Куявия - Никитин Юрий Александрович. Страница 29

Сейчас со всех сторон дымки, в пещерах добывают руду, плавят, за железными слитками снизу цепочкой тянутся обозы. Вообще-то железо здесь ненамного лучше, чем внизу, но Апоница пустил слух, что в железо добавляют кровь молодых драконов, потому оно, дескать, обладает магическими свойствами, так что спрос на это железо велик, хорошая статья дохода для Долины, что вынуждена закупать зерно, ткани и вообще все-все, кроме камня. Правда, один из новых жителей, Метелик, нашел небольшую, но богатую самородками жилу золота, разрабатывал ее втайне, никому не говорил, а все золото приносил к Иггельду и складывал в укромное место.

– На черный день, – объяснил он сумрачно. – Почем я знаю, каким будет? И откуда?.. Я уже старый, битый, просто знаю, что будет обязательно. Это ты а-ла-ла и вперед, не оглядываясь, а мы, старшие, живем с оглядкой. Потому, правда, вы нас и обгоняете… Но зато половина из вас, даже больше, гибнет, а мы выживаем… Никому не говори про это золото. Используешь, когда нужно.

– Это твое золото, – сказал Иггельд.

– Я копал его на твоей земле, – ответил Метелик.

– Да какая она моя! – вскричал Иггельд. – Общая Долина, общая!..

Метелик сумрачно усмехнулся.

– Вот видишь… Любой на твоем месте важно бы надулся и кивнул. Да, дескать, моя. Но и тебе от щедрот, так и быть, дам… золотую монетку. А ты вот сразу от всего отказываешься. Потому, Иггельд, к тебе идут, что тебя обобрать можно, а ты… гм… сам дашь себя обобрать, да еще и собственную шкуру снимешь, если потребуют. Словом, это золото – твое. Я ж знаю, используешь не на себя, а на Долину и твоих долинчан.

Иггельд спросил растерянно:

– Но… зачем? Разве тебе самому не нужно это золото?

Метелик буркнул:

– А тебе?.. Ладно, считай, что я хоть и куяв, но мне вот взбрело в голову, прямо взбрендилось поработать и на общество. Правда, на все общество, куявское, у меня кишка тонка, я бы там половину вообще перебил, а вот на эту малую родину, нашу долинную, я еще могу, это совсем, оказывается, не противно.

Иггельд обнял старого горняка, в глазах защипало, он чувствовал, что старик за внешней грубостью скрывает нежное доброе сердце. Возможно, если бы стал не золотоискателем, а смотрителем драконов, именно он много лет назад бежал бы в эту Долину с замерзающим дракончиком за пазухой.

ГЛАВА 10

Он ежедневно поднимал Черныша, садился на загривок и говорил: «Полетаем!» А если не приходил или медлил, Черныш хватал сбрую в пасть, вихрем вылетал из пещеры и огромными скачками бросался искать обожаемого родителя, несся к другим пещерам, отыскивал дорогого и самого любимого человека на свете, клал огромную башку на колени и вопросительно смотрел в глаза.

Народ, хоть и привычный к вольным драконам, шарахался от неожиданности, когда это черное чудовище несется прямо на тебя огромными прыжками, а из громадной оскаленной пасти свисает сбруя, болтаются ремни.

– Сейчас, – отвечал Иггельд. – Сейчас закончу разговор, и полетим!

Черныш терпеливо ждал, когда Иггельд приладит на загривке втрое сложенную кожу, а то сразу протрет штаны, привяжет ремни. Это неслыханнейшее наслаждение: видеть мир сверху. Так могут чувствовать только птицы… нет, даже птицы не могут, они рождаются с крыльями, а человек рожден ползать – и обретает силу и власть полета! От безумного счастья вскипает кровь, кружится голова, он не раз ловил себя на странном желании расстегнуть ремень и, распахнув руки, самому полететь наперегонки с Чернышом.

Только первый год они летали над горами, потом над всей Куявией, затем Иггельд осторожно, но настойчиво начал увеличивать нагрузки, заставлять летать над пугающим и бескрайним морем. Усталый Черныш стонал, хрипел, просился брякнуться на землю и отдохнуть, а если над морем, то готов поплавать, как коровья лепешка, но Иггельд неумолимо заставлял летать и летать, выбрав место над ровной степью, а то и вовсе над озером: если Черныш вообще от усталости не сумеет правильно опуститься, то хоть не поломает лапы, не свернет шею.

