Откровение - Никитин Юрий Александрович. Страница 20

– Что-то случилось? – спросил Томас настороженно. – Если по нужде, то давай не стесняйся. Только отойди вон к тем кустам, чтоб ветер был отсюда.

Калика загадочно усмехнулся, отступил к деревьям и бесшумно слился с сумерками. Томас выругался. Попробовал бы, дикарь лохматый, ходить так, чтобы веточка не хрустнула, когда на плечах доспехи весом с наковальню!

Стреноженные кони мирно щипали траву, почти невидимые в темноте, Томас их ощущал только по здоровому запаху. Сам он разогревал у костра ломти мяса, насадив на тонкие прутики, предавался размышлениям. Когда за деревьями послышался треск, он уже знал, что калика топает нарочито, чтобы он сдуру не выстрелил из арбалета. Забыл, видать, что арбалета не захватили.

– Что-нибудь отыскал? – спросил он.

Из темноты послышалось:

– А разве я что-то потерял?

Он вышел к костру, огромный и взлохмаченный, словно в глубине схватился с баньши или хотя бы с троллем, сел прямо на землю. Томас протянул прут с ломтиками жареного мяса.

– А чего ж уходил так далеко?

– Да так… Подумать надо было.

Томас фыркнул:

– А здесь?

– А здесь то ты, то кони. А там тишь, животного тепла не чуешь. Мыслится лучше, чуется, вчувствывается…

– И что… начуял?

Олег долго жевал, а когда в руках остался только голый прутик с еще горячими капельками жира, хладнокровно ответил:

– А ничего.

Томас взвыл от разочарования:

– Стоило ли ходить так далеко? Ничего не чуять можно и здесь.

Олег взглянул коротко, легкая усмешка коснулась губ и сразу исчезла.

– Ты прав, герой. Но я схожу позже. Не все птицы заснули, крот шел под землей слишком близко, какой-то дурной барсук вышел из норы, что-то копал. Когда все утихнет, пойду пощупаю, что и как течет по свету.

Когда за ним снова без звука сомкнулись кусты, Томас поспешно отогнал мысли о колдовских деяниях, с обнаженным мечом на коленях приготовился бдить до его возвращения. Костер полыхал жарко, оранжевые языки пламени плясали над багровыми углями, что еще сохраняли очертания поленьев, но уже жутко и багрово светились насквозь. Томас вздрогнул, когда из пламени внезапно выглянула перекошенная харя, взгляд был ненавидящий, тут же все исчезло. Томас сидел с бешено бьющимся сердцем, приходил в себя, а языки огня стали багровыми, угли трескались и выбрасывали искры, те зло шипели, затем в пламени снова промелькнуло чужое лицо. Томас начал всматриваться, подавив дрожь, лица сменяли друг друга с такой быстротой, что не успевал рассмотреть, это не то, когда смотришь в облака и видишь неспешных чудовищ, замки, подъемные мосты, верблюдов, сарацинские шатры, – в пламени метались злобные твари, толкались, спеша рассмотреть его, запомнить, а то и дотянуться прямо оттуда… и Томас с жутким холодком осознал, что сквозь этот костер он зрит пламя ада, а там видят его, сидящего на земле у простого честного костра!

Он отодвинулся, пробормотал молитву Пречистой. Руки вздрагивали, по спине поползла струйка пота. Губы похолодели, едва выговаривали трудные слова молитвы, хотя этих слов было всего три, дальше Томас всякий раз забывал.

Красное полено с треском рассыпалось на горку светящихся изнутри камней, оглушительно хлопнуло, багровые угольки, как рассерженные пчелы, метнулись со злым шипением. Вспышка ослепила, он на миг закрыл глаза, даже под опущенными веками плавали широкие красные пятна. Поспешно протер глаза, не подожгли бы разлетевшиеся искры траву, как вдруг услыхал негромкое покашливание.

В двух шагах стоял не то горбун, не то гном. Лохматый, грязный, с грубым лицом простолюдина, он пытался выглядеть доброжелательным, но Томас ясно видел подлость во взгляде и низость в перекошенной роже. Даже одет странно: кожаные портки, добротные сапоги, но жилет из толстой кожи наброшен прямо на голое тело. Грудь настолько заросла черными волосами, что в ней наполовину затерялся амулет, явно нечестивый. Уши острые, почти нечеловеческие, глаза навыкате смотрят нагло, а в шапке черных как смоль волос можно свить гнездо. Или спрятать рога. Томас с отвращением смотрел на длинный горбатый нос, что нависал над верхней губой, а та, в свою очередь, карнизом нависала над нижней, ибо подбородка почти не было.

– Хороший костер, сэр Томас, – проговорил горбун осторожненько.

Томас рассматривал его хмуро, отвечать не спешил. То, что его знают, неудивительно: не так уж и далеко отъехал. К тому же простолюдин должен знать знатных рыцарей. А если это черт, все равно раздражение при виде наглой хари подавляет чувство беспокойства. Никто не смеет смотреть так нагло, с затаенной усмешечкой, как будто знает, что у собеседника что-то расстегнуто, но сообщить не спешит, пусть увидят и другие.

– Неплохой, – буркнул он.

Синие глаза смотрели холодно, к костру не приглашал: сам напросится, по роже видно. Из земли ли вылез или же из костра: уж больно вспыхнуло… Томас потянул ноздрями – от горбуна попахивало серой.

Горбун переступил с ноги на ногу:

– Сэр Томас, когда под рукой нет меча, рыцарь хватается и за простую палку! Я мог бы подсказать то, что ищет и не находит твой друг… довольно знающий, надо признать.

Сердце Томаса подпрыгнуло. Он быстро взглянул в ту сторону, куда ушел Олег. Вот бы в самом деле поднести подарочек этому зануде: возвращается, а Томас спокойно так указывает дорогу, по которой можно пробраться в глубь преисподней!

– И что взамен? – спросил он сдержанно. – Душу, конечно?

Горбун всплеснул руками:

– О, зохен вей, зачем так сразу? Игру начинают по маленькой.

Томас огрызнулся:

– Сам знаю. Но что у вас, чертей, считается маленькой?

– О, сэр Томас…

– Ну-ну, говори.

– Я ставлю дорогу против вон того великолепного коня…

– То чужой конь, – предупредил Томас. – Можно играть только на белого.

– Тем лучше, – приятно изумился горбун. – Настоящий королевский конь. Я о таком даже помыслить не смел…

Он умолк, глаза выжидательно следили за Томасом. Томас после минутного колебания указал место у костра в двух шагах от себя, где ветер дул от него. Горбун, часто кланяясь, разом потеряв наглый вид, смиренно приблизился, осторожно сел.