Имаго - Никитин Юрий Александрович. Страница 9

Так что нечего жаловаться, что сами иностранцы относятся к нам, как к быдлу. Мы их долго приучали к этому, а они споначалу еще стеснялись, пробовали на равных.

И все-таки, как я ни успокаивал себя, черная злость поднималась из глубин души, захлестывала мозг. Все они сволочи! Среди наших хватает сволочей, но иностранцы – сволочи все! Во всяком случае, те, которые понаехали. Правы экстремисты, что уничтожают их. Молодцы ребята из РНЕ, что убивают исподтишка по ночам. Да и не только по ночам, во многие районы Москвы юсовцы даже на своих бронированных джипах не покажутся и среди бела дня. Не говоря уже о России. В Приднестровье и Красноярской области губернаторы сразу объявили, что если на их землях появится хоть одна единица со звездно-полосатым флагом, она будет немедленно уничтожена. Без базаров.

За перекрестком гаишник указал зебристой палочкой в сторону бровки. Я послушно подрулил, выключил мотор. Пока опускал стекло, рядом неспешно выросла фигура в пятнистом комбинезоне, автомат смотрит мне в лицо, ленивый голос пробасил:

– Документы?

Я оглянулся, гаишник подошел, козырнул. Я нехотя протянул водительские права ему, минуя здоровенную лапищу парня в костюме спецназовца. Гаишник проверил документы, заглянул в багажник, даже поводил щупом под днищем, махнул рукой:

– Все в порядке, езжайте.

– Документы отдайте, – напомнил я.

– Ах да…

Какие-то заторможенные, мелькнула мысль. Явно где-то снова рванули колабов, а то даже важного юсовца. На другом конце города, а эти здесь проверяют лишь потому, что приказано проверять всех. Какая-нибудь очередная показательная операция с пышным названием. Единственная организация, что еще оказывает реальное сопротивление «ограниченному контингенту» юсовцев в России, – это РНЕ, остальные либо размахивают кулаками, либо обвиняют друг друга в развале России, а то и вовсе пошли на некое сотрудничество с оккупантами, невнятно объясняя предательство тактикой борьбы.

Больница выплыла из-за угла как белый теплоход. Ворота распахнуты, по обе стороны от асфальтовой дорожки аккуратно подстриженный газон, зеленый настолько, что как будто сегодня покрасили заново. Я воткнул машину между приземистой «Тойотой» и «Рено», охранник кивнул издали, мол, все понял, запомнил, чужого не подпущу, я побежал по широкой, такой же белой лестнице к дверям.

В холле чистота, приветливый персонал, все улыбаются, словно в «Макдоналдсе», но по нервам неприятно ударил заметно уловимый запах лекарств. Мне выдали белый халат. Запах лекарств с каждым этажом становится все сильнее, я чувствовал, как мне начинает передаваться ощущение чужой боли, страданий, мучений. Я начал задыхаться, уже кололо в сердце, в печени, заныли колени.

Наконец на плывущих мимо дверях высветился нужный мне номер. Я с сильно бьющимся сердцем тихо приоткрыл дверь. В лицо ударил настолько сильный запах лекарств, что я застыл на миг в дверях, не в силах втиснуться в это липкое, висящее в воздухе болото.

В чистой комнате четыре кровати, на двух скомканные в беспорядке одеяла. Еще две заняты, на одной молодая женщина со смуглым лицом восточного типа, голова забинтована, но черные глаза полны жизни. На другой накрытая до пояса одеялом, обмотанная бинтами кукла. Бинтов так много, что показалась мне мумией из фильма ужасов. Оставались только две полоски: для глаз и для рта.

У кровати спиной ко мне сидела женщина. Сгорбившаяся, печально опустившая плечи, как олицетворение скорби. Я не сразу ее узнал, и только когда зашел сбоку и увидел ее лицо, сказал тихо:

– Здравствуйте, Анастасия Павловна.

Анастасия Павловна, тетя Марьяны, часто заходит к Майдановым в гости, поговаривают, что у них раньше была любовь, подняла голову. Лицо безобразно распухло, словно это ее жестоко избили. Глаза превратились в щелки, мокрый нос стал втрое шире и блестит, как намазанный маслом.

– Здравствуйте, Бравлин, – прошептала она, голос прерывался и вибрировал. – Здравствуйте, милый.