За годы таких полетов у Черныша отросли такие крылья, что Апоница и Якун не верили глазам своим, то и дело щупали и замеряли чудовищные глыбы мускулов. Иггельд давал Чернышу отдохнуть два-три дня, только кормил и следил, чтобы тот отсыпался, потом совершал проверочный полет на дальность. Вернувшись, рассказывал Апонице, где был, и видел, что старый смотритель верит и не верит: таких драконов просто еще не существовало. Даже в самых старых хрониках никто не упоминал о таких удивительных драконах.

– Мудрецы сказали бы, – заявил он однажды, – что это магия.

Якун сидел за столом рядом, он кивнул и подтвердил:

– Но ведь в самом деле – магия!

Апоница не понял, удивился:

– Какая?

– Самая сильная, – ответил Якун. – Которая может все.

Он перегнулся через стол, схватил Иггельда за руку и положил ее на стол ладонью вверх. Иггельд опустил взор на свои толстые ороговевшие мозоли – желтые, твердые, как конские копыта, застеснялся, вырвал руку и спрятал под стол.

Апоница посмотрел на Иггельда с нежностью.

– Вот ты о какой магии, – сказал он Якуну. – Ты прав, сильнее ее нет ничего на всем белом свете. Иггельд ею владеет! Как никто здесь.

Стена, преграждающая путь ветру в Долину, с высоты выглядела тонкой щепочкой, даже листиком, застрявшим между двумя горами, и жители забыли о постоянном свирепом урагане. Вообще это была, пожалуй, единственная на белом свете стена, которую поставили для защиты не от людей или зверей, а от ветра. И в стене тоже уникальные врата, которые закрывают не перед врагами, а перед ветром.

Если оставить открытыми, то могучий поток воздуха превратится в ураган, сметет все, что рискнет оказаться на пути. Иггельд с самого начала забраковал ворота, которые предлагали опытные строители: с двумя распахивающими широкими створками и красивыми запорами из толстой бронзы. Ветер не даст закрыть, а распахивать будет с такой силой, что створки быстро измочалятся в щепы, ударяясь о столбы. В какую бы сторону ни поставить открываться – все равно и недели не пройдет, как створки надо менять заново, но можно поставить ворота другого типа…

Он тогда долго объяснял, показывал, ссылался на то, что не сам придумал, а подсмотрел в дальних странствиях, но теперь вместо привычных створок в массивном проеме ворот всего-навсего одна широкая стена, что поднимается огромными воротами, наподобие тех, что у каждого котлована с драконами. Опустить и того проще: можно воротом, а можно просто бросить ручку, завертится сама, а створка ворот рухнет обитым железом краем, отсекая ветру хвост, а то и голову.

Но всякий раз, когда ворота поднимают перед прибывшими, стражи не могут удержаться от хохота, когда невесть откуда взявшийся ветер подхватывает перепуганных и ничего не понимающих людей и животных, вносит через узкие ворота и… пропадает, отрезанный упавшей, как острие топора, створкой ворот.

Иггельд с жалостью и сочувствием смотрел на троих мужчин и одну девушку, что вели под уздцы тяжело нагруженных коней. Вечер уже поджег облака, закат огромный, кровавый, на полнеба, скоро стемнеет, переселенцы это знали и, сами едва не падая от усталости после изнурительного подъема по опасной горной дороге, сейчас тащили коней под уздцы, понукали, обещали скорый отдых, отборное зерно и сладкую воду.

Они остановились на площади, смотрят в растерянности, где же постоялый двор, как можно без постоялого двора, что-то спрашивали местных. Им указывали в разные стороны, а женщине, как заметил Иггельд, указали прямо на него. Она оставила коней, пошла в его сторону быстрым шагом, высокая, собранная, в сером бесформенном плаще, скрывавшем фигуру.

В трех шагах сбросила капюшон, и словно солнце вспыхнуло на площади, оранжевый свет победно пошел от гривы длинных золотых волос, а большое багровое солнце над вершинами гор помолодело и чуть приподнялось, чтобы посмотреть на свое юное отражение. Золотые волосы освобожденно хлынули по плечам и спине, теперь он видел, что это молодая, очень стройная девушка, гибкая, но с сильным развитым телом. В ее лице он сразу прочел отвагу и решительность, даже дерзость, она смотрела влюбленными и вместе с тем удивленными глазами, и еще он успел увидеть, но не рассмотреть крупные, синие, как небо над горами, глаза.