На Темной Стороне - Никитин Юрий Александрович. Страница 34

Но я живу в этом мире, в этом времени. И не спорю по разным глупостям, которые портят жизнь или желудок только мне. Иначе пришлось бы спорить и драться слишком часто. Другое дело – народ, который живет на этой территории. Я бьюсь за него не потому, что патриот: на самом деле не отличаю финна от итальянца, а потому, что в этом народе есть ряд достоинств, которыми не наделен никакой другой. Точно так же, как, к примеру, у финна есть такие черточки, которых нет у других. И финна, и русского надо сохранить. Тем более когда надвигается эта тупая страшная сила, готовая поглотить и втоптать в грязь и финнов, и русских, и арабов…

Из дома выбежала Дашенька. В руках легкое плетеное кресло, тащит усердно, язык вывалила на полметра. Глаза сияют гордостью: помогла деду.

– Спасибо, Дашенька, – поблагодарил я.

Вообще-то это не моя дача, недавно дочь купила, не мое это дело – копаться в огороде или подстригать веточки яблонькам. Дочь в меня, тоже не любит хозяйства, зато зять…

Возле мангала сидят поглядывают на багровые угли Игнатьев и Белович. Игнатьев иногда переворачивает шампуры, следит, чтобы прожарилось равномерно. Я тоже люблю смотреть на россыпь багровых углей, в них что-то завораживающее, и если бы не приходилось еще и готовить пищу как дикари-с в пещерные времена…

Оба мои добрых интеллектуала беседуют, понятно, о духовности и ценности человеческой жизни. О чем еще могут русские интеллигенты? Говорят, говорят, и никто не замечает, что на глазах рушится важнейшая доктрина, последние сто с лишним лет определявшая развитие цивилизации. Как нашей, так и западной. Еще в эпоху Возрождения вольнодумцы вычленили из массы человеческих ценностей одну, биологически простейшую: самое ценное – это жизнь, и культивировали эту ценность вплоть до нашего времени. Конечно, это были уже не бунтари в лохмотьях, протестующие против засилья церкви, а придворные философы и сами государи, но даже некоторые успехи, достигнутые благодаря такой доктрине, не оправдывают те потери, что вот несем сейчас…

Есть поговорка: заставь дурака богу молиться – лоб побьет. Давыдов, стремясь поскорее привести свое село к коммунизму, велел согнать в колхоз всех кур, Нагульнов предлагал и баб под общее одеяло, а нынешних философов, в своем усердии пойти дальше начинателей свободы для простого человека, занесло вообще хрен знает в какую дурь, благодаря которой была создана странная юридическая система…

Остановить уродливое развитие этого плода не смогли, и вот теперь даже малограмотный слесарь, как и очень грамотный академик, одинаково орут на нашу судебную систему: да расстреливать гадов надо, расстреливать! Однако не умерщвленная вовремя юриспруденция, исходя из неверно понятых прав человека, оказалась ныне полностью на стороне преступников: любому убийце дает малый срок, после чего тот снова на свободе, снова грабит и убивает…

И вот, когда старые взгляды – очень гуманные и красивые, надо признать, но такие же преждевременные, как построение коммунизма вот нами, порядочными сволочами, если честно… ага, когда старые взгляды в умах подавляющего большинства населения уже потерпели крах, но упорно держатся властителями Империи, как и подгавкивающей ей России, то наступает страшное и, мать его, историческое время переоценки основных ценностей.

Или даже простейшего возврата к прежним ценностям. Опробованным, надежным. Как отказались от построения коммунизма: ну гады мы, гады! Все-таки своя рубашка ближе к телу, чем даже весьма хорошего человека, но чужого. От коммунизма отказались, вернулись к проверенному подленькому, но такому понятному капитализму. Так и с прекраснодушными нормами любви к ближнему и перевоспитания в тюрьме преступников в ангелов, увы, придется отложить на те времена, когда будет возможно построить и коммунизм – в самом деле светлую мечту человечества.

А вернемся к надежным, проверенным средствам: если преступника казнить – то преступлений будет меньше. Если казнить на площади да показать по телевидению – устрашатся и самые дерзкие. Особенно если казнить не простым расстрелом, а повесить или посадить на кол.