Я присел с краешку на кровать. В узкую щелку между полосками бинта на меня взглянули голубые глаза, все такие же кукольно-невинные. На этот раз в них был сильнейший страх, боль и немой вопрос: за что?

– Все будет хорошо, Марьяна, – сказал я торопливо. – Все уже позади!.. Тут хорошие врачи. Уже сказали, что ничего важного не повреждено…

Голубые глаза наполнились слезами. Под бинтами опухлость, словно ее лицо стало размером с тыкву, а когда она заговорила, я ощутил, что ей очень трудно двигать челюстью:

– Я буду… ужасной…

– Ничего не останется, – заверил я и ощутил себя подлым лжецом. Знаток отыскался по пластической хирургии! – В твоем возрасте заживает, как на… хе-хе… маленькой красивой собачке!

Глаза наполнялись чистой сверкающей влагой. Она лежит на спине, так слезы не выплескиваются через край долго, я успел сгореть сердцем, наконец плотина прорвалась, жемчужины покатились крупные, хрустально чистые, за ними побежали еще и еще.

– Не плачь, – сказал я с мукой и поднялся. – Я пойду переговорю с врачом. Ты просто жди, все будет хорошо. А здесь Анастасия Павловна последит, чтобы… Словом, побудет.

Анастасия Павловна кивнула:

– Да-да, Бравлин, не беспокойся… Я только что сменила Лену, она пошла спать…

– А как ее родители? – спросил я шепотом.

– Всю ночь тут сидели, – ответила она так же тихо. – Потом Аннушке стало плохо с сердцем, ее повезли домой…

– Все будет… хорошо, – проговорил я с усилием.

День только начинался, воскресный день, я не находил, чем занять себя, во что погрузить. Работа валилась из рук, я могу работать и дома, а развлекаться, как делает практически любой электоратель, – кощунство. Тут и Марьяна, и юсовцы, что с каждым днем входят в Россию все глубже и глубже, делая это незаметненько для массы, но не для нас, кому не отвели глаза привезенные из Юсы дурацкие шоу.

Если совести не давать себя грызть, говорит расхожая премудрость, то она потихоньку помрет с голоду. Юсовцы так и сделали, потому теперь постоянно улыбаются, довольны, как слоны, счастливы по самые помидоры, и ничего их не колышет.

Да и наших так называемых россиян – язык бы вырвал за такое слово! – тоже. Не потому даже, что все предатели и колабы. Просто интенсивное информационное воздействие на страну в течение одного-двух месяцев способно – это мало кто знает, – привести к полной смене власти. Народ… Нет, не хочу даже употреблять это святое слово, назовем это стадо просто населением… так вот население даже не ощутит, что смена власти была сделана руками самого местного населения… нет, хуже, чем населения, – электората! – дядями из-за бугра. Вообще, внешнее управление может носить достаточно отдаленный характер, создавая определенные системные условия, из-за чего у многих остается иллюзия, что Россия проводит собственную независимую политику.

Инфисты Запада очень хорошо сумели провести начало войны. Нынешняя война, война инфистов, протекает без видимых разрушений. При инфистской бомбардировке население может ее даже не заметить, а свой резкий поворот на сто восемьдесят объяснит, что ему самому, то есть населению, вдруг восхотелось идти не к коммунизму, а к капитализму. А вот теперь все разом тоже сами и абсолютно добровольно возжелали идти к пропасти и красиво попрыгать в бездну!

– Факт, – прошептал я, – сам факт… и вот эти последствия инфистской войны не всегда видны даже тем, против кого ведется… А если бомбы и пули завертывать в цветную обертку, то все это милые Майдановы будут заглатывать, как голодная рыбешка заглатывает сладкого червячка…

Я вышел на улицу, прошелся по бульвару, там всегда ветерок со стороны леса, а в моем черепе как будто ухи с дырой: мозги начинают работать лучше. Победа в информационной войне, уже понятно даже такому тупому дереву, как елка, что не видит разницы между зимой и летом, способна резко изменить карту мира. И уже меняет, как видно на примере развала СССР, проигравшего именно информационную войну. Сейчас удар страшнейшей силы нанесен уже по тому ядру, что осталось от СССР, – России. Скоординированный удар всех мощностей из-за океана и всех стран Европы. Плюс – половина стран Азии, Африки, Востока. Россия рассыплется, если не предпринять что-то безумное, радикальное, невероятное.