно и трагически из жизни, и не вводить в заблуждение ныне живых людей.

Дочь Б. В. НУМЕРОВА,

ОКАТОВА Ирина Борисовна,

Ленинград

«Химия и жизнь». Отклики читателей

Какое тяжёлое и неприятное чувство возникает при чтении очерка «Эшелон» в № 2 журнала «Химия и жизнь» за 1989 г. Это посмертная публикация записок члена-корреспондента АН СССР И. С. Шкловского. Полная бездоказательность тяжких обвинений, предъявляемых двум учёным (астрономам) – М. С. Эйгенсону и Б. В. Нумерову, заставляет написать возражение против данной статьи. Сейчас, как никогда раньше, идёт принципиальный спор о правомерности тяжёлых наказаний (в частности, смертной казни) за самые зверские сознательные злодеяния и большинство приходит к заключению, что лучше оставить десять преступников ненаказанными, чем обвинить одного невинного. А тут, после одной доверительной беседы с «флегматичным толстяком» М. Н. Гневышевым (одновременно любуясь красотами Эльбруса), автор приходит к выводам о причине Пулковской трагедии, достоверная история которой до сих пор никому не была известна.

Пулковцы знали только одно: ночью регулярно приезжала спецмашина и увозила какую-нибудь семью. Остальные семьи с трепетом ждали своей очереди. О причинах выбора той или иной семьи в те времена не знал никто из живущих в Пулкове. Слухи и домыслы при этом, конечно, возникали в изобилии, но с работой НКВД связывать их было бессмысленно. Кто был свидетелем произвола тех лет, это прекрасно знает. В качестве подтверждения можно привести случай с арестом семьи член-корра В. Н. Бенешевича. В том же 1937 году в сентябре однажды пришли с ордером на арест сына Димитрия, но его дома не застали, тогда забрали его брата Георгия и на протест матери в связи с отсутствием ордера ответили: какая разница, выпишем потом, важно количество. Так что основывать обвинения на одной беседе с «флегматичным толстяком» Гневышевым предельно безответственно. Субъективность автора сказалась даже в характеристике своего собеседника. Это отнюдь не флегматичный и, к сожалению, далеко не безобидный человек. В живых нет ни Нумерова, ни Эйгенсона, и оправдаться они уже не могут. Постараемся выступить за них.

Весь текст стр. 77 свидетельствует о неверном представлении развития событий. В то время законом было полное отсутствие сведений «оттуда», во всяком случае, очень долгое время после ареста. Весь этот логический ход рассуждений о том, как развивались события и что следовало после чего, является чистым домыслом. А уж рассуждение о том, что Пулковская обсерватория пострадала по собственной вине в большей степени, чем другие астрономические учреждения, так как не умела за себя постоять, а в других местах нашлись решительные люди, которые дали отпор органам НКВД – просто сказка для двухлетних детей. Нельзя забывать вес Пулковской обсерватории в те годы и её связи с мировой наукой, которые сочли нужным оборвать. Потом понятие «отпор» в те годы! При аресте директора Пулковской обсерватории Б. П. Герасимовича были обнаружены письма известного астронома Кирилла Фёдоровича Огородникова, зимой 1938 года Кирилла Фёдоровича в связи с этим «прорабатывали» на открытом собрании. Обвинительную речь произносил какой-то журналист. Кирилл Фёдорович был растерян и выглядел совершенно беззащитным. Он всё повторял, что письма его были деловые, научные. Порицания высказывал и Эйгенсон, секретарь парторганизации обсерватории. Конечно, оставаться в стороне и промолчать он не мог, не те были времена. Но, к счастью, всё ограничилось выговором и, может быть, эта официальная «проработка» с осуждением и помогла Кириллу Фёдоровичу уцелеть. В дальнейшем Кирилл Фёдорович до конца жизни М. С. Эйгенсона, который умер рано, был с ним в добрых отношениях. Позже сын Г. Н. Неуймина (всем известного астронома) Ярослав Григорьевич рассказывал о том, что все сотрудники Симеизской обсерватории и их семьи, включая академика Г. А. Шайна, Г. Н. Неуймина и других ведущих астрономов, считали себя обязанными М. С. Эйгенсону за своё спасение во время войны от немецкой оккупации. Благодаря его исключительной энергии и успешно организованной эвакуации им удалось вырваться из немецкого кольца. Не случись этого, уж Григория Абрамовича мы не досчитались бы, а, может быть, и остальных учёных. Как мало мы вспоминаем то хорошее, что сделали люди.

Т. В. КРАТ,