Если честно: снизит это преступность или нет? Ну вот если попрошу этих двух ответить честно, а не пускаться в туманные рассуждения о гуманности. Набраться духа и ответить честно, а не так, как принято говорить в кругу таких же закомплексованных попугаев, именуемых интеллигенцией? Не ответят… Не решатся. А честный ответ – это: мир ценностей эпохи Возрождения уже рухнул. И чем скорее это признаем, тем меньше будет потерь. Признали бы, скажем, в тридцатых, что коммунизм с таким народом не построишь, глядишь – сейчас были бы самыми богатыми и развитыми в мире!

Пока я молча рассуждал, уставившись бараньим взглядом в интеллигентов, дочь фыркнула и удалилась в домик, лихо покачивая бедрами. Белович вскинул красивое ухоженное лицо, благостное и чуточку умильное – даже в церковь захаживает, дурак, – поинтересовался:

– Будем здесь оприходовать… или как?

Я взглянул на небо, хоть и хмурое, но дождя вроде бы не будет, представил себе, как тащим все это в тесное помещение так называемой дачи, скривился:

– Сожрем здесь.

– Да еще под водочку, – воскликнул Игнатьев бодренько. Он потер руки. – Ни одна простуда не прицепится.

Белович взглянул укоризненно, он из той части интеллигенции, что только с шампанским, хоть и самым что ни есть дешевым, подделкой, но зато шампанским, звучит!

– А где мой Сережка? – поинтересовался он.

– Я его посадил за комп, – сообщил я. – Пусть играет. Я записал туда пару новеньких стрелялок, а зять пока что только осваивает комп, стереть еще не умеет.

– Ничего не сломает?

– Не должен, – успокоил я. Видя его озабоченное лицо, добавил безмятежно: – Да и не мой это комп, а моего зятя.

Лицо Беловича вытянулось еще больше. Он тоже знал, что зять у меня хозяйственный, бережливый. Даже муху сгоняет с капота своего автомобиля, чтобы не топала грязными лапами.

– Не стоит его приучать к этой штуке, – сказал он с неодобрением. – Глаза портить… Да и ваше пристрастие к компьютерным играм какое-то странное…

– А к чему же еще? – удивился я.

Он пожал плечами:

– Ну хотя бы… хотя бы к красивым женщинам! Посмотрите на них. Разве Нина не чудо? А Валя?

Я посмотрел. Как и он, пожал плечами:

– Кому чего недостает… Через мои руки их прошло, прошло… И все как доски в заборе. Нет, не плоские, а одинаковые. Хоть блондинки, хоть брюнетки, хоть толстые, хоть спичечные… Негритянки и скандинавки… групповухи и всякое такое-эдакое… Кой черт, оргазм всегда тот же! Как ни выпендривайся. А вот компьютерные игры с каждым годом, да что там с годом – каждым месяцем поднимаются на уровень! Ярче, интереснее, красочнее. Графика уже на тыщу шестьсот, тридэакселераторы… Эх, тьма, даже слов таких не понимаешь. А тоже мне о бабах! Они что в Древнем Египте, что в Риме, что сейчас…

Он обиженно умолк, отвернулся, шампур обиженно подрагивал в тонких интеллигентных пальцах. Запястье у него тоже тонкое, одухотворенное, интеллигентное. Даже рука и то интеллигентная.

Из сарайчика поблизости вкусно пахло свежеоструганным деревом. Когда воздух влажный, запахи становятся особенно осязаемыми, я чувствовал тяжелые массивные ароматы дуба – зять потихоньку столярничает, сейчас в моде все «делать руками», хотя, по мне, все лучше поручать специалистам, запахи сосны проникали тонкие и щекочущие, похожие на приправу к мясным блюдам, зато ароматы досок из яблонь или груш были чисто десертными: сладкими, пахучими, почти липкими настолько, что я невольно провел ладонью по губам, будто меня уже чмокнули конфетные губы.

Эта мастерская – норка зятя, человека неглупого, но до мозга костей русского интеллигента, который с древнейших доцарских времен до свинячьего писка страшился действовать в открытом мире и отвечать за свои действия. Зато здесь не боится отвечать за криво поструганные доски, за сломанное сверло или лопнувшую ножовку. Но отвечать за что-то более серьезное